G?tterd?mmerung: cтихи и баллады

Баллада о комплексе кастрации

Ф. Балаховской

Раз вино налито, Выпей прямо щас. Придут ваххабиты, Выльешь в унитаз. На грудь наколи ты “Не забуду мать”. Придут ваххабиты, Будут обрезать. Вот перед имамом Закутан в паранджу, Я под ятаганом Связанный лежу. Режьте, душегубы, Режьте до корня. Все равно не любит Милая меня. Каленым железом На радость врагу Вот и я обрезан По самый немогу. И теперь уж кукиш, Через много лет Ты меня полюбишь, А я тебя нет. Вот подкрался вечер, Как карманный вор. Любить тебя нечем, Я уйду в террор. У меня нет страха Больше ни хуя, Я жених Аллаха, Милая моя. Я не ем свинину, Водку я не пью, Я зато задвину Гуриям в Раю. Бороду не брею, Хоть и не растет. У меня к евреям Свой особый счет. Я тебя, сестричка, Ни в чем не виню. Дорого яичко Ко Христову дню. Есть в земле Давида Черный минарет. Там набью пластидом Джинсовый жилет. А в кармане спрячу Карточку твою, Выполню задачу Поставленную. Жизнь свою собачью Вспомню наяву, Возле Стены Плача Я себя взорву. На экранах мира, Среди новостей Покажет “Аль-Джазира” Крошево костей. Где кровью залитая, Опалив края, Кружит над убитыми Карточка твоя. А на старой даче В северной стране Ты о жертвах плачешь, Но не обо мне. Обо мне заплачет Над рекой ветла… Было б все иначе, Если б ты дала.

Май 2003 года

Сладостными майскими ночами, Всех расстроив, кончилась война. Я брожу в тревоге и печали, Не могу я въехать ни хрена. В прах повергли Нинев и ю Или там Нин е вию, Но вопросы кой-какие Предъявить имею я. Ох, как ты нас наебала, Ох, как ты нас бросила Родина Сарданапала И Навуходоносора. Обещали генералы, Что кирдык пиндосам На земле Сарданапала И Навуходоносора. Вся Россия вам желала Бить америкосов, Вам, сынам Сарданапала И Навуходоносора. Мы прислали вам ракет, Средства электроники, А вы сделали минет Бушу лучше Моники. Вам Саддама было мало, Надо вам Иосифа, Надо вам Сарданапала, Навуходоносора. Сдали родину врагам И, как крысы мерзкие, Растащили по домам Черепки шумерские. Раз дошли у вас враги До святынь Багдада, Хрен простим мы вам долги В десять миллиардов. Если променяли смерть Вы на удовольствия, Хер вам в рот за вашу нефть, А не продовольствие. Уж взялись за это дело Навуходоносоры, Где же ваши ибн Гастелло? Ваши Бен Матросовы? Где же ваш Эль Сталинград Для заморской вражины? Почему, бля, не горят Нефтяные скважины? Где там мстители БААС По пустыне рыскают? Где ваш ядовитый газ? Язва где сибирская? Где священная война? Глаза ваши бесстыжие. Нет, из этого говна Выхода не вижу я.

Двадцать минут вместе

Веселее огня меня Твои волосы жгут, И опять моя пятерня Собирает их в жгут. Эти волосы — благодать, Чтоб в погромную ночь Трижды на руку намотать И по гетто волочь. Чтоб волос рыжеватый блеск, Чтобы в небо оскал, И пожаров горючий треск Чтоб вокруг заиграл. По заплеванной мостовой Я тащил тебя в тень. Ну, а в левой руке змеей Извивался кистень. Долго место искал, где лечь, Копошился в пыли. И глубоко под кожу плеч Твои ногти вошли. Ты сегодня мне дашь ответ, Ты заплатишь по всем счетам, На черта было двести лет Меня спаивать по шинкам. За цирроз, за беззубый рот Я с тебя получу, За простату мою, что гниет И не держит мочу. За ягодовских палачей, За кулацких сирот, За вредителей, за врачей, Что травили народ. За эсэров-боевиков, За Льва Троцкого, за Каплан, Что и Горький, и Щербаков Дали дуба, доверясь вам. За чумной ваш нынешний пир, [2] Презентации, кабаки, За редакции, где в сортир Вы спускали мои стихи. За те волосы, в их огне Я сгораю дотла, И за то, что сама ты мне Никогда б не дала.

2

Вариант: за забитый вами эфир.

Плач по поводу неприглашения меня, Вс. Емелина, на Третий международный фестиваль “Биеннале поэтов в Москве-2003”

Идешь утром за пивом, Глаза вскинешь и: “Wau!” До чего же красива Ты, родная Москва. Дожила до расцвета, Взмыла до облаков. Москва — город поэтов, Ею правит Лужков. Ночью в спальных районах Окна ярко горят, Над дисплеем склоненных Вижу тыщи ребят. Бьется жаркое сердце, Мышка пляшет в руке, Так рождаются тексты На родном языке. Утро серого цвета, Как тужурка мента [3] . Москва — город поэтов, В ней царит красота. Алкоголик сопьется, Вор на деле сгорит, Шизофреник рехнется, Красота же — царит. Ее славят народы, Соловьи и цветы. Как мне тяжко, уроду, Жить среди красоты. Меж резных минаретов, Небоскребов под Гжель Рыщут стаи поэтов, Огибая бомжей. Только б им не попасться. Может, Бог не продаст. Москва — город контрастов, Я в ней тоже контраст. В Берендеевом царстве, В стране сказочной Оз Член отверженной касты, Неприкаян, как пес. Вот крадусь я, отпетый Гомофоб и фашист, Через город поэтов Город нац-секс-меньшинств. Город мой грановитый, Переулки, мосты. Меня грабят бандиты, Забирают менты. Что за сны тебе снятся, Город мой дорогой? Ой, как больно, по яйцам, Ох, как больно, ногой. А в Москве биеннале, Пир на весь белый свет. Там и мне наливали, Значит, тоже — поэт. Значит, Бог шельму метит, Не отмыть этот след. И зовут меня — Цветик, От меня всем привет.

3

Для тех кому за тридцать вариант — “Словно спинка мента”. — Прим. автора.

«Покидая твой сайт…»

Покидая твой сайт, дозвонюсь я тебе, Родионов, Когда точно почую — подходит реальный пиздец. Постели мне асфальт, занавесь мои окна неоном, В изголовье воткни, как иглу, трубу Северной ТЭЦ. Сухость слизистых, узость зрачков — результат передоза, Знает эти симптомы любой, даже полный мудак. Хлопнет крышкой помойного бака татарин у мусоровоза, И ты сразу поймешь — по кому прозвенел этот бак. Я не лез напролом, я всю жизнь тихо жался у стенки, Дул на воду, и вот какой вышел облом. Обмотай мою голову вместо венчика липкою лентой, На глаза положи по пятерке с двуглавым орлом. Вот и все. Не хватать меня больше милиции, Не катать в воронке с голубой, как Дунай, полосой. Я ушел представляться новой императрице, Она ждет меня с остро наточенною косой. И мой дух или прах, или труп, или как его там, От родных, мне знакомых, насиженных мест В своей лодке увозит какой-то Херон иль Хирам Через мелкую, грязную речку с названием, кажется, Стекст. Отпоет нас не степь. Отпевает меня “Авторадио”, Пугачева и Шнуров гремят: “Ленинград! Ленинград!” А на том берегу, из каких-то ухабов и впадин Так знакомо торчат силуэты бетонных громад. Это, видимо, ад. И святые богемные бляди Вместо гурий меня, наконец-то, хоть здесь ублажат. И за это постскриптумом всей моей жизни безлюбой Я, никчемный урод, презираемый даже в аду, Обещаю их так целовать в их горячие малые губы, Как литейщик у домны в чугун превращает руду.

2004

Баллада об оцинкованном листе

Ох, и ловок же кровельщик, Чисто эквилибрист. Он несет, как сокровище, Оцинкованный лист. Перед ним только бездна В двадцать пять этажей, Только крыша железная, Да пентхауз на ней. И плывут в его взоре У подножья вершин Люди — как инфузории, Тараканы машин. Олигархи и бляди Копошатся у ног. Под стеной детский садик, Как цветка лепесток. Так идет он по кровле, Городской альпинист. Режет пальцы до крови Оцинкованный лист. Если он его выронит, То спикирует вниз, Словно нож гильотины, Оцинкованный лист. Долетит он до садика И, сверкнув словно меч, Срежет девочке маленькой Напрочь голову с плеч. Прошумел над пентхаузом Ветра злобного свист И надул мощным парусом Оцинкованный лист. Но усильем чудовищным Удержав этот лист, Взмыл над крышею кровельщик, Как дельтапланерист. Завертел, закружил его Черный вихрь над Москвой, Тополиной пушинкою, Да ольховой серьгой. Словно ангелы крыльями Вдаль его понесли По-над трубами, шпилями Этой грешной земли. Крикнул мальчик родителям: “В небе парашютист!” И сиял ослепительно Оцинкованный лист. Ах, кривая падения, Траектории путь. Есть закон тяготения, Его не обмануть. Небо словно разверзлося, И, как новый Икар, На стоянке он врезался В дорогой “Ягуар”. Даже после падения Он к груди прижимал, Как икону нательную, Серебристый металл. Он лежал без движения, Лишь хозяин крутой Все пинал в раздражении Его тело ногой. Отказался на “Скорой” Отвозить его доктор. Не был он застрахован, И вообще уже мертвый. Сообщали по рациям По своим мусора: — Нет в Москве регистрации У него ни хера. И толпа вокруг охала, иномарку жалела, И конца долго не было возмущенным речам: “Лимита черножопая, мол, совсем одолела, Скоро места не станет на Москве москвичам”. И никто не додумался, просто встать на колени И публично покаяться в коллективной вине, Что судьба гастарбайтера в обществе потребления Есть судьба камикадзе на минувшей войне.

Смерть бомжа

Когда созревает рожь, Ведут бой за уборку ржи, Когда подозревают ложь, Ведут на детектор лжи, Когда умирает вождь, По всем каналам играет балет, Когда умирает бомж, Прорывает трубу в туалет. И знатоки примет И народных преданий тоже Говорят не: “Родился мент”, А: “Видимо, умер бомж”. А пресловутый мент, Обнаружив тело бомжа, Вызвал в тот же момент “Скорую” из гаража. И врач из последних сил Трупу бомжа в пыли Голову пошевелил Узким носком туфли. И осмотра этого короткого Оказалось вполне достаточно, Чтобы установил причину смерти доктор: — Острая сердечная недостаточность. А потом, закурив вдвоем, А врачи с ментами друзья, Сказали: “Вот так живем, А потом умрем, как свинья”. А настоятель церкви Успения, Есть такой храм в центре столицы, Где по вторникам и четвергам выдается кормление Без определенного места жительства лицам, Сказал: “Сие есть указание, Дабы не забывали мы, Как сказано в Священном Писании — От наглой смерти, сумы и тюрьмы”. А воспитатель бомжей, Сейчас их немало в Москве, Дядя с чугунной шеей И пробором на голове Сказал веско и кратко: “Бомжам — березовый кол”, И продолжил не голый свой завтрак И утренний опохмел. В общем смерть этого мизерабля Многих пробила на высказывания философские, Вплоть до задумчивого: “Да… Бля…” Водителя труповозки. И лишь королева бомжей, С ней ходил он в последний запой, Та, что выбирала вшей Из волос его нежной рукой, Промолвила: “Образ твой Мы в наших сердцах сбережем. Спи спокойно, родной, Ты был образцовым бомжом. Ах, как было хорошо мне В объятьях твоих рук. По-малому и по-большому Ты ходил, не снимая брюк. Пусть был ты по жизни крысой, Воровал у своих, В тюрьме ел из коцанной миски, Возле параши дрых. Били тебя по почкам, Били тебя по роже, Били с Украины строительные рабочие И представители золотой молодежи. Били тебя баркашовцы, Били охранники офисов, Били те, кто, как овцы, По утрам на работу торопится. Но не смогли эти суки Тебя заставить пахать на них. А кто выбрал свободу и муки, Тот записан в Книгу Живых. Ты попадешь сразу в Рай, Так как прошел от и до, Как истинный самурай Свой крестный путь Буси-до…” Не стали ей возражать Ни Магомет, ни Христос. Поскольку ведь смерть бомжа Вообще-то говно вопрос.

Римейк

…А я помню только стену С ободранными обоями. А. Родионов

И я тоже входил вместо дикого зверя в клетку. Загоняли меня, как макаку, менты в обезьянник. В подмосковной крапиве тянул землемера рулетку И уже с восемнадцати лет разучился блевать по пьяни. Набивал коноплей мятые гильзы “Памира”, Заливали врачи в мою кровь океан физраствора. На подпольных тусовках сидел с улыбкой дебила, Из недавших мне можно составить город. Изучал по книжкам проблемы пола, Шлифовал ступени святого храма, И страшнее глюков от циклодола Видел только глюки от паркопана. Ел таежный снег в бурых пятнах нефти, Вел неравный бой с материнским гнетом, И дрочил в общественном туалете На рекламу белья в каталоге “ОТТО”. Забивался в чужие подъезды на ночь, До тех пор, пока не поставили коды, И не знаю уж как там Иосиф Алексаныч, А я точно не пил только сухую воду. Собрал пункты анкеты со знаком минус: Не сидел, не служил, не имею орден. Одевался в чужие обноски на вырост, И лишь только ленивый не бил мне по морде. Что сказать мне о жизни? Что оказалась короткой, В ней опущен я был и опидарасен, Но покуда рот мой глотает водку, Из него раздаваться будет хрип: “Не согласен!”

Баллада о римейке

Я не знаю, что сталось со мною, Все у меня не так, Мне не дает покою Из жизни искусства факт. На дворе двадцать первый век, Идет интервью с Артистом, Вдруг встала одна журналистка И сказала, что он — римейк. Сам-то я простой человек, Выражаясь культурно — быдло я. Я не в курсе, что значит римейк. Ясно что-то навроде пидора. Говорят — сказав в лагерях Про римейк, ты живым не выйдешь. Хуже слово есть — симулякр, Только это уж полный финиш. Слово щелкнуло, словно выстрел, Сразу смолкли шутки и смех. Ну, зачем обижать Артиста, Называя его римейк? И не выдержал тут Певец Обвинений беспочвенных этих Наступил терпенью конец, Он ей прямо в лицо ответил. Он сидел похмельный и злой, Да чего еще ждать от румына? Обозвал он ее пиздой, Обозвал бы лучше вагиной. Он, конечно, очень велик, Он ведь страшно какой могучий Наш бессмертный русский язык, Можно выбрать словцо покруче. Ну, сказал себе и сказал. Чай, обчешется, не принцесса. Фильтровать нужно свой базар, Если ты представитель прессы. Но потом он добавил ей (Что меня до сих пор поражает) “Ну-ка, выйдите вон из дверей. Ваши сиськи меня раздражают”. На экране опять и опять Я разглядывал ту журналистку. И чему бы там раздражать? Очень даже вполне себе сиськи. Пусть и не идеал красы, Но к использованию пригодна, Из-под джинсов торчат трусы, Как сейчас у элиты модно. Не могу понять мужика, Чтобы это все опроверг, Может, он и вправду слегка, Хоть чуть-чуть, а все же римейк. Говорят, один раз не в счет, Ну, подумаешь, только разик, В общем, как народ в песнях поет: “Вот те банька моя и тазик”. Ох, как будет мне нелегко Пережить мой душевный кризис, Развращен у нас глубоко И мир прессы, и шоу-бизнес.

Одиночество

И не одиночество желание поссать на снег, Да нет, вот если посрать на снег — тогда да, того… А. Родионов

Да, ты прав Андрей, это не одиночество ссать на снег, Да и срать на снег тоже как-то не очень-то. А вот дрочить на снег, глядя на люминесцентный свет, И пытаться попасть его мерцанию в такт, когда в общем не дрочится. Вот, допустим, стоит человек в ночи, Он давно позабыл свое имя и отчество, Но он существует, а следовательно — дрочит, Потому что ему тоже радости хочется. Свершает он свой рукоблудный грех Где-то в темном дворе, в спальных районах за Теплым Станом. И холод ползет под лобковый мех, И снег скрипит под ногой, подобно пластиковым стаканам. Наступит ведь время, когда даже мент Побрезгует шарить у тебя по карманам. Что-то он кушал, где-то он жил, Когда-то даже бывал он трезвый, Но теперь вокруг только ракушки-гаражи, Да стайка подростков на детской площадке ждет его, чтобы зарезать. Вот дожить бы ему до весны, когда станет тепло, И все божьи твари начнут плодиться и размножаться, Но на дворе февраль, пальцы правой руки свело, Что не удивительно при температуре –15°. Люминесцентный свет все-таки не порнофильм, Как ни старался, ни бился, но так и не кончил он. И от сугроба к сугробу куда-то побрел один. А мне показалось, что вот оно — одиночество.

К оживлению российско-японских отношений Стишок для детей

В золоченом мундире С громким криком “Банзай”! Совершил харакири Молодой самурай. Словно мячик упруго Он упал на траву, Рядом не было друга Отрубить голову. Западали глазницы, Выпадали кишки. Перешел он границу В эту ночь у реки. Шел с заданием скверным Меж колхозных полей, Чтобы на звероферме Отравить соболей. Не лежи потрошенным На земле его труп, Комиссарские жены Не увидели б шуб. Вы представьте украдкой Если б вдруг удалось Как бы мерзли придатки В подмосковный мороз. Не озябнут яичники, Не придет гайморит, На посту пограничник, Пограничник не спит. Поздней ночью в казарме Зазвенел телефон И подняли ударный Броневой батальон. По сигналу горниста За Советский Союз В бой пошли три танкиста И собака Ингус. Командир Задавилин, Комиссар Гольденштруз, Моторист Чертишвили И собака Ингус. Мчались, пыль поднимая Через лес и овраг Не уйти самураю, Его дело — табак! На зеленой опушке У озер и лугов Его взяли на мушку И кричат: “Хенде Хох!” И совершенно излишне Он бросался вперед. Танк мечом не попишешь, Это, брат, не живот. Здесь твой бой рукопашный — Это чисто фигня. Орудийную башню Защищает броня. В общем, зря он не сдался, Зря довел до греха. Это всем уже ясно Из начала стиха. Совершил харакири Среди русских берез И глядит на свой ливер Он сквозь радугу слез. Если выбрал сеппуку, Кто ж теперь виноват? Словом — меч тебе в руку Спи спокойно, солдат. Лишь под вишней зацветшей, Над хрустальным ручьем, В чайном домике гейша Зарыдает о нем. У восточного края На прибрежном песке Помянут самурая Доброй чашей саке. И о том, как он умер На погранполосе Японолог Акунин Упомянет в эссе. Император микадо, Верность предкам храня, Скажет: “Так вот и надо Умирать за меня”. Ой, вы сакуры ветки, Фудзиямы снега, А мы верности предкам Не храним ни фига. В результате измены, Безо всякой войны, Мы готовы за йены Распродать полстраны. И теперь мы, мудилы, За дрянь с правым рулем Отдаем им Курилы, Сахалин отдаем. Чтобы жрать желтопузым До изжоги кишок Наши крабы, медузы И морской гребешок. Чтоб им суши к обеду Из тунца и угря… Наших дедов победы Мы растратили зря.