Ган Исландец

— А вот, — продолжал молодой человек, — медные насосы, колеса с бронзовыми зубцами, ящик с большими гвоздями, домкрат… Действительно, зловещая обстановка. Я раскаиваюсь, старик, что ты попал сюда из-за моей неосторожности.

— Теперь уж поздно раскаиваться.

Старик помертвел от страха.

— Не пугайся; что за беда, где ты, когда я с тобою.

— Хороша защита! — пробормотал старик, в котором сильнейший страх превозмог боязнь и уважение к его молодому спутнику. — Сабля в тридцать дюймов против виселицы в тридцать локтей.

Старуха возвратилась и, взяв ночник, сделала путникам знак следовать за нею. Они с трудом поднимались по узкой, полуразвалившейся лестнице, вделанной в толще башенной стены. У каждой бойницы, порыв ветра и дождя угрожал потушить колеблющееся пламя ночника, который старуха прикрывала своими длинными прозрачными руками. Не раз споткнувшись на камни, которые катились под их ногами и в тревожном воображении старика рисовались человеческими костями, разбросанными по ступеням, достигли они первого этажа здание, круглой комнаты, похожей на нижнее помещение.

Посредине комнаты топился очаг, дым которого, улетая в отверстие, проделанное в потолке, не портил слишком заметно воздуха. Пламя его, сливающееся с пламенем железного ночника, и было примечено путниками на дороге. Кусок еще сырого мяса жарился на вертеле пред огнем очага.

— На этом гнусном очаге, — проговорил старик, с ужасом обращаясь к своему спутнику, — на угольях истинного креста сожжены были члены мученицы.

Стол топорной работы находился невдалеке от очага. Старуха пригласила путников сесть за него.

— Чужестранцы, — сказала она, ставя перед ними ночник, — ужин скоро будет готов, а мой муж наверно торопится домой, чтобы не повстречаться с полуночным духом, проходя мимо проклятой башни.

Орденер — читатель без сомнение узнал его и его проводника Бенигнуса Спиагудри — мог на свободе рассмотреть странный костюм своего спутника, который, опасаясь быть узнанным и арестованным, изощрил на нем все богатство своей фантазии. Несчастный беглый смотритель Спладгеста переменил свою одежду из оленьей кожи на полный черный костюм, оставленный некогда в Спладгесте знаменитым дронтгеймским грамматиком, утопившемся с горя, что не мог добиться, почему Jupiter имеет в родительном падеже Jоvus. Его орешниковые башмаки сменились ботфортами почталиона, раздавленного лошадьми, в которых его тонкие ноги помещались так свободно, что он не мог бы ступить шагу, если бы не набил их сеном. Огромный парик молодого французского путешественника, убитого грабителями у Дронтгеймских ворот, покрывал его плешивую голову и расстилался по его узким и неравным плечам. Один из глаз залеплен был пластырем, а благодаря банке румян, найденной им в кармане старой девы, умершей от любви, его бледные впалые щеки покрылись необычайным румянцем, распространившимся от дождя до самого подбородка.

Между тем как Орденер рассматривал своего проводника, Спиагудри, прежде чем сел за стол, заботливо положил под себя пакет, который нес на спине, завернулся в свой старый плащ и все свое внимание сосредоточил на куске жаркого, приготовляемого хозяйкой, и на которое он взглядывал по временам с беспокойством и ужасом, произнося отрывистые бессвязные фразы:

— Человеческое мясо!.. Horrendas epulas!.. [14] Людоеды!.. Ужин Молоха!.. Nec pueros coram populo Меdеа trucidet… [15] Куда мы попали? Атрей… Друидесса… Ирменсул… Дьявол поразил Ликаона…

14

Ужасающая трапеза!.. (лат.) (Прим. верстальщика).

15

Строчка из «De arte poetica» Горация: «Нет, не должна кровь детей проливать пред народом Медея…» (пер. М. Дмитриева) (Прим. верстальщика).

Вдруг он вскричал:

— Праведное небо! Слава Богу! Я вижу хвост!

Орденер, слушая его внимательно и почти следуя за течением его мыслей, не мог удержаться от улыбки.

— В этом хвосте нет ничего утешительного. Быть может это часть дьявола.

Спиагудри не слыхал этой шутки; взгляд его устремлен был в глубину комнаты. Он задрожал и нагнулся к уху Орденера.

— Господин, посмотрите, там, в глубине, на ворохе соломы; в тени…

— Ну? — спросил Орденер.

— Три голых недвижимых тела… Три детских трупа?..

— Стучатся в дверь, — закричала старуха, сидевшая на корточках у очага.

Действительно, учащенные удары в дверь послышались среди шума и завыванья свирепеющей бури.

— Наконец-то! Это Николь!

С этими словами старуха схватила ночник и поспешно спустилась вниз.

Наши путешественники не успели обменяться ни одним словом, услыхав внизу смешанный шум голосов, среди которых явственно раздались следующие слова, произнесенные тоном, заставившим содрогнуться Спиагудри.

— Молчи, старуха, мы останемся. Молния влетает в запертые двери.

Спиагудри придвинулся к Орденеру.

— Господин! — простонал он. — Мы погибли!..

Стук шагов послышался на лестнице и в комнату вошли два человека в священнических одеждах, в сопровождении испуганной хозяйки.

Один из них высокого роста носил черный костюм и круглую прическу лютеранского пастора; другой, малорослый, одет был в рясу отшельника, опоясанную веревкой. Из под капюшона, спускавшегося на его лицо, виднелась черная борода, а руки были спрятаны в длинных рукавах рясы.

При виде миролюбивой наружности вновь прибывших, Спиагудри пришел в себя от ужаса, внушенного ему странным голосