Гадкие лебеди кордебалета

— Он очень добрый. И тихий.

— Мы с красавчиком, — говорит пьяница и тычет пальцем в охранника, который явно еще не знаком с бритвой, — посадили их обоих в шестой корпус, одного в одиночную камеру номер четырнадцать, а второго в общую. Соседи там ничего такие. Знаешь Верy и Билле? — Он улыбается, и я изо всех сил сжимаю губы.

Если солнце еще не село или у нас есть огрызок свечи, Мари читает нам с Шарлоттой газеты. Я знаю, что Билле — мясник с рю Фландр, который зарубил свою жену топориком для мяса, а Верa — итальянец, который двадцать один раз пырнул брата кухонным ножом.

— Почему вы посадили их вместе с убийцами? — спрашиваю я как можно спокойнее.

— У того, что посмуглее, лицо как у зверя.

Я не могу кричать. Кровь застывает в моих жилах. Все вокруг темнеет и исчезает. А потом я вижу яркий свет, как будто ко мне спустился ангел. Я чувствую, как ветерок обдувает мою кожу, как дыхание исполина, как взмах гигантского крыла. Ко мне приходит видение. Бледная кожа, реки крови, чисто вытертый нож и сжимающая его рука. Безволосая, бледная, красивая. Совсем не мужская, если не считать квадратных ногтей. Рука Пьера Жиля.

Le Figaro. Арестованы…

^{13 апреля 1880 года}

АРЕСТОВАНЫ ВИНОВНИКИ МОНТРЁЙСКОГО УБИЙСТВА

 В связи с жестоким убийством Элизабет Безенго, владелицы кафе, зарезанной три недели назад, арестованы два человека. Девятнадцатилетний Эмиль Абади и шестнадцатилетний Пьер Жиль помещены в Мазас до решения суда. Следствие ведет главный инспектор месье Масе.
 Завсегдатаи кафе показали, что Эмиль Абади был любовником госпожи Безенго. Его обнаружили вместе с Пьером Жилем, с которым они были неразлучны последние месяцы, в сарае, принадлежащем отцу Жиля. Там молодые люди спали.
 Изначально оба они отрицали, что находились в том предместье в день убийства. Однако несколько свидетелей видели, как они заходили в кафе. Жиль до сих пор не имел неприятностей с законом, а Абади несколько раз был осужден за мелкое воровство. Месье Безенго сообщил, что из несгораемого шкафа в кафе пропало восемнадцать франков и часы.
 Юный возраст преступников, безусловно, должен обратить внимание общества на моральную гангрену, охватившую Париж после поражения в войне с Пруссией.

Мари

Альфонс, как и каждое утро, кладет на деревянный прилавок два багета и говорит:

— Отложил тебе лучшие.

Но сегодня суббота, день, когда он обычно отсчитывает причитающиеся мне двенадцать франков и кладет их мне в ладонь. Но в этот раз он вместо этого начинает снова перекладывать багеты на решетках. Иногда он задерживает на мне взгляд и снова смущенно смотрит вниз.

— Самые лучшие, — робко повторяет он.

Я беру их. Золотистые, ровные, с аккуратными надрезами. Прочищаю горло.

— Альфонс?

— Да? — Он не поворачивается ко мне.

— Сегодня суббота.

Он оборачивается и стоит опустив плечи.

— Вы задолжали мяснику. — Альфонс кладет ладонь на прилавок. — И он пошел в прачечную, но месье Гийо заявил, что Антуанетта всю неделю работала не целый день. Поэтому папа заплатил мяснику за тебя, — он смотрит мне в глаза, — на два франка больше твоей недельной платы.

За неделю я измоталась так, что едва не умерла. А теперь у меня не будет шести франков, чтобы заплатить сегодня мадам Теодор за дополнительный урок. Я не знаю, откуда у нас взялся долг перед мясником, не знаю, почему Антуанетта уходит с работы раньше положенного. Ее Эмиля Абади посадили в тюрьму, и теперь она проводит вечера дома, бродит по комнате, вздыхает и качает головой. Но, конечно, я не стану обсуждать с таким добрым мальчиком, как Альфонс, что моя сестра путается с заключенным, который мучил ее еще до того, как оказался в тюрьме.

