Галактический следопыт

Лазарь Койрбум начал свое хриплое повествование, прерывавшееся приступами ярости, делавшими его речь почти нечленораздельной: «Я попытался сделать для мальчика все, что мог. Было очевидно, что мать избаловала его и забила ему голову всякой чепухой. Невзирая на ее протесты, я отправил его учиться в лучшую школу на Фессе, в Академию Трепетных Вод. Что ж, он продержался там пару лет, после чего они отправили его домой, чему его мать несказанно обрадовалась, и он снова стал жить с нами. Некоторое время он вел себя тихо и читал какие-то мистические трактаты — вредные глупости! Его мать приказала мне его не тревожить, утверждая, что он готовится к карьере психолога. Потом я заметил, что он больше ничего не читает, и стал беспокоиться. Я нашел его в оранжерее для саженцев — он называл ее своей „лабораторией“. Там он ставил эксперименты — представьте себе! — на дочери садовника. Он ее гипнотизировал, накачивал ее какими-то омерзительными наркотиками и подвергал ее всевозможным извращенным издевательствам. Я застал его за этим занятием и выгнал с глаз долой. Его мать была в ужасе и пыталась его оправдывать, но на этот раз мне удалось настоять на своем, и Форенсу пришлось убираться. Я больше не хотел иметь ничего общего с этим подонком. Пару месяцев он прожил у своей тетки, после чего Вела устроила его в Медицинский институт в Наргуйсе, на Гитерсмонде. Естественно, мне пришлось платить по счетам. Насколько я понимаю, он выбрал хирургическую программу и, по всей видимости, преуспел в этом направлении. Его мать больше не упоминает о нем и, кажется, пытается о нем забыть». Барон Лазарь разрезал воздух ладонью: «Это все, что я могу рассказать о Форенсе Дакре — как он изволит себя называть».

«Почему ему не следовало бы называться Форенсом Дакром?»

«Это принципиальный вопрос. Сожительство моей жены и отца Форенса носило неофициальный характер. По законам виттов, внебрачные дети должны носить фамилию матери. Форенс нарушил закон вопреки желаниям матери — предпочел фамилию своего блудного отца, не желая называться ни Койрбумом, ни Воксоноем…»

Глава 8

Через два часа после беседы с Лазарем Койрбумом Хетцель взошел на борт пассажирского космического корабля «Собранад», отправлявшегося на Гитерсмонд. Прибыв в Наргуйс посреди ночи, он сразу направился в отель «Космолюкс», находившийся по другую сторону площади Пратера Хусса. Убедившись в том, что ему не грозит ночлег на улице, он вернулся на площадь и уселся за столиком кафе под открытым небом, малозаметным за прилавками торговцев цветами, работавших, судя по всему, круглосуточно. Официант принес ему графин местного вина и шипящие, только что поджаренные сосиски. «Иногда, — думал Хетцель, — преимущества моей профессии невозможно не оценить по достоинству». Гитерсмонд ему понравился больше Виттенмонда. Воздух на этой планете был явно свежее и прохладнее, небо казалось более широким, высоким, просторным, ветер — по меньшей мере здесь и сейчас — налетал не столь сдержанными, бодрыми порывами. Хетцель решил, что разница в восприятии объяснялась различиями в составе атмосфер. Возможно, атмосфера Гитерсмонда отличалась более высокой концентрацией кислорода. Кто знает? Может быть, такое действие оказывали различные пропорциональные соотношения примесей инертных газов, большее или меньшее содержание углекислого газа, озона, окисей азота или более редких и разреженных газов?

Как сказал древний мудрец, барон Бодиссей Невыразимый, «душа народа отражается в его архитектуре». Хетцель был убежден в справедливости этого афоризма. Сооружения Наргуйса нельзя было назвать аскетическими, упрощенными или суровыми; тем не менее, их фасады производили впечатление не столь изощренно декорированных, как фасады Диет ля. Витты подчеркивали утонченность, в какой-то мере пренебрегая согласованием элементов. У них ни одна кривая не подражала другой, разнообразие преобладало над единством, ни одна текстура не повторялась, если человеческая изобретательность могла заменить ее другой.

Архитекторы Наргуйса, пользуясь сходными декоративными средствами, производили эффект, поразительно отличавшийся от наблюдавшегося на Виттенмонде. Здания Наргуйса выглядели менее капризными и более стильными, кривые здесь были не столь экстравагантны, а логическое сопряжение элементов нередко объединяло различные части и аспекты сооружения. Архитектурным особенностям соответствовали различия в интересах и характере населения. Витты торговали; гитсы проектировали, разрабатывали, изготовляли. Витты продавали товары; гитсы продавали профессиональный опыт. Технические академии гитсов были знамениты по всей Ойкумене, их мастерские и лаборатории постоянно внедряли новые изобретения и усовершенствования (не обязательно, впрочем, находившие полезное практическое применение), а витты радовались возможности продавать их продукцию [7] .

7

На Скалькемонде, третьей и самой удаленной от Звезды Джингкенса из «Трех Сестер», базировались крупнейшие банки, финансовые учреждения и высшие учебные заведения, где преподавали математику, космологию и прочие проективно-спекулятивные дисциплины, предлагая также курсы эстетики; здесь же находились консерватории, выпускавшие музыковедов и прочих «вторичных дегустаторов», умудрявшихся зарабатывать на жизнь анализом и критической оценкой произведений изящных искусств и литературы. По сравнению с архитектурой сестринских планет, сооружения Скалькемонда производили отрезвляющий эффект суровой, безыскусственной строгости.

Скальки, уделявшие абстрактным идеям гораздо больше внимания, нежели витты и гитсы, страдали психическими расстройствами гораздо чаще обитателей сестринских планет. Их особенно беспокоила личная безопасность, и они внедрили потрясающе эффективную систему повсеместного контроля и наблюдения, сводившую к минимуму преступность и насилие.

