Гагарина, 23

Во время карательной операции «Припятские болота», с кавалерийской бригадой СС и батальоном охранной полиции Петро, уже опытный каратель, попал на «акцию» в очередное местечко. В батальоне в основном занимались расстрелами, вешали реже и иногда использовали передвижные душегубки. Рослый не по годам, он ничем не отличался от парней призывного возраста и нёс службу наравне со всеми.

Сначала страх от вида трупов не давал ему спать, его даже рвало после первых казней, но человек такое животное, которое привыкает ко всему – привык и Петро. Втянулся, заматерел. Евреев в его семье никогда не любили, поэтому юный шуцман (сотрудник охранной полиции, нем.), а попросту полицай, угрызений совести не испытывал – его отделение занималось только уничтожением жидов.

В этот раз решили внести разнообразие в уже приевшуюся людоедскую рутину. Новое слово – аутодафе – вошло в лексикон бывших комсомольцев и спортсменов.

Перед началом акции всем в отделении выдали спиртное и таблетки «Первитина». Абсолютно невменяемые молодые полицаи принялись отовсюду сгонять евреев: их вытаскивали из домов, погребов; снимали с чердаков; гнали, ударяя прикладами в спину к краю поселения. Там, на опушке леса, стоял большой, с двухэтажный дом, общинный амбар. Он ждал гостей, распахнув широкие ворота настежь.

Всем приказали раздеться: одежда, обувь, украшения – всё складывалось и описывалось специально поставленными людьми.

Шарфюрер их отделения, которого они между собой называли бригадиром, с плоскогубцами в руках лично выдирал золотые зубы. Втянув головы в плечи, избитые и раздетые люди стояли в очереди, прикрывая срамные места руками. Когда очередь подходила, каждый открывал рот и молча терпел процедуру.

Соратники Петро, загоняя толпу в амбар, лапали женщин, таскали мужчин за пейсы и бороды, пинали по детородным органам и хохотали до колик, до спазмов в животе, до икоты.

Петро спиртное с наркотиком принимать не стал. С ясной головой он стоял в стороне и с презрением смотрел на колышущееся покрывало из плотно прижатых друг к другу голых тел, которое медленно и почти безмолвно вползало в пасть амбара. Они уже не кричали, лишь иногда раздавались одиночные всхлипы. «Как можно идти на убой и не сопротивляться! Лучше умереть в драке, чем издохнуть вот так!» – смахнув чёлку с глаз, цыкнул слюной.

Сами немцы участие в экзекуции не принимали. Стояли отдельной группой у мотоциклов и машин, о чём-то переговаривались, то и дело заливисто смеясь. В сторону амбара почти не смотрели, лишь иногда, бросая взгляды на кураж молодых полицаев, презрительно ухмылялись. Вдруг один из немцев окликнул Петро и показал рукой на мальчишку, убегающего в лес.

Выматерившись, Петро перекинул шмайсер за спину и побежал. Ветки хлестали по лицу, оружие било по спине. У босого и напуганного жидёнка, мелькавшего голой спиной впереди, не осталось никаких шансов против рослого спортсмена в сапогах сорок пятого размера.

Петро тащил его к амбару, прижав голову локтем к боку. Мальчишка визжал, брыкался, сопли и слюни пачкали руку. Немцы, свистя и улюлюкая, зааплодировали, когда полицай бросил маленькое тело в толпу обречённых.

Ворота заперли. Жиды молчали в захлопнувшейся пасти амбара, а может они молились, кто их разберёт. Стены обложили дровами, ветками, облили керосином и подожгли, но огонь не хотел разгораться, облили ещё раз – не горит! Лишь с третьей попытки появился дымок и язычки огня нехотя начали выползать из-под наваленных дров. Стайка голубей, сидящих на амбарной крыше, вспорхнула в испуге. Вдруг здание вспыхнуло, всё сразу, будто открылись шлюзы, сдерживающие потоки огня. Старые бревенчатые стены затрещали, заскрипели. Толпа запертых людей превратилась в одно страдающее от нестерпимой боли животное, завывшее сотней глоток. Вой вырвался наружу с жирным дымом и понёсся в ослепительно голубое небо, к взбитым сливкам облаков.

Петро оглянулся на лес, там вовсю распевали птицы: «Ишь как поют – им всё равно, жизнь продолжается».

– Банальность смерти, – сказал бригадир, бывший учитель истории и дядькин приятель, протирая спиртом руки, побывавшие сегодня в нескольких десятках ртов, —кстати, у меня есть кое-что для тебя, – и протянул какую-то картонку.

Петро с интересом разглядывал красноармейскую книжку, выданную на имя Петра Степановича Нарочинского, старшего сержанта, двадцатого года рождения.

– Что это, зачем? – удивился он.

– Спрячь, дурак, и никому не показывай, случись что – станешь Петькой Нарочинским. Видишь, как повезло, твой тёзка – не надо будет к имени привыкать.

– Но я с двадцать пятого года, для чего она мне?

– Ты думаешь, если немцы отступят, нам простят всё это? – бригадир кивнул в сторону пожарища, – на прошлой неделе повесили несколько солдат, попавших в окружение, им документы уже ни к чему, а нам пригодятся, я и себе взял.

 Пришло время уезжать – городок пылал. Утром от местечка остались дымящиеся развалины.

глава 18

Пётр Степанович резко сел на постели – от сна остались запахи керосина и горелого мяса. Тишина в тёмной комнате пугала. В окно что-то громко стукнуло: «Третий этаж, может летучая мышь врезалась в стекло?» – пытался объяснить себе странный звук бывший полицай.

Рукой нащупал шнур ночника – лампочка тускло засветилась, замигала и с треском взорвалась. «Перепад напряжения», – успокаивал себя Пётр Степанович, пока ещё не осознав, что тени в комнате двигаются. Сгусток мрака отделился от самого тёмного угла и потянулся к нему.

Страх обжигающей волной поднялся от низа живота к горлу и застыл там комком, не давая выдохнуть. В беззвучном крике Пётр Степанович замер, чуждая дьявольская воля сковала его, не давая двигаться. Смрад жжёных волос и костей втекал в нос и открытый рот, наполняя лёгкие, которые, казалось, вот-вот лопнут.

По постели к нему ползла похожая на паука горбатая фигура с палкой, из мрака выглянула голова, сверкнув огромными жёлтыми глазами, смотревшими так страшно, что душа превратилась в смятую бумажку. Сзади чьи-то маленькие цепкие руки обхватили плечи, подобрались к шее, кто-то интимно-близко зашептал на ухо: «Помнишь, как ты меня из леса тащил? Как ты мне голову зажал? Вот так?» – голову Петра Степановича сдавило стальным обручем. Он хрипел и мучительно хотел выдохнуть вонь из лёгких, на краю сознания билась мысль: «Это тот жидёнок пришёл за мной!» Паукообразное существо, сидевшее на постели, завизжало и ткнуло палкой под дых.

Пётр Степанович дёрнулся и проснулся. В комнате стояла густая тишина. Он двигался в темноте как лунатик, будто кто-то направлял его: встал на стул; вырвал с проводами люстру, швырнув её на кровать; закрепил конец брючного ремня на стальном крюке, который сам когда-то с трудом вбил в бетонный потолок; крепкой пряжкой соорудил петлю и засовывая в неё голову, отстранено равнодушно подумал, что так и не починил утюг.

Утром жена Петра Степановича зашла в спальню – тяжёлое тело висело, над опрокинутым стулом…