Функции "младших героев" в эпическом сюжете
Шрифт:
Разбору последней логической неувязки (прорытый к яме подземный ход, которым пользуются для общения, но не для спасения; конский хвост как средство спасения) С.Ю. Неклюдов посвятил отдельную статью [Неклюдов.1977. С. 193-228], где данный эпизод рассмотрен на фоне многочисленных эпических и даже литературных параллелей (вплоть до "Кавказского пленника" Л.Н. Толстого). Выводы, сделанные С.Ю. Неклюдовым, вкратце таковы.
Яма, подземная темница и т.п. представляют собой реализацию мифологемы преисподней; заточение в ней есть форма временной смерти героя – когда его освобождают из подземелья, его приходится оживлять. Сама поездка, в ходе которой герой попадает в подземелье, – изначально (на уровне богатырской сказки) совершается ради исполнения трудных задач тестя, и в этом случае наличие героини-спасительницы обусловлено матримониальной ситуацией. Мы к этому можем добавить и другое объяснение, не исключающее первого: на уровне мифологических универсалий женское начало соотносится с Нижним миром (достаточно вспомнить китайский принцип инь), поэтому именно героиня (генетически – владычица
Выводы этой статьи послужат для нас отправной точкой при анализе мотива заточения героя в уже рассмотренных текстах. Мы начнем с эпоса народов Азии, так как там этот мотив претерпел меньше трансформаций.
* * *
Несмотря на архаичность якутского эпоса и распространенность в нем темы спасения героя из подземелья, мы почти не встречаем в олонхо рассказа о спасении в его архаической форме со всеми действующими лицами. Наиболее близкий к архаическому клише эпизод находим в олонхо "Богатырь Одун Чураа": спящего богатыря его враг спускает в паучье болото, конь, узнав об этом, обращается к жене героя, та свивает из волос коня веревку длиной три тысячи саженей, отдает ее коню (sic!), и тот вытаскивает хозяина (№ 47, с. 184). [Здесь, как и в предыдущей главе, номера и страницы приводятся по книге Н.В. Емельянова "Сюжеты якутских олонхо". М., 1980.] Как видим, здесь сохранен архаический способ спасения (женщина–конь–веревка [Неклюдов. 1977. С. 216-221]), но отсутствует свадебная тематика – героиня уже является женой героя, и враг не посягает на нее. Отсутствие взаимосвязи темы спасения героя из подземелья с матримониальной ситуацией – обычное явление в олонхо; для примера укажем сказания "Богатырь Басымньылаан" (№ 52, с. 204-205, с. 207-208), "Богатыри Тюмэн Тююрэй и Киндили Хаадыат" (№ 61, с. 239). В этих и многих других случаях герой низвергнут в Нижний мир врагом во время боя и спасен братом или племянником, то есть женщина вообще не фигурирует в этом эпизоде (даже если врагом оказывается богатырка абаасы, это ничего не меняет). Любопытную реализацию этого сюжетного хода обнаруживаем в одном из сказаний о Нюргун Боотуре Стремительном (№ 68, с. 270): во время боя богатырь падает в Огненное озеро (одна из форм Нижнего мира), дух озера превращается в быка и Нюргун умирает на его рогах; затем богатыря оживляет сестра-шаманка. (Бык – кажется, общеевразийский образ владыки Нижнего мира, о чем нам уже приходилось писать: Баркова А.Л. Мифологические универсалии в тибетской иконографии // Человек и природа в культурной традиции Востока (там же библиография вопроса).)