Бывало, что Эмиль Абади заходил раньше, чем Антуанетта возвращалась из прачечной, и просил передать сестре, что будет ждать ее в «Дохлой крысе» или в брассери на рю Мартир. Когда я ей это передавала, ее усталость и злость мгновенно улетучивались. Она вспыхивала надеждой, начинала суетиться, мыла под мышками, нюхала обе блузки, выбирая ту, что почище, причесывалась, долго разглядывала себя в зеркале. А иногда он вообще не приходил. В такие дни Антуанетта ворчала, что я не принесла воды, что Шарлотта порвала подол. Иногда он заявлялся посреди ночи, и я слышала, как он топает по лестнице, стучит в дверь, зовет Антуанетту, сначала шепотом, а потом громче. Маман не просыпалась. Я сжимала кулаки, не зная, толкнуть ли Антуанетту или оставить его мучиться на лестнице. Но он продолжал стучать. Мадам Лега могла услышать и пожаловаться на шум месье Леблану. Поэтому я начинала будить Антуанетту, как только слышала шаги на лестнице. Но это вовсе не означало, что я могу поспать. Иногда они начинали спорить и ссориться: то из-за какой-то мертвой собаки и того, что он взял какую-то папиросу, то из-за того, где он был вчера или позавчера. Порой я слышала тихие голоса, нежный смех, а потом стоны и ритмичный скрип досок на лестничной площадке. Как я ненавидела этого парня! Ненавидела за то, что Антуанетта перестала быть беззаботной! Оставаясь со мной и Шарлоттой, она теперь только плакала.

Я киваю Альфонсу и устало плетусь к двери.

Вчера у меня была похожая ситуация с Бланш. Я поднималась по лестнице, ведущей в класс, а она подбежала сзади и обхватила меня за плечи.

Я снова начала расти! Это точно! Мама померила!

Я не стала обнимать ее в ответ. Только слегка кивнула и пошла дальше. Она отпустила меня и сказала:

— Когда ты хмуришься, ты еще больше похожа на обезьяну.

А вот Альфонс не говорит ни единого слова.

Я быстро перебегаю рю де Дуэ, чтобы не попасть под увеличительное стекло, через которое вся улица теперь разглядывает девочек ван Гётем. Мадам Лега ждет, смотрит на вход в пекарню, стоя в дверях нашего дома. Загораживает мне дорогу:

— Антуанетта утром не явилась в прачечную, — она складывает руки на груди. — Она сказала месье Гийо, что в субботу будет работать весь день, с самого утра. И тем не менее до сих пор не пришла. Месье Гийо очень недоволен.

Всю неделю, приходя из булочной, я встречала Шарлотту, собравшуся на занятия в Оперу. Антуанетта к этому времени уже уходила в прачечную. Ну или я так думала. Но теперь мадам Лега говорит, что Антуанетты в прачечной нет, а Альфонс сказал, что она всю неделю не отрабатывала свои часы. Что она от меня скрывает? Почему моя сестра ведет какую-то тайную жизнь? Почему она не рассчиталась с мясником? Мне нечем заплатить мадам Теодор. Антуанетта ставит под удар мое будущее на сцене, мою работу в Опере. Она лишает нас мяса, небитых чашек, побеленных стен без пятен сажи. В горле у меня встает комок, а руки сжимаются в кулаки.

— Я за нее не отвечаю, — бросаю я, но мадам Лега до этого нет дела.

Она тычет в меня пальцем, чуть не задевая по подбородку.

— Скажи этой девке, что, путаясь с парнем, которого вот-вот отправят на гильотину, она на жизнь не заработает.

Я сразу понимаю, что она права. Что Антуанетта бегает к Эмилю Абади, хоть он и сидит в тюрьме.

— Я имею право об этом говорить. День уплаты арендной платы уже скоро. — Она задирает подбородок, демонстрируя сухую шею с веревками жил. Эта шея так и просит, чтобы ее свернули.