Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Послышались звуки марша военного оркестра – приближалась колонна венских ландверов.

Из окон и балконов полетели цветы. На глазах женщин выступили слезы. Офицеров подхватили на руки и понесли к ратуше. Солдат щедро одаривали сигаретами, водкой и вином.

Цирюльник Цвибельфиш стоял возле своего заведения и с воодушевлением взирал на очередную историческую картину. Рядом стоял бывший фабричный инспектор Михальский – агент Равский. Его физиономия была скорее озабоченной, чем радостной. Причиной этого была не предстоящая смена власти и вытекающие из этого последствия его сотрудничества с оккупантами – последнее мало его беспокоило. Он прекрасно осознавал, какую ценность представлял его «талант» – уникальный нюх ищейки – для любой власти. В конце концов, он был не из тех продажных шпионов, которые представляли своим патронам купленные в ближайшем книжном магазине брошюры с приляпанными штемпелями «совершенно секретно» или «строго конфиденциально», нет, он работал на совесть, причем как по контракту – от начала и до конца. Даже когда уже не осталось сомнений, что Львов будет сдан австрийцам, Равский успел сообщить русским о действующей в местечке Болехово «шпионской организации», в состав которой входили домовладелец Шанек, чиновник казенной фабрики Граматка, рабочий Вуйцик, стражник Новак, железнодорожный служащий Шиндлер и приказчик Олейник.

Сейчас же причиной его озабоченности был человек возле шинка напротив, откуда выкатывали большую бочку с пивом для угощения освободителей. Агент не мог поверить своей удаче – так славно отличиться перед новыми хозяевами: в первый же день поймать российского шпиона. Опытный глаз Михальского не обманула одежда простолюдина. Он сразу узнал русского капитана.

Австрийские части ушли вперед, и по улице уже маршировала немецкая пехота Райхенбергского полка. Немецкие части подошли к Львову раньше, но, следуя некой куртуазности, предоставили австрийцам право первыми появиться в городе в качестве освободителей. При виде немцев атмосфера среди встречающих несколько остыла. Марширующие колонны уже не забрасывали цветами, и пламенные выкрики: Hoch! Sieg! – раздавались лишь со стороны еврейской общественности. Да и немцы, внешне, не выказывали особой радости по случаю торжества момента. Согнувшись под тяжестью заплечных сумок, с уставшими и безразличными лицами шагали они в оставленные русскими полуразрушенные казармы. Там они проведут несколько дней вместе с также вошедшими в город турецкими и болгарскими частями.

Белинский слишком поздно заметил, как, энергично работая локтями, к нему приближается жандармский офицер с двумя солдатами в сопровождении агента. Момент нырнуть в толпу и затеряться среди зевак был упущен.

– Hande hoch! – последовал окрик немецкого лейтенанта. – Wer sind Sie? [246] – Он пристально оглядывал капитана, направив на него вытащенный из кобуры револьвер.

Без тени испуга и растерянности Белинский заявил, что является офицером Перемышльского гарнизона, бежал из плена во время следования этапного эшелона через Львов.

246

– Кто вы такой? (нем.)

Немец повернулся к Михальскому:

– Wer noch kann bejahen, dafi er russischer offizier? [247]

Тот с беспомощным видом стал оглядываться по сторонам и наконец воскликнул:

– Герр Цвибельфиш! Он может доказать, что этот человек не мог быть в крепости.

Тут же привели до смерти напуганного цирюльника, и офицер, указывая на Белинского, спросил, знает ли он этого человека. Большая лысина Шимона Цвибельфиша сразу покрылась испариной. Он, конечно, вспомнил молодого человека, который еще осенью, в элегантном гражданском платье, был у него с необычной просьбой сбрить вполне симпатичные усы и бороду. Вспомнил и то, как за ним последовал тогда Михальский, но цирюльник не имел ни малейшего желания быть втянутым ни в какую историю подобного рода. Обведя взглядом десятки любопытных лиц, с нетерпением ожидавших решающего свидетельства, и с трудом сглотнув, он выдавил из себя, что не помнит этого человека.

247

– Кто еще может подтвердить, что это русский офицер? (нем.)

– Ich schw"ort, dass dieser russischer Offizier! [248] – сорвавшись, нервно вскричал Михальский.

На лице немца появилась неуверенность. Ему не нравилась эта сцена среди толпы, все плотнее сжимающей кольцо вокруг них, но отдать команду солдатам отвести «шпиона» в ближайший двор и расстрелять он не решался.