Вообще в олонхо существует три типа героинь, действующих в мотиве "заточение героя в подземелье": 1) родственницы (по преимуществу, сестры), спасающие его; 2) враждебные шаманки, низвергающие его в бездну; 3) специфически якутский тип героини – строптивая невеста-богатырка, скидывающая женихов в Нижний мир. Относительно последнего типа героини отметим, что здесь возможно упоминание о полном поражении героев (говорится, что богатырка сбрасывает в Нижний мир всех, кто сватается к ней; подобный сюжетный ход известен и русскому эпосу: такова королевна в былине "Три поездки Ильи Муромца" (см. Неклюдов С.Ю. О функционально-семантической природе знака... С. 202-203).) и даже, в единичных случаях, эксплицитное выражение этого (олонхо "Кыыс Нюргун Туйгун", где героиня совершает ряд действий, вследствие которых ее незадачливый жених и его мать не смогут выбраться из преисподней (№ 71, с. 274)). Другая редкая реализация этого мотива: жених сам предлагает строптивой невесте биться на острове посреди Огненного моря (то есть в Нижнем мире), они оба там погибают и их оживляет племянник героя (№ 54, с. 219).
Итак, в якутском олонхо мотив "Заточение героя в подземелье" реализуется в двух основных вариантах: связанный с матримониальной ситуацией и не связанный с ней. В первом случае это бой со строптивой невестой, героя спасает из преисподней его родич (как правило, это его брат или племянник), реже – родственница. Во втором случае героя низвергает в Нижний мир его враг – богатырь абаасы или шаманка абаасы; в этом случае спасти героя может кто угодно. Спасение жениха невестой – редчайшие случаи в олонхо, оно не стоит в центре сюжета (героиня спасает брата и заодно – будущего мужа (№ 21, с. 100-101; № 39, с. 157)). Архаическая схема спасения благодаря коню нам встретилась лишь единожды.
С.Ю. Неклюдов в своей статье отмечает особую мифологическую значимость веревки – она не только утилитарное средство спасения, она – "нить жизни". К этому мы можем добавить, что в олонхо одна из распространенных форм поединка такова: герой и его противник спускаются к Огненному морю, над которым натянута черная веревка, богатыри бьются сидя на этой веревке – до тех пор, пока один из них не свалится с нее. Столь оригинальный способ боя, безусловно, объясняется именно реализацией мифологемы "нить жизни".
На примере олонхо хорошо видно, что освобождение героя из темницы Нижнего мира может совершаться, условно говоря, по сказочно-архаической или эпико-героической модели. Под сказочно– архаической (термин "сказочный" мы используем в том же значении, в котором его использовал
В.М. Жирмунский, говоря о богатырской сказке) моделью мы понимаем спасение благодаря волшебному помощнику (в олонхо это, как правило, сестра-шаманка); под эпико– героической моделью мы понимаем спасение благодаря другому богатырю, то есть реализацию трехмотивной структуры. Заметим также, что в олонхо матримониальная ситуация оказывается связанной как раз с эпико-героической моделью, а не со сказочно-архаической – оживление героя, погибшего в поединке с богатырской девой. Наконец, в единичных случаях герой способен выбраться из Нижнего мира сам – таков Нюргун Боотур (№ 67, с. 270), то есть функция помощника сводится к нулю. Эту модель мы назовем позднеэпической, она свидетельствует о забвении архаической схемы. В дальнейшем рассмотрении мирового эпоса мы встретим воплощение всех трех моделей. Как будет видно из дальнейшего исследования, спутник-помощник встречается в повествовании достаточно редко, чаще герой своим спасением обязан не ему, а женщине, причем с ней не обязательно будет связана матримониальная ситуация (см. выше о помощи сестры якутскому богатырю). Здесь же следует оговорить, что мы не можем соотнести с героиней ведьму, как это делает С.Ю. Неклюдов; по нашему мнению, ведьма – это реализация образа первого персонажа (причина заточения) и ее женский пол здесь вторичен.* * *
В "Джангаре" мотив "Герой в подземелье" нам встречается многократно, причем он может быть как центральным сюжетным ходом повествования, так и рядовым эпизодом. Именно таким оказывается падение Хонгора в море в сказании о женитьбе богатыря (Овла, II, 864-889); для нас этот эпизод интересен тем, что в нем представлена архаичная форма спасения – конь вытаскивает Хонгора своим хвостом. В данном случае сказочно-архаическая форма реализации мотива находится вне связи с общей брачной тематикой сказания.
