Фрося. Часть 4

Новые Мишины знакомые, в том числе и он, отказываются изучать иврит и винят власти во всех тяжких грехах, а сами совершенно не понимают всего происходящего вокруг.

Безусловно, у нас очень не простая страна, но равных для всех возможностей, просто надо, как следует напрячься и добиваться поставленной цели.

Мише тоже нечего роптать на судьбу, её надо подстраивать под себя и явно не таким образом, как это делает он…»

Фрося подняла глаза от письма и поглядела на Сёмку:

— Сынок, а тебе не кажется, что наша Анютка повзрослела и я бы даже больше сказала, помудрела, и теперь видит своего муженька в другом свете, а не через розовые очки, как раньше, живя в Вильнюсе.

— Мам, помянешь моё слово, хлебнёт она ещё с ним горя, очень уж они по-разному смотрят на жизнь, и будущее.

— Сём, примерно эти же слова, я сказала ей ещё двенадцать лет назад, когда впервые встретилась с этим субчиком.

Фрося вновь придвинула листок к глазам.

«…Мамуль, ты представляешь, Миша даже обвиняет меня в том, что он уже два месяца в стране, а толком ещё не работал по специальности.

Здесь в Израиле хороших журналистов пишущих на русском языке и без него хватает, а тем более, скажи на милость, о чём он может писать после такого небольшого срока пребывания в стране.

Я тебе уже писала, что некий Эдуард Кузнецов, вначале сделал ему заказ на несколько статей для его газеты на тему нахождения Миши в местах заключения в Советских лагерях.

Мой муж написал, наверное, четыре такие статьи, но не получил никакого гонорара, хотя они были опубликованы.

Он возмутился и по телефону, в свойственной для него манере, выразил этому редактору своё недовольство.

Ну, и, что ты думаешь, заказы закончились и теперь свои статьи он пишет в основном для меня, а я так далека от этих проблем, связанных с советским еврейством, да и времени на вникание в этот вопрос у меня совершенно нет.

Ну, хватит мне изливать вам эту неприятную сторону моей теперешней жизни, всё равно не поможете.

Очень прошу вас, не стоит в письмах этот вопрос обсуждать, а не то, вдруг он случайно прочитает, что мы с вами его критикуем, и взорвётся своими словесными нечистотами в ваш адрес, а на свой я их и без этого получаю теперь регулярно.

Мамулечка, только тебе я могу об этом написать и уверена, что ты не будешь злорадствовать, хотя, в своё время, много раз предупреждала о его характере, напыщенности и раздутости самомнения.

Кроме тебя, мне не с кем этой болью поделиться, Рива очень хорошо ко мне относится, но мне стыдно ей поведать об этой стороне моей семейной жизни, хотя, мне кажется, что она и так обо всём догадывается.

Мамочка, пока писала эти строки вся обревелась, но ты не расстраивайся, ведь хорошо знаешь свою дочь-плаксу.

Мамуль, напишу для тебя очень приятную новость — мы ездили по делам нашего ведомства в Ашкелон, есть у нас такой небольшой город на юге страны.

Ашкелон город небольшой, но в нём есть довольно крупная больница, но дело совсем не в этом.

Скоро ты поймёшь для чего я всё это пишу.

У нас было немного свободного времени и мы пошли прогуляться по пешеходной улице и так случилось, что у одной нашей докторши порвался ремешок на босоножке.

Нам подсказали люди, что тут рядом есть сапожная будка возле базара и, что ты думаешь…

Заходим, а там сидит наш Ицик…»

Фрося взвизгнула и подскочила в кресле.

— Сёмочка, вот это да, интересно, что там Анютка пишет о нём?

«…Мамочка, он нисколько не изменился, такой же сердечный и грустный.

Я попросила девчонок погулять без меня, а сама, наверное, два с лишним часа просидела с ним.

Он закрыл свою будку и мы пили с ним там кофе и болтали, и болтали…

Я уверена, что тебе интересует всё о нём и его семье.

Так вот, Клара его, как не работала в Вильнюсе, так и в Израиле не работает.

По базарным дням, два раза в неделю, сидит на блошином рынке и продаёт мыло, одеколоны и всякую ерунду, привезённые из Советского Союза, это те дефициты, которые вы, в своё время, ему с Марком Григорьевичем доставали.

Ицик с грустью говорил, что по Кларочкиной торговле этого товара ей до конца жизни хватит.

Старший его сын уже заканчивает воинскую службу, а младший служит первый год и собирается остаться офицером в армии.

Ицик не выказал большой радости от жизни в Израиле, но особо и не жаловался, говорил, что для работяги везде жизнь одинаковая, паши от зари до темна и будешь сыт.

Передавал тебе мамочка огромный привет, всё спрашивал и спрашивал о тебе, и сказал, что лучшей женщины и друга, чем ты, он в жизни не встречал.

Говорил, если ты когда-нибудь приедешь в Израиль, то для него это будет настоящий подарок судьбы опять прижать тебя к своей груди, но он почему-то очень слабо в это верит.

До свиданья мои дорогие, не оттягивайте с ответом, вы представить не можете, как я жду ваших писем.

Целую, целую, целую.»

Глава 56

Фрося полностью уйдя в себя, аккуратно засунула листки только что прочитанного письма обратно в конверт.

Сложившуюся ситуацию у Анютки не назовёшь рядовой.

На этот раз дочь не в чём не была виновата, а просто попала в лапы самодура, из которых ей самой предстоит вырваться, она тут, к сожалению, не помощник.

Молодчина всё же, не зря она в неё верила, сумела вернуться в медицину после долгого перерыва, а теперь ещё и будет заниматься научной деятельностью, может ещё и профессором станет.

На лице у матери появилась довольная улыбка.

— Мам, ты чего сама себе улыбаешься, что хорошее вспомнила?

— Ах, Сёмочка, если бы не Анечкин муженёк, так можно было бы после этого письма и пир закатить.

Ты понимаешь, Анютка теперь не просто врач, а учёный.

А, кстати, просвети свою безграмотную мать, что такое трансплантация?

— Мам, так это пересадка органов.

— Каких органов и куда?

— Ну, мама, мне даже за тебя стыдно, неужто не знаешь — вот погибает человек, у него по-быстрому извлекают здоровые органы, замораживают и срочно пересаживают нуждающимся, которые отчаянно ждут их и таким образом, спасают чьи-то жизни.