Гадости для радости ...и по работе

— А разве ваша закладка не заставит их о тебе забыть сразу, как только все завершится?

— Не сразу. Далеко не сразу. К тому же, чем сильнее человек цепляется за воспоминания, тем сложнее уложить их на дно.

— Угу, — пробормотал Сокольский.

А потом я как-то не поняла, как так получилось что мы целуемся.

— Эй! Это что?! — возмутилась я куда-то в поцелуй. — Дача взятки за вступление в сговор?

— Не-е-ет что ты, как ты могла такое подумать! — Хохотнул Иван и куснул меня за губу. А потом прижал к себе так, чтобы я ощутила всю твердость намерений, прошептал: — Это компенсация мне за отравление!

— То есть ты меня сейчас хочешь трахнуть только в качестве компенсации?

— Ну ты же меня трахнула только, чтобы ткнуть рожей в то, что умеешь гипнотизировать!

— Не только!!!

— Ну вот и я!

П.С.: Кто все законные выходные убил на сцену секса, а до секса так и не дошел - тот я!

22/08

22/08

Целоваться на обрыве над морем, конечно, ужасно романтично, я этого со школьного возраста не делала — но, если честно,только для школьников и хорошо, которым кроме поцелуев больше ничего не надо.

Кое-как оторвавшись от капитана, я ухватила его за руку и потащила его за собой, как на буксире. Тропинка, поворот, тропинка, улица, родная калитка — а ну не скрипи, зараза! — темень двора, мощеная дорожка между виноградником и огородом, баня! Все, мы у цели.

Деревянная дверь открылась, пропуская нас в пахнущее влажным деревом и мылом нутро, и закрылась, отрезая нас внешнего мира. Оставляя вдвоем в тесноте и темени предбанника.

Я выдохнула с облегчением и удовлетворением — фух, дошли! — а в следующий момент темнота обняла меня руками Ивана и крепко прижала к чужому телу.

Сопротивляться я и не подумала — просунула руки под его рубашку, завозилась, пытаясь содрать ее, обеспечить себе доступ к коже…

Одежда полетела в стороны. Мелькнула посторонняя и совершенно неуместная мысль, что потом, когда все закончится, мы свои манатки фиш соберем — и тут же усвистала прочь, снесенная напором либидо.

Целоваться с мужчиной, который так тебе нравится, который знает про тебя правду и плевать на нее хотел — фантастическое удовольствие. Ну, или мы просто совпадаем во вкусах.

И когда я ловлю губами и языком нырнувший в мой рот нахальный язык, я урчу от удовольствия.

И меня уносит от удовольствия и от свободы делать все, что взбредет в голову.

Прижиматься. Потираться об мужчину всем телом и отдельными, самыми чувствительными его частями. Хриплым шепотом подсказывать, что именно мне нравится, что мне хочется, чтобы он со мной сделал — и требовать сделать это немедленно. И пьянеть еще больше от того, как его это заводит.

Пол в бане ужасно неудобный — набитые брусья, сквозь которые уходит вода, но на которым ужасно неудобно делать что-то, кроме мытья.

Мы бросили на него старое пальто, висящее в предбаннике, но Иван все равно садится на пол и затягивает меня на себя. А может, ему просто нравится поза наездницы.

И мне нравится тоже — и я скольжу вдоль по напряженному, прижатому к животу члену, кусая губы от нетерпения, от сжирающего изнутри возбуждения. И вскрикиваю когда Иван ловит мою грудь губами. Когда ловит губами сосок — и тут же отпускает, чтобы наощупь найти второй. И меня прошивает как электрическим разрядом накопившимся желанием.

А потому, когда Иван отпускает меня и отвлекается я возмущена и готова его покусать.

Без яда, конечно. Или даже с ядом!

— Какого черта? — Злобно шепчу я.

И он так же раздосадованно шепчет в ответ:

— Презерватив!

Жаль, что в темноте капитан не в силах оценить глубину закатывания мной глаз!

— Сокольский! Я объясняла тебе уже, что я это контролирую!

Треск фольги, возня в темноте.

— Вот! Теперь и я тоже контролирую!

Мое злобное сопение, его смешок, и он притягивает меня ближе, вплотную, тискает ягодицы, сжимает и разжимает их, и я понимаю, что невольно приподнимаю бедра в том же ритме.

— Ну же, давай, скажи мне, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты меня трахнул! — Я зла и возбуждена, возбуждена и зла, ужасное сочетание. Прекрасное сочетание.

— Это я всегда с радостью! — Иван смеется.

И целуется. Напористо, жарко. И ласкает меня пальцами там, внизу — а потом проникает внутрь. И это приятно, но этого так мало! Я шиплю. Я скулю. Я подаюсь навстречу этим пальцам, уже слабо соображая, где я, что я, и что происходит — настолько меня разбирает.

И Ивана разбирает тоже. Его дыхание срывается. И он входит в меня одним толчком, сразу и до конца, притягивая меня за бедра, насаживая на себя. Я выныриваю из своего марева, чтобы осознать охватившее нас безумие — и снова в нем утонуть. И начать двигаться

Вверх-вниз, и сильнее, и глубже, и еще, и еще, и еще! Прогибаясь в спине, стараясь, чтобы при каждом моем движении клитор скользил по влажному от смазки члену, высекая искры удовольствия.

Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх вниз. Сквозь усталость, в бедрах — туда, где уже манит блаженством разрядки. Сильнее, глубже! Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз!

Ох, господи, мамочки, хорошо-то как!

Я выгибаюсь навстречу оргазму, и, кажется, кричу. Нет, не кричу — Иван вовремя затыкает меня поцелуем, а потом долбится внутрь меня короткими жесткими движениями, и я старательно подаюсь им навстречу, сытая, довольная, щедро желающая, чтобы ему было также хорошо…

И когда Ивана охватывает дрожь и его тело обмякает, я обнимаю его с чувством полного удовлетворения и полного бессилия, и расслабленно стекаю на пол — лежать рядом на старом пальто амебой и смаковать остаточное удовольствие.

23/08

23/08

— Ва-а-ань? — Позвал меня из блаженной расслабленности в реальность Сокольский. — А как вышло, что у вас матриархат?

Ну, ё-моё. Ну угораздило же с опером связаться. Нашел время для допроса!

— А шо такое? — Мне категорически не хотелось выныривать в суровый мир. — Ты разве не выудил это из Урсулы? Или сверяешь показания?

— Выудил. Урсула сказала, что дело в разных способностях мужчин и женщин нагов, но в чем между ними разница, она мне не расскажет, потому что разглашение этих сведений — угроза великому и праведному матриархату. Кажется, издевалась.

— Не кажется.

— Так в чем разница?

— Господи, Ваня! Да просто все: женщины — мистики, мужчины — воины. У женщин-нагов видовая склонность к предвидению, ментальному воздействию и целительству. У мужчин направленность дара одна — боевая, но очень гибкая. Женщины предпочитают специализироваться на том, в чем наиболее одарены, а у мужчин дар развивается в том направлении, в котором используется. Еще есть ритуалистика, формально она доступна всем нам: к ней есть способности у абсолютно любого нага и для нее не нужно специфической одаренности. Но для нее нужны мозги — тоже, знаешь, не у всех имеются, так что доступность ритуалистики довольно иллюзорная.