С Хонгором же связана и самая яркая реализация этого мотива. Мы имеем в виду эпизод из сказания о рождении и подвигах сына Джангара Шовшура (Малодербет., III). Хонгор бьется против войск Шара-Гюргея, шулмусы ранят его, берут в плен и утаскивают в преисподнюю, где подвергают пыткам. В тексте сочетаются два разностадиальных представления о том, что происходит с Хонгором в Нижнем Мире: согласно более архаическому, богатырь пребывает в состоянии временной смерти, покрывшись плесенью (отголоском того, что состояние героя это именно смерть является тот факт, что Джангару приходится оживлять его); согласно более позднему, возникшему, вероятно, не без буддийского влияния (Об образах адских пыток в буддийской иконографии см.: [Баркова 2001. С. 170-171]), шулмусы всячески терзают Хонгора. Мотив "герой в преисподней" в этом сказании дублирован: Джангар, отправившийся спасать Хонгора, и сам падает в бездонную яму, причем он ломает себе бедро, что имеет достаточно четко прослеживающуюся мифологическую семантику [Неклюдов 1979. С. 135-140]. О роли дублирования мотива в эпическом повествовании см. ниже.
Не задерживая внимания на типовом упоминании ям, отверстий в Нижний Мир, которые находятся во дворце практически каждого демонического или просто вражеского властелина, и тому подобных эпизодических случаях попадания в преисподнюю, разберем два сказания, где в заточении оказывается сам Джангар. В первом из них ("Покорение Саваром Тяжелоруким Килган-хана... (Овла, IX)) Джангар и его богатыри разбиты Килган-ханом, заточены им в пещеру, и Савару, одолевшему врага, приходится их затем оживлять. В другом ("О победе Джангара над мангасовым Кюрюл-Эрдэни-ханом" (Малодербет., II) вражеский хан во время поединка уносит Джангара на небо (sic!), где Богдо подвергают тем же пыткам, что и Хонгора в преисподней. Это отождествление Верхнего и Нижнего Мира не должно нас удивлять, оно является следствием мифологического тождества противоположностей [Баркова А.Л. Мифология. С. 3-4]. Кстати, этому калмыцкому сказанию аналогично африканское: герой монго Лианжа гибнет на небе, но его воскрешает его сестра Нсонго, или умерший отец, или колдун [Котляр. 1996. С. 256].
Однако вернемся к обстоятельствам спасения Джангара. Скованный цепью, он освобождает один палец, играет на некоем музыкальном инструменте, его слышит дочь Солнца, она разрезает его оковы, зовет его коня, который рвет свои путы, прибегает к хозяину и они возвращаются на землю. Детали этого спасения мы вспомним при анализе эддических сказаний, пока же отметим сходство с "Алпамышем", но сходство неполное: мы видим героиню-спасительницу, однако конь играет чисто вспомогательную роль, лишенную мифологических элементов.
Наш анализ реализаций мотива "Герой в подземелье" в "Джангариаде" мы завершим рассмотрением эпизодов, где общеэпические схемы нарушены, однако сохранен ряд достаточно архаических моментов – не конь спасает героя, а герой коня. Мы полагаем, что такая зеркальная трансформация мотива явилась отражением той роли, которую играет конь в реальной жизни кочевников [Липец]. Спасение коня, заточенного в темнице Нижнего Мира, встречается в "Джангаре" неоднократно. Обычно спасают Зэрдэ – чудесного скакуна Джангара (см. пример выше), хотя этот мотив может быть связан и с другими конями: например, в сказании о Шовшуре из заточения дважды вырывается конь Хонгора. Впрочем, образ заточенного коня может быть и групповым – таков табун, который возвращает Джангару Савар и пришедший последнему на помощь Хонгор (Овла, XI). В этом сказании одно спасение из преисподней накладывается на другое – Савар гонит табун через бушующее море подземного мира, но он сам не может выбраться оттуда без помощи вовремя подоспевшего Хонгора. (Это довольно редкий случай – табун претерпевает испытания, которые обычно выпадают на долю персонажу, человек ли он, или конь. Обычно табун фигурирует как имущество, чем он противоположен эпическому коню, который всегда – персонаж.)