Гадюка и фермер

Ничего не говори.

Сообщение ясно как день, я опустил голову и даже не смотрел, как он вывел ее из комнаты.

Как только они ушли, я снова смог двигаться, и я начал собирать и складывать упавшие мантии. Она осталась завернутой только в одну, когда ушла. Сложив оставшиеся две, я поднес их к носу и понюхал. Она была права. Они пахли разложением и гниением.

Но они также пахли ее кожей, и это утешало. Я решил, что она может мне понравиться. Я хотел бы снова рассмешить ее.

Я заставил себя положить мантии обратно в провисший шкаф, в котором я нашел их — к большому удовольствию семейства крыс, которых я потревожил — и пошел за ингредиентами, которые учитель попросил меня принести в лабораторию. Они были далеко, в комнате на другой стороне крепости, и, хотя, как правило, я быстро перемещался, я был достаточно осторожен на этот раз, учитывая летучесть некоторых соединений, которые я нес.

Когда я открыл дверь в знакомый, дымный кабинет, я увидел, что Сорчу О'Лоинич одолела усталость. Она лежала ничком на столе, руки болтались по сторонам, и она была укрыта меховым халатом.

Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что ее тело было слишком тихим. Сердце билось, но слабо. Быстро. Лихорадочно.

Я стоял с руками, полными бутылок и элементов, и я понял очень много вещей, все сразу.

Во-первых, что Гвион никогда не просил меня подготовить для нее покои, потому что никогда не собирался позволить ей покинуть эту комнату живой.

Во-вторых, что он перелил ее кровь в большую стеклянную бутылку, используя длинную стеклянную трубку из отверстия в ее шее. Каждый неистовый удар ее сердца выплескивал еще красную жидкость в контейнер. Пена сверху была розовой.

Я обошел вокруг стола, чтобы увидеть ее лицо. Ее замечательные янтарные глаза были открыты и устремлены в никуда. Она дышит медленными, отчаянными рывками. Она побледнела как лед, ее губы приобрели сиреневый оттенок.

Я взял ее за руку. Мне никогда не приходило в голову попытаться спасти ее; возможно, я знал, что это слишком поздно. Я хотел бы думать, что это то, во что я верил. Ее глаза двигались чуть-чуть, и я видел, как она узнала меня. Ее губы шевелились, но я не мог понять тихие слова. Скорее всего гэльский, опять-таки.

Но мне казалось, что она говорила: «Помоги мне».

— Положи вещи на стол, — сказал Гвион. Голос у него был совершенно такой же, спокойный как замерзшее озеро, как будто в футе от него не умирала женщина. — В третьей фазе мне понадобится сульфат меди. Она готова?

Готова. Как будто она была всего лишь еще одним процессом, который должен быть завершен.

Я не отводил взгляд от Сорчи О'Лоинсич. Я наблюдал, как ее глаза медленно расширились, и она в последний раз лихорадочно ловила воздух. Смерть ослабила ее, и ее дыхание снова вырвалось. Я задавался вопросом, может ли вместе с ним уйти и ее душа. Задавался вопросом, почему не мог видеть, как она уходит, но конечно, есть некоторые вещи, которые не видны даже вампирским глазам.

— Почему вы это сделали? — спросил я учителя и протянул руку, чтобы закрыть ее красивые, запоминающиеся глаза, по-настоящему прекрасная вещь в ней, кроме ее острого ума, интеллектом которого он якобы восхищался. Она храбро доехала в такую даль. Еще храбрее пришла в это безлюдное место с таким существом, как я.

Она доверила использовать свое великолепие моему учителю, а вместо этого он хотел ее только из-за того, что бежало по ее венам. Я вдруг вспомнил об истории, написанной греческим писателем Эзопом.

Жил добрый фермер, который нашел гадюку, замершую на земле в снегу.

— Пожалуйста, помогите мне, — сказало бедное создание, — мне слишком холодно, чтобы жить.

