Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе
Шрифт:
Хозяин журнала неожиданно улетел в Нью-Йорк, и выпуск новогоднего номера практически лег на плечи Плинио и Габриеля, опыт и усердие которого в редакции сразу же оценили.
За рождественские и новогодние праздники Габо просто расцвел на глазах у своих новых друзей. Писатель объяснил это тем, что он, «ощутив вкус и аромат гуайаябы, чувствовал себя так, будто родился заново».
В первый свободный день, 1 января 1958 года, Плинио и Соледад решили отвезти Габриеля на пляж, чтобы «слегка прикрыть загаром европейскую бледность». Габриель, зайдя за своими друзьями, сказал им, что
Мятеж был подавлен, однако революционная обстановка в стране вынудила диктатора оставить Венесуэлу. 23 января Перес Хименес сбежал к своим покровителям в США.
Три недели продолжались стихийные выступления против диктатуры, шли аресты, лилась кровь. В один из дней, — к счастью, ни Плинио, ни Габриеля в редакции не было, — полицейские увезли весь персонал в Комитет национальной безопасности, а журнал закрыли и опечатали здание редакции.
Но не прошло и двух часов, после того как стало известно о бегстве диктатора, а Плинио и Габриель уже были в редакции и по городскому радио оповещали сотрудников журнала и рабочих типографии о возобновлении издания.
На следующий день они вдвоем отправились во дворец «Мирафлорес» за материалом.
На улице их остановил патруль бойскаутов, который сообщил, что пять минут назад у самой площади была обстреляна машина, в которой ехала женщина с ребенком. Оба убиты. Нелепая смерть.
«Габо откинулся на спинку сиденья и не произнес ни слова, — вспоминает Плинио Мендоса. — Ни один мускул не дрогнул у него на лице. С таким же каменным лицом он садился в самолет.
Со временем я понял, что ныне исчезнувший страх, от которого в те времена его лицо делалось мертвенно-бледным, был связан с его литературным призванием: он не мог позволить себе погибнуть, не написав то, что чувствовал себя обязанный написать. Каждый раз перед посадкой в самолет он должен был основательно выпить. После успеха „Ста лет одиночества“ и особенно после появления на свет „Осени патриарха“ он перестал бояться опасности.
Нынче он садится в самолет, как в такси» (20, 54).
— Знаешь, Габо, я все больше склоняюсь к мысли, что поспешный отлет Мак Грегора в Нью-Йорк, якобы на встречу Нового года, связан с тем, что он знал о готовившемся мятеже пилотов базы Маракай. Он струсил! — Друзья сидели за ужином в доме Плинио.
— Ну и фиг с ним! Это даже к лучшему. Будь он здесь, карахо, нам бы никогда не выпустить такого номера журнала. В страну вернулась демократия. — Габриель обсасывал куриную ножку.
— Ты опасался, разойдется ли стотысячный тираж, Плинио. — Соледад чувствовала себя соучастницей происходящего. — Я специально сегодня ездила по киоскам и видела, как бойко раскупается номер. Только за сегодняшний день я слышала четыре хвалебных отзыва. А какие удачные иллюстрации! Люди покупают журнал, чтобы сохранить его на память о событиях.
— Но мы его сделали за сорок восемь часов, и практически вдвоем. Габо удивил всех, так здорово он работал. Боюсь только, что за революционную передовицу Мак Грегор сильно прогневается
на нас.— Победителей не судят. Ему никогда не удавалось распродать более пятидесяти тысяч. — Габриель бросил салфетку на стол. — Прилетит и нас поздравит!
— Вот уж этого ты от него не жди.
— Неважно, Плинио, все равно сегодня ваш журнал наиболее читаемый и наиболее популярный в Каракасе. Я же говорю, многие будут хранить его как исторический документ. — Соледад видела, что брат очень доволен.
А вот как сам Плинио, беседуя с Гарсия Маркесом в 1981 году, вспоминал те события.
— Ты помнишь тот самолет?
— Какой самолет?
— Который мы видели над Каракасом в два часа ночи 23 января 1958 года. Мы тогда стояли на балконе моей квартиры в Сан-Бернардино: два красных огонька двигались на небольшой высоте над совершенно пустынным городом. Был комендантский час, но никто в городе не спал: все с минуты на минуту ждали падения диктатуры.
— Самолет, на котором бежал Перес Хименес.
— Самолет, положивший конец восьмилетней диктатуре. Позволь тебе напомнить, именно тогда у тебя зародилась идея написать книгу о диктаторе; роман «Осень патриарха» появился шестнадцать лет спустя, после двух черновых вариантов. А на борту того самолета был диктатор с женой, дочерьми, ближайшими друзьями и министрами. Лицо его дергалось от нервного тика, и он был взбешен, поскольку его адъютант в спешке забыл у самолета, когда они поднимались по веревочной лестнице, чемоданчик с одиннадцатью миллионами долларов. А потом по радио объявили о падении диктатуры, и начался праздник. …Мы побывали в Министерстве обороны, которое было похоже на крепость и где на стенах коридоров висели плакаты: «Все, что вы здесь видите и слышите, навеки останется здесь!» Мы посетили и «Мирафлорес», старинный дворец колониальной постройки, с фонтаном и цветочными клумбами посредине патио, где ты разговорился со старым мажордомом, который служил во дворце еще со времен диктатора Хуана Висенте Гомеса. У Гомеса были большие усы и татарские глаза. Он происходил из крестьян и умер в своей постели, после того как железной рукой правил страной почти тридцать лет. Мажордом рассказывал тебе о генерале, о том, что он любил спать в гамаке в часы сиесты, о его любимом бойцовом петухе. Рассказы мажордома натолкнули тебя на мысль написать роман?
— Нет, это произошло в тот день, когда правительственная хунта заседала в президентском зале во дворце «Мирафлорес». Прошло два или три дня после падения диктатуры Переса Хименеса, ты помнишь? Мы все, журналисты и фотокорреспонденты, сидели в приемной президента. Было около четырех утра, когда внезапно открылись двери и мы увидели, как оттуда, пятясь, выходит офицер в полевой форме. Он был в сапогах, заляпанных грязью, а в руках держал короткоствольный пулемет. Лавируя между журналистами…
— И продолжая пятиться…
— …он направил оружие на дверь зала. На ковре оставались комья глины с его сапог. Сбежав с лестницы, он сел в машину, помчался в аэропорт и навсегда улетел из страны. В тот момент, когда офицер вышел из зала, где совещались и спорили члены нового правительства, я как-то особенно остро почувствовал, в чем состоит таинство власти.
— Прошло несколько дней, мы ехали на машине в редакцию журнала, и вдруг ты сказал: «Еще никто до сего времени не написал роман о латиноамериканском диктаторе». Роман «Сеньор президент» Астуриаса был не в счет, мы оба считали его никудышным.