Гамсун. Мечтатель и завоеватель

А вот о женщинах ему очень даже приходилось помнить.

Как-то в конце мая — начале июня Гамсун сидел в дешевом кафе в Копенгагене. В зал вошел мужчина и сел за соседний столик. Ему сорок, а может быть, сорок пять. Это историк литературы, переводчик, редактор словарей и автор научно-популярных книг; Гамсун бывал у него в гостях, им доводилось вместе встречаться у знакомых, бывать в общих компаниях в ресторанах. Теперь они почти не смотрят друг друга.

Гамсун готов ко всему — от яростных обвинений и угроз до униженных просьб. Но ничего не происходит. Эрхард Фредерик Винкель Хорн не произносит ни единого слова. Время идет, ситуация становится все более и более невыносимой для Гамсуна. Гамсун несколько раз окликает официанта, для того чтобы расплатиться, давая этим понять, что у них немного времени для разговора. А разговор неизбежен, учитывая события последнего времени.

Наконец официант подходит к столику Гамсуна. Винкель Хорн продолжает хранить молчание. Он никак не дает понять, что ему известно, что человек, сидящий неподалеку, состоит в близких отношениях с его женой Анной Ингеборг Марией Равн. Гамсун размышляет о том, следует ли ему проявить инициативу. Молчание сидящего рядом с ним за столиком мужчины заставляет его сгорать со стыда. В конце концов Гамсун расплачивается и уходит.

Двумя часами позднее он взволнованно и во всех деталях описывает произошедшее в письме к наиболее близкому из своих знакомых в Копенгагене — Эрику Скраму. Тот в полной мере был посвящен в эту историю. Гамсун просит Эрика Скрама поговорить с Винкелем Хорном.

Одна из причин, почему Гамсун не заговорил в питейном заведении с Хорном сам, была связана с тем, что он не был уверен, что разговор Скрама и Хорна уже состоялся.

«Почему же он так ничего и не сказал мне, ведь у него явно есть повод для мести?» — спрашивает он Эрика Скрама [71] . «Почему, черт побери, он не предъявляет ко мне претензий, хотя случай для этого вполне подходящий? Никак, будь я проклят, не могу взять это в толк. Умоляю тебя, милый мой Скрам, попроси В. X. покончить с этим. Мне невыносимо как ни в чем не бывало встречаться с ним. Мне этот человек нравится, и я едва не вступил с ним в разговор первым, так невыносимо было его молчание. Мне необходимо знать, как себя вести».

71

Гамсун — Эрику Скраму, точной даты нет, вероятно, май-июнь 1890. В этом письме Гамсун подробно описывает произошедшее в ресторане. Точная дата события неизвестна, так как на письме к Скраму дата не стоит. Но поскольку в письме Гамсун обращается к Скраму на «ты», эпизод не мог произойти во время первого посещения Копенгагена Гамсуном в 1888–1889 годах. Любовные отношения между Гамсуном и женой Винкеля Хорна происходили во время второго визита Гамсуна в Копенгаген примерно с середины апреля до середины мая 1890 года.

Он просит Скрама разъяснить ему, как Винкель Хорн думает наказать Гамсуна, чего ему ожидать, и только бы он не наказывал его молчанием, молчание — хуже всего. Еще раз такой сцены ему не выдержать. «Сдается мне, этот человек хочет выглядеть благородным, и все в этом роде. Скажи ему прямо, что если он намеревается и впредь проделывать со мной такие шутки, то, клянусь, так и вцеплюсь ему в глотку. Пусть так и знает! Я кровно оскорбил этого человека, и я готов отвечать за это, хоть сейчас».

Гамсун, как и персонаж его романа, весьма переменчив в своих настроениях, в том же письме он вдруг начинает выражать сочувствие по отношению к Винкелю Хорну: «Трудно себе представить что-либо смешнее этой дьявольской истории, мне муж моей любовницы нравится больше, чем она сама. Теперь, когда я встретил его и увидел, как он постарел и поседел, мне хотелось просто броситься ему на шею». И посреди сочувствия, как у героя «Голода», тут же проявляется агрессия: «А если ему придет в голову сунуться ко мне со своим прощением, то тут уж я за себя не ручаюсь, разрази меня Господь».

Таким образом, он давал понять, что для него важно спокойно ходить по Копенгагену и не бояться встретить Винкеля Хорна. «И если он не перестанет носиться со своей гнусной местью, то я плюну ему в рожу и выцарапаю его скорбные глазки. Вот мое последнее слово».

На полях он добавил: «Я знаю, он говорит, что собирается что-то предпринять, но почему он ничего не делает?»

Либо Гамсун не понимал, либо был не в состоянии понять, что та встреча и была именно тем, что предпринял Винкель Хорн.

Непосредственно вслед за этим событием Гамсун покидает Копенгаген, разослав только что отпечатанные в типографии экземпляры своего романа «Голод» по рецензентам в Дании, Швеции и Америке, предварив его замечанием, что он не имеет никакого отношения к повествованиям о помолвках, пикниках и балах и что это вообще не роман. «Что меня интересует, так это удивительные порывы чувствительной человеческой души, причудливая жизнь духа, нервные мистерии в изголодавшемся теле. В книге одна сквозная тема, но я стремился к тому, чтобы она прозвучала как многоголосье, как множество оттенков и звуков» [72] . Ему необходимо было предотвратить возможную в дальнейшем критику Брандеса, который приоткрыл для него дверь в мир литературы, когда писал, что высоко ценит повествовательный талант писателя и его подлинно аристократическую натуру, в связи с выходом в свет его книги «О духовной жизни современной Америки». Теперь, бегло пролистав «Голод», Брандес как бы захлопнул перед ним эту дверь. Он написал Гамсуну, что роман кажется ему монотонным.

72

Гамсун — Янсону, в июне 1890.

То, что Брандес отверг «Голод», было самое худшее, чего мог ожидать Гамсун: «Я чувствую себя одиноким без Вас, если Вы лишаете меня Вашей поддержки, то тогда, разумеется, незачем и продолжать писать <…>, у меня нет никого, кроме Вас», — сетовал он. Возможно, Брандес просто невнимательно прочел его книгу. «Если мы займемся подсчетами, то полагаю, что в моей книге обнаружится не меньше захватывающих душевных переживаний, чем, к примеру, в „Преступлении и наказании“» [73] .

73

Гамсун — Георгу Брандесу, конец мая — начало июня 1890 года.

Георг Брандес не захотел писать одобрительный отклик на роман «Голод». Рационалист Брандес ничего не имел против некоторой доли безумия, если только при этом сохранять общий разумный взгляд на мир. А в герое «Голода» он увидел лишь неврастеника на грани гибели. Радикал Брандес поднял знамя борьбы против Бога и клерикалов, против политиков, но не против здравого смысла. У него не было ни малейшего желания восхищаться литературным персонажем, которого его интеллект отвергал.

Спустя четыре дня после того, как Гамсун униженно просил милости у главного апостола скандинавской литературы, 4 июня 1890 года, он взошел на борт парохода. Правда, это был отнюдь не тот корабль, который мог взять курс на Антверпен, чтобы потом отправиться в Тунис, Пирей, Смирну, Салоники, Севастополь, Одессу и далее на Балканы. У него не было средств на подобное путешествие, мечтами о котором он делился со своими знакомыми в Осло и Копенгагене. Гонорар за «Голод» составил целые 2100 крон, но большая часть этой суммы безвозвратно канула в долговую дыру, которая, как известно, образовалась у Гамсуна, и при этом он так и не освободился от настойчивых требований кредиторов.

И вот теперь, как ему казалось, он нашел способ для создания надежного экономического положения. Ему следует в течение двух-трех месяцев написать новую книгу, которая и даст ему возможность отправиться в это большое путешествие. Книга будет состоять из двух-трех психологических новелл, делился он своими идеями с друзьями.

Между тем пароход направлялся в тот самый город, с которым у Гамсуна были такие напряженные отношения. При этом он вовсе не жаждал ловить на себе взгляды знакомых и незнакомых обитателей столицы и выслушивать разного рода замечания в связи с тем, что газеты наперебой гадали, в какой степени автобиографична фигура главного героя «Голода».

Едва прибыв в Кристианию, через несколько дней Гамсун отправился в новое путешествие, на этот раз вдоль извилистой южной части норвежского побережья. Ну что же, и это было неплохо. Перемена мест не была редкостью в его жизни, так он несколько раз поступал ранее, особенно в Америке, и всегда это оправдывало себя, порой результат был ошеломляющим.

И вот, так или иначе, он сошел на берег в Лиллесанне, маленьком городке на юге, который постепенно становился все более и более процветающим. Его почти полуторатысячное население жило морем и лесом, благодаря чему в городке была создана — предмет всеобщей гордости — судоверфь с первоклассным деревообрабатывающим производством.

С парохода он сошел в расстроенных чувствах.

Он все думал о мнении, высказанном Брандесом: оно произвело на Гамсуна такое впечатление, словно о его голову разбили бутылку.

При этом рана, нанесенная драмой ревности, разыгравшейся между Гамсуном и Фредериком Винкелем Хорном, кровоточила еще сильнее. Как-то он посетовал одному из друзей, как грустно ему его постоянное пребывание в одиночестве, что у него нет настоящего дома, а только временные неуютные пристанища, нет ни жены, ни постоянной возлюбленной, что он часто путешествует, а ему не с кем прощаться при расставании и не к кому стремиться домой [74] .

74

Гамсун — Фрюделунду, май — июнь 1890 года.