Фермер взял гадюку и положил ее под рубаху, гадюка согрелась и ожила. Но придя в себя, она укусила фермера самым подлым образом, и когда фермер умирал, он спросил гадюку:

— Но почему? Почему, когда я доверял тебе?

— Потому что я гадюка, — ответила змея. — И нельзя ожидать добра от зла.

— Недостижимым ингредиентом была кровь трансформированной девственницы, — сказал учитель, отвлекшись на работу. Он измельчал порошки. — Душа девственницы купается в силе как луны, так и солнца. Ее работы представили ее луне и солнцу, и она не вышла замуж. Алхимик-Богородица, она была призвана. Сорча О'Лоинсич была невероятно ценным ресурсом.

Кровь больше не била из трубки струей; она текла медленно, просто вопрос физики, жидкости и притяжения. Ее кожа была еще теплой, где я держал ее за руку. Я вспомнил ее жесткий настрой по дороге сюда и цвет на ее щеках, когда она увидела Гвиона. Она не доверяла мне. Она доверяла ему.

Гадюке.

— Как вы будете использовать ее кровь? — спросил я. Я мог чувствовать запах, сильную вонь, приправленную чем-то кислым. Страхом. Она пахла гораздо слаще внизу, когда чувствовала что-то другое. Предвкушение. Рвение. Желание.

— Я приготовлю смесь в настойке ее крови и нитрата серебра, — сказал он. — Потом замочу магнетит в нем ровно два часа, в то время как лунный свет активирует его. Завтра обожгу на солнце. В эту ночь она помогла достичь мечты всех алхимиков. Это бы доставило ей удовольствие.

— Философский камень, — сказал я, не дожидаясь, когда он закончит. Гладкие, изящные движения Гвиона замерли на секунду, а затем возобновились.

— Да, — ответил он. — Осталось немного крови. Она твоя, если хочешь. Ты не можешь вечно питаться крысами, Мирнин.

— Нет, — согласился я. — Не могу. — Я бы не стал пить ее кровь. Это было бы не вежливо. Я положил руку Сорчи ей на грудь, поверх мехового халата. С закрытыми глазами она выглядела, как будто просто уснула. Слеза выбежала из уголка ее правого глаза, просочилась в темные волосы под ее аккуратной белой шляпкой. — Вы причинили ей боль?

— Ммм? — Гвион казался рассеянным. — Причинил боль? Нет. Не было необходимости. Она с трудом сопротивлялась. Я сломал небольшую косточку у основания шеи, здесь. — Его изящные пальцы потянулись назад и прикоснулись к маленькому бугорку под кожей. — Это разрывает нервы, если нажать и сдвинуть в сторону. Она не могла после этого много двигаться. Весь процесс занял всего несколько минут. Нужно позаботиться, чтобы вставить трубку. Разрывать вену — все равно что тратить впустую продукт.

Вечно учитель, Гвион.

Сорча в течение длинных минут чувствовала паралич, не в силах плакать, кричать, двигаться. Минут, растянувшихся в часы, чувствуя, как кровь покидает ее тело. Чувствуя, как проникает холод.

Думаю, ей было больно.

Я помогал ему остаток ночи без комментариев или жалоб. Мы использовали ее кровь, чтобы создать настойку. Мы пропитали магнетит и положили на лунный свет со всеми надлежащими ритуалами. На рассвете мы оставили его на крыше замка на солнце, чтобы высушить.

— Знаешь, что это значит? — Гвион ликовал. Он повернулся ко мне с широкой, нетерпеливой улыбкой и сказал: — Мирнин, мы создали что-то, что две тысячи лет поисковиков не удавалось обнаружить! Ты, я, Сорча… мы сделали Философский камень! — Он повернулся ко мне спиной, чтобы посмотреть на него самым ярким, обожающим взглядом, что я когда-либо видел в его глазах. — Наши имена будут бессмертными. Поколения будут говорить о сегодняшнем дне, это будут преподавать в университетах…

Я сломал ему шею в том же месте, где он сломал ее. Он был прав; это было ужасно легко сделать с силой вампира.