Сразу после завтрака Хетцель направился в Наргуйский медицинский институт. Его опыт показывал, что самый прямолинейный подход позволял иногда получить не менее полезные сведения, чем притворство и околичности, к которым он прибегнул на прошлой неделе. Он сразу прошел в информационный центр и обратился к его работнице, представительной молодой женщине в синей униформе с белыми манжетами и отворотами блузы.

«Меня интересует карьера доктора Форенса Дакра, обучавшегося в вашей академии, — сказал Хетцель. — С кем я мог бы посоветоваться по этому вопросу? Может быть, с вами?»

Служащая улыбнулась; явное восхищение Хетцеля ее внешностью не вызывало у нее никакого раздражения: «Как пишутся его имя и фамилия?» Получив соответствующий ответ, девушка несколько раз пробежалась пальцами по клавиатуре, но результаты поиска ее не удовлетворили. Она покачала головой: «Никакой справочной информации. Я вижу, однако, что его карьерой интересовались и другие посетители».

«Возможно, он представился здесь под другим именем — например, как Форенс Воксоной».

«Форенс Воксоной? — пальцы служащей снова застучали по клавишам. — Он учился у нас восемь лет и покинул академию двенадцать лет тому назад».

«И куда он отправился после этого?»

«Не могу знать, сударь, такие сведения мы не регистрируем. По этому поводу вам лучше всего обратиться к его бывшему ректору».

«Очень хорошо. Кто же этот ректор?»

Девушка присмотрелась к записям на экране: «Доктор Аартемус. Боюсь, сегодня он будет занят до самого вечера».

«Не могли бы вы назначить для меня время приема у доктора Аартемуса? Меня зовут Майро Хетцель».

«Разумеется, сударь. Могу ли я указать, что вы желаете обсудить с ректором карьеру Форенса Воксоноя?»

«Как вам будет угодно».

В назначенное время Хетцель явился в кабинет доктора Аартемуса — тощего седого коротышки с широким бледным лбом под ежиком жестких волос. Выражение его морщинистого лица, по мнению Хетцеля, можно было назвать одновременно вдумчивым, терпимым и язвительным; когда старый хирург встал ему навстречу, Хетцель заметил, что ноги ему заменяли механические протезы. «Врачу, исцелися сам! — продекламировал нараспев доктор Аартемус. — К счастью, в наши дни врач может буквально следовать этой заповеди. Я, однако, предпочитаю этого не делать. Меня поддерживает неразрушимый металл, никогда не причиняющий никаких неудобств. Я не боюсь, что мне на ногу упадет камень, меня не беспокоят ногти пальцев ног, врастающие в кожу, мозоли, нарывы, шелушащиеся наросты и тысячи прочих неприятностей. Но я не думаю только о себе — если хотите, я тут же, не сходя с места, ампутирую вам обе ноги».

Хетцель с улыбкой покачал головой: «Я не такой чудак, как вы думаете».

«Как вам будет угодно. У вас был ко мне какой-то вопрос?»

«Верно. Мой вопрос относится к некоему Форенсу Воксоною, теперь называющему себя „доктором Форенсом Дакром“. Мне не терпится его найти».

«В этом стремлении вы не одиноки, — заметил доктор Аартемус. — В последние годы по тому же поводу ко мне уже обращались несколько человек». Хирург сел и откинулся на спинку кресла: «Как правило, у нас действуют жесткие правила — мы не распространяем информацию, хотя бы из соображений самозащиты. Мы никогда не рекомендуем кого-либо из выпускников, хотя с готовностью предоставляем сведения о тех, кто не сумел сдать наши экзамены. В случае Форенса Воксоноя — или Форенса Дакра, если хотите — возникла нетипичная ситуация. Он был блестящим студентом, с исключительно изобретательным умом. Тем не менее, он не справился с несколькими нашими курсами и, следовательно, не получил диплом».

«Неужели? Тем не менее, он практикует без зазрения совести. Это позволительно?»

«Это неизбежно. В пределах Ойкумены насчитываются бесчисленные общественные структуры, и в каждой применяются свои собственные стандарты. Здесь, на Гитерсмонде, выпускнику Медицинской школы имени Подмарша в Сек-Секе на планете Викер не позволили бы лечить даже изжогу. С другой стороны, несмотря на то, что Форенс Дакр провалился в Наргуйсе, приобретенных здесь навыков ему хватило бы, чтобы практиковать в качестве хирурга практически на любой планете Ойкумены».

«Почему же, в таком случае, он не получил диплом?»

«Выражаясь без обиняков, он жульничал. Я… нет, не только я — мы — дискредитировали его в связи с личными недостатками, а не потому, что он демонстрировал недостаточную квалификацию. Ему не нужно было мошенничать. Но его задели некоторые мои замечания, и он вознамерился закончить мой курс с отличием, не выполняя никаких заданий. Я наблюдал за ним целый год; в конце концов, я не последний дурак. Я ждал, потому что понимал, что мелочные замечания и упреки не окажут на него никакого действия. Весь год он подделывал результаты своей практической работы различными изобретательными методами. Но я опытнее его и еще изобретательнее. В последний день я обратился к классу — кстати, это был очень хороший класс, мне пришлось оставить на второй год только пятерых. „Поздравляю вас! — сказал я студентам. — Все вы потрудились на славу. За исключением только Форенса Воксоноя, который, по причинам, известным только ему самому, постоянно жульничал на протяжении всего семестра“. После этого я продемонстрировал на экране различные обнаруженные мной примеры подделок Воксоноя. Студенты позабавились от души. Но сразу после начала моей демонстрации Воксоной поднялся на ноги и покинул аудиторию».