Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

— Определенную задачу. Служение. Это было типично для Элис. Она всегда была такой. Смесь энергии и фантазии. Не знаю только, как она до этого додумалась. В ту пору она уже отчасти потеряла свою веселость и свое хорошее настроение. Иногда в ее поведении появлялось нечто агрессивное, мать Элис спрашивала меня, в чем дело, но я тоже не могла ничего объяснить.

Эдвард:

— Она растворилась в нем.

— Наверное, так и было. Но она не справлялась со своим чувством. Она его принимала и в то же время не принимала. Это был настоящий внутренний конфликт. И тут она уговорила себя насчет «миссии». И твердо стояла на своем. Ни с кем она не делилась, только со мной, и я должна была поклясться, что сохраню все в тайне. Ах, боже мой, для меня это были трудные времена, такая ответственность, но Элис заупрямилась, и никто не мог бы с ней сладить. Временами ее брат Джеймс что-то чуял; но я молчала, прикидывалась дурочкой. Брат считал, что в этой истории нет ничего особенно загадочного; существует много женщин, которых тянет именно к тому демоническому типу, к какому принадлежит Гордон.

Эдвард:

— Брат что-либо предпринимал?

— Предпринимать что-либо было не в характере Джеймса. Он говорил «гм», пожимал плечами и шел своей дорогой. Кстати, он называл господина Гордона за его неотесанность и мрачный нрав диким вепрем, называл уже тогда. Как-то раз за чаем он стал дразнить сестру — спрашивал, чувствует ли она себя достаточно сильной, чтобы укротить вепря. Вот вам и история Лира, которую он нам рассказал. Думаю, Элис решила стать укротительницей или же нафантазировала что-то в этом роде, вошла в роль, и до известной степени ей это удалось. Но…

— Что же? Расшифруйте свое «но»!

— Это было не в ее натуре. Не по силам ей. У нее не лежала к этому душа.

Эдвард:

— Разве такое можно знать, мисс Вирджиния?

— Да, я-то знаю Элис. Вероятно, ее привлекала авантюра, как таковая. Или же была другая причина: она это на себя возложила. В сущности, Элис была глубоко религиозным человеком. И когда она с ним познакомилась, когда он пришел к ней, она это на себя возложила. Возложила, как миссию. Но нести свой крест ей было очень трудно. Наша веселая Элис разительно изменилась. Ах, она прямо-таки бросалась на меня, когда я осмеливалась коснуться ее отношений с Гордоном, — ее мать часто подбивала меня на это. Потом я оставила свои попытки. Однажды Элис пригрозила, что она все бросит, если ей будут ставить палки в колеса. — Мисс Вирджиния ненадолго замолчала. — Да, ваша мама — упрямица, в ту пору они закусила удила.

Эдвард:

— Но не могла же она из-за пустого каприза испортить себе жизнь?

— Ах, ваша мама — гордячка, Эдвард. Вы не имеете представления, до какой степени она горда.

— Ну а что было потом?

Мисс Вирджиния:

— Потом все обошлось.

Эдвард:

— После она проклинала себя за свой шаг.

Мисс Вирджиния:

— Как у вас язык поворачивается говорить такое, Эдвард?

Эдвард:

— После у нее была только одна мысль: отомстить отцу.

Мисс Вирджиния с ужасом:

— Но ведь Гордон не сделал ей ничего плохого! Как у вас язык поворачивается говорить такое?

Эдвард:

— Он сделал ей все, что мыслимо сделать.

Мисс Вирджиния:

— Но ведь она могла избавиться от него. Вы бросаете мне упрек в том, что я не помешала ей? Именно вы, Эдвард?

Он пробормотал что-то, презрительно усмехнулся.

— Да, я. Я, ее сын.

Эдварда подташнивало, он судорожно глотнул. Выдохнул воздух, потер губы.