– Не делайте ошибку, лейтенант, – заметив колебания офицера, сказал Белинский, – я бежал из плена вместе со штабными офицерами капитаном Мишкевичем и майором Патером, которые сейчас находятся в городе и могут засвидетельствовать мои слова.

248

– Я клянусь, что это русский офицер! (нем.)

У Белинского остались в памяти эти два австрийских офицера, которых он по просьбе полковника Пневского сопровождал во Львов для встречи с родственниками.

– Gut, Ihr gehen mit wir [249] , – неохотно скомандовал немец и кивнул своим солдатам, показав глазами на Белинского. – Und dich auch [250] , – ткнул он дулом револьвера Михальского, и вскоре вся группа слилась с проходящим потоком военных.

Шагая посредине вражеской колонны под звуки старого егерского марша мимо восторженных горожан Львова и наблюдая, с каким безмерным счастьем славяне встречали своих «истинных освободителей», Белинский все сильнее убеждался в том, что российские стратегические планы панславизма здесь, в Галиции, потерпели полное фиаско.

249

– Ладно. Вы пойдете с нами (нем.).

250

– И ты тоже (нем.).

Атмосфера большого праздника, подогреваемая сообщениями об успехах блока Центральных держав на Западном и Восточном фронтах, сохранялась во Львове и в последующие дни. Народ искренне радовался и верил, что жизнь наконец вернется в прежнее русло. Состояние крайнего отчаяния, уныния и упадок духа придут чуть позже, когда станет очевидно, что австрийцы не спешат восстанавливать водоснабжение, взорванные электрические станции, газовый завод и устранять катастрофическую нехватку продовольствия. Город охватят ужасные эпидемии тифа и холеры. Скудный городской врачебный персонал будет изъят для нужд армии. Освобожденные от российской оккупации граждане Галиции по-настоящему почувствуют жестокость войны.

Эту мрачную картину дополнит волна новых репрессий, еще более жестоких, чем те, которые галичане испытали в первые дни войны. Теперь они будут направлены не только против русофилов, но и против всех, чье поведение давало основание подозревать их в сотрудничестве с оккупационной властью.

А пока горожане восторженно встречали высоких гостей – престолонаследника эрцгерцога Карла Франца Иосифа [251] , прибывшего на автомобиле из Перемышля на третий день после освобождения города вместе с генералом Колошвары и шведским ученым Свеном Гедином [252] . В тот же день во Львов приехали и остановились в гостинице «Жорж» кайзер Вильгельм, король Баварский, наместник Галиции Корытовский и маршал края Незабитовский. Штаб Вильгельма разместился во дворце Потоцкого на Коперника.

251

Франц Конрад фон Хетцендорф (1852–1925) – австро-венгерский генерал-фельдмаршал и начальник Генерального штаба войск.

252

Гедин Свен Андерс – шведский путешественник, географ, журналист, писатель, сторонник пангерманского движения.

Вечером с балкона гостиницы Вильгельм вещал восторженной толпе, собравшейся на освещенной свечами и керосиновыми фонарями Мариацкой площади:

– Честь вам, вернейшие граждане! Я прибыл спасти вас! Я выполнил свое обещание, данное вашим соотечественникам в Вене, что очищу Галицию от русских… никогда больше нога русского солдата не ступит на эту землю…

Люди простояли на площади всю ночь, а следующим вечером в большом зале магистрата с высокими гостями встречалась польская элита во главе с архиепископом Бильчевским и руководители еврейской общины во главе с раввином доктором Карро. Кайзер обещал полякам, что в ближайшее время, «как только все польские земли будут отвоеваны у России», он воссоздаст единое польское королевство. Евреев кайзер поблагодарил за их «большой патриотизм и преданность Австрии».

В ту же ночь, сделав пожертвование бедным слоям польского и еврейского населения по десять тысяч марок, Вильгельм вместе с другими гостями отбыл в Перемышль.

Новый комендант города генерал Летовски вместе с военными чинами посетил тюрьму на Казимировской, камеры которой были переполнены врагами и предателями империи.

Летовскому открыли камеру, в которой находились пленные российские офицеры, захваченные при взятии города. Один из них был в гражданской одежде.

– Русский офицер, переодетый шпион, – объяснили генералу.

– Расстрелять, а остальных немедленно в Терезин, – распорядился он и, еще раз окинув взглядом изможденных пленников, удостоил комментарием своих сопровождающих: – Вот, господа, удел русского офицерства. Все они недотепы, ленивы и неспособны в одиночку без старшего прусского брата противостоять не только японцам, но даже своим славянским скопищам.

– Забавно, а кто же помог прусскому королю избавиться от психологии наполеоновского вассала? – вдруг послышался голос со стороны пленных.