G.O.G.R.
Шрифт:
– Правда, правда, – заверил Пётр Иванович, чтобы как-нибудь отвязаться от такого навязчивого «героя».
Только тогда Поливаев согласился выпростаться из «Самары» и проследовать к подъезду. На закрытой металлической двери кто-то написал губной помадой: «Приф, чувихи! Я – Моркофка – дефа4ка-ЭМО4ка! 4моки-4моки! (».
– Вот, видите, благодаря мне справедливость восторжествовала! – радовался Поливаев, выписывая ногами на снегу неровные широкие зигзаги.
Около подъезда дежурили дружинники Подклюймухи, маскируясь под простых парней, вышедших покурить. Денёк выдался морозный, и они
Пётр Иванович посмотрел на них, как они кутаются в свои куртки, пожалел их и решил зайти в гости к бабушке Лютченко.
Бабушка опять что испекла. В квартире пахло свежей выпечкой и дрожжами, из кухни прилетал жар духовки. Недавно так же было и у Петра Ивановича – пока у него жила Сабина Леопольдовна Кубарева.
– Ой, ребятки, – заскрипела бабушка Лютченко, увидав Серёгина и Сидорова. – А ко мне гости придут – сестра двоюродная с мужем Илюшенькой. Напекла вот им печеньечка и тортик. Попробуйте, вот, печеньечка!
Бабушка Лютченко схватила Петра Ивановича и Сидорова за рукава курток и потащила сразу же на кухню, не дав даже задержаться в прихожей и снять ботинки.
«Печеньечко» оказалось песочным, и, к тому же – украшенным взбитыми сливками тридцати пяти процентной жирности. Бабушка энергично выставила на стол две немаленькие тарелки и принялась наполнять их этим жирным «печеньечком». Пётр Иванович и Сидоров сидели за столом в куртках и думали о том, что, наверное, не съедят и двух штук, а в тарелке у каждого появилось уже штук по семь.
Бабушка Лютченко ещё что-то варила в кастрюле и жарила на сковородке. Она, не прекращая, рассказывала о своей двоюродной сестре, которая приехала из Москвы, а Серёгин и Сидоров пытались впихнуть по третьему «печеньечку».
– Анечка приходила, – сказала вдруг бабушка Лютченко, сняв с плиты кастрюлю. – Так даже и не дождалась меня – собрала потихоньку вещи и всё – ни слова, ни полслова. Что сделалось с девкой – ума не приложу…
Сидоров замер с наполненными круглыми щеками, а Серёгин уронил все взбитые сливки на стол, промахнувшись мимо тарелки.
– А-а, когда? – выдавил Серёгин, чувствуя, что «печеньечко» застряло у него в пищеводе непроглатываемым комком.
– А вот, в пятницу и приходила, – вздохнула бабушка Лютченко, переворачивая лопаткой шкварчащие в масле куриные окорочка. – И даже с рынка меня не дождалась…
Вот те ра-аз! Выходит, дружинники Подклюймухи прозевали Лютченко! Но, как?! В пятницу они с утра торчали на посту… Бабушка Лютченко ходила на рынок рано – ушла в семь утра, пришла – в десять. И в это время Анна как-то прошмыгнула перед самым носом дружинников, которые дежурили под дверью подъезда с пяти часов.
Подклюймуха устроил проштрафившимся дружинникам просто генеральский разнос. Он построил их у себя в кабинете, в шеренгу по росту, и принялся рычать на простуженных бедняжек, словно лев. Дружинники в ответ чихали и кашляли, а Подклюймуха вовсю старался:
– Разве вам
можно что-нибудь поручать?! Вы же дальше собственных носов не видите! Мимо вас хоть слона проводи – в упор не заметите! – он кричал настолько мощно, что мишура на сейфе и на шкафу колыхалась и взлетала вверх, а потом – опускалась вниз.Возражать участковому Подклюймухе сейчас было бесполезно: он ещё больше злился и мог даже написать рапорт начальству. Поэтому все дружинники стояли навытяжку и прерывали молчание лишь простуженным «собачьим» кашлем. Подклюймуха ходил из стороны в сторону, заложив за обширную спину богатырские руки. А потом, круто повернувшись на каблуках, подошёл вплотную к неровной, топчущейся шеренге своих подчинённых.
– Вы никогда никого не видите! – гаркнул он так, что вошло в резонанс и зазвенело оконное стекло. – Вам хоть телескопы выдавай – не увидите! И ещё будете оправдываться, что никого не было, а он был, был, был!!
Кажется, дружинники уже начинают дрожать от страха. Да, их волосы уже шевелятся на головах, и шевелятся всё сильнее с каждым выкриком участкового. Серёгин и Сидоров сначала молча ютились на стульях для посетителей. Сидоров, как и дружинники, тоже пугался и вздрагивал, едва Подклюймуха набирал воздуха и начинал очередную атаку децибелами. А Пётр Иванович старался-старался абстрагироваться от львиного рыка Подклюймухи, но, глянув на несчастные, и болезненные лица чихающих дружинников, решил вмешаться в разговор.
– Дмитрий Станиславович, – осторожно начал Серёгин, поднявшись со стула.
– А?!! – ответил Подклюймуха, позабыв убавить громкость, и на миг оглушил Петра Ивановича.
– Ы-ы, – прокряхтел Серёгин, потерев пострадавшие уши. – А давай их просто допросим, что они вообще видели в пятницу утром, а?
Подклюймуха почесал затылок.
– Н-ну, – протянул он, перестав орать. – Давай…
Дружинники стали припоминать, кого же они видели в пятницу утром. Дворничиху – подметала, ходила, снег чистила с крыльца, собирала раскиданные около мусорного бака очистки от картошки и ругалась.
– Брысь, шантрапа! – крикнула она тогда скрипучим и пронзительным голосом.
Ещё – бомжа Парамоныча. Бродил около мусорки, выудил из бака грязный пуховик и несколько бутылок… Дворничиха стукнула его снеговой лопатой за то, что доставая пуховик, он вывернул на снег чей-то мусорный пакет и раскидал мусор.
– Крыса отмороженная! – огрызнулся бомж Парамоныч, убегая и уволакивая по скользкому свалявшемуся снегу отрытый в мусоре пуховик.
Бабушку Лютченко они тоже видели – выходила с чёрной рыночной кошёлкой, покрытой принтом в виде мелких и очень ярких розочек.
Кого ещё видели? Да много их входило, выходило… Только Анны Лютченко среди них не было.
Как-то странно всё получается. Прозевать Анну впятером просто невозможно – кто-нибудь бы и заметил. И тогда Серёгин предположил, что за Анну в её квартиру мог прийти кто-то другой – например, подружка – и забрать её вещи. Лютченко дала ей ключи, она зашла и – забрала…
Рассуждения Петра Ивановича оборвала и рассеяла весёлая песенка, которую спел ему его мобильный. Серёгин вынырнул из «тонкого» мира гипотез, вернулся на прагматичную Землю и взял трубку.