Избавиться… Так и я мог бы избавиться от страха и всего прочего. Но никто не избавит меня от себя — от ада человеку не избавиться, особенно если он сам его выбрал. Бедная мама! Моя мама! Сын и мать не могут быть связаны теснее.

Мисс Вирджиния взглянула на Эдварда с тревогой. Помолчав немного, она заговорила опять:

— Эдвард, теперь вы человек взрослый и проживете в этом доме еще довольно долго, по крайней мере до тех пор, пока не выздоровеете. Хорошо, что вы ближе познакомились со своими домашними. Для теперешней молодежи отчий кров стал всего лишь промежуточной станцией. Вы сказали, Эдвард, мать приспособилась. Но я хорошо знаю Элис Маккензи. Что-что, а слово «приспособиться» не подходит к ней, поверьте, совершенно не подходит.

Старушка захихикала: Элис палец в рот не клади. С ней не так-то просто сладить. Честно говоря, я этому рада. Женская солидарность. Когда она вышла замуж, я обещала ей остаться у нее. И я осталась.

Старая дева, склонив голову над чашкой, лукаво улыбнулась и подумала о том (вслух она ничего не сказала), сколько лет выполняла у своей бывшей воспитанницы и госпожи роль наперсницы, сколько исповедей выслушала, сколько тайных посланий передала и получила, сколько деликатных поручений взяла на себя, сколько раз стояла на страже и охраняла Элис. И мисс Вирджиния, подняв голову, улыбнулась Эдварду, сыну ее Элис, поглядела на него прищурившись и сказала, все еще погруженная в свои мысли:

— Помните ли вы короткую историю об оруженосце и его кольце, которую я рассказала? Таковы все мужчины: они хотят, чтобы мы подчинялись, чтобы мы помогали им в их работе и в жизни. Но женщина стремится только к одному — к любви. И здесь она не отступает. Даже на краю гибели она держится за любовь. А если мужчина чересчур силен и суров, то женщина цепляется за ребенка. Вот почему мама так сильно любит вас, Эдвард; поверьте мне, вы ей нужны. Ведь вы — Гордон Эллисон, но только без его шипов.

Как-то раз, когда в дом пришел доктор Кинг, Элис перехватила его и завела в уголок. Он уже давно ждал откровенного признания с ее стороны; за это время Элис очень изменилась. Разумеется, она заговорила об Эдварде.

— Как он выглядит? — осведомился доктор. — Рассеян? Уходит в себя?

— Нет, он весел. И приветлив. Иногда даже слишком приветлив.

— Ласков?

— Да, ласков, как малое дитя. Он играет в игрушки.

— Это вас пугает?

— Да. И еще как. Но почему, собственно, я пугаюсь? Ведь я знаю, что Эдвард болен.

Она заплакала. Она не ждала ответа. Говорила, чтобы выговориться.

— Доктор, это такое счастье, что он вернулся к нам, я так благодарна судьбе. Но он… Не можете ли вы мне помочь?

— В чем, госпожа Элис?

— Эдвард ведет себя как ребенок; это бросается в глаза и мне, и всем окружающим. Кэтлин иронизирует над ним. Я должна ее все время удерживать, не то она станет над ним насмехаться.

— А что вы сами думаете насчет него? Он вас тревожит?

Элис не отвечала, она уткнула лицо в ладони.

— Я так счастлива, что он дома. Но может быть… я сама виновата во всем? Скажите, доктор, я приношу ему вред? Не знаю, что из всего этого будет, как вести себя с ним? (Нет, это не были признания, не были признания. Она не открывала душу.)

Он ждал. Она собралась говорить о главном, но передумала, потом заговорила опять:

— Несколько месяцев назад мне казалось, что Эдварду безразлично, кто к нему приходит, кто с ним беседует — я или другие. Главное для него было, чтобы он что-то слышал, чтобы ему отвечали на его вопросы. Теперь он меня не отпускает. Ходит за мной как тень. Мне неловко и перед Кэтлин, и перед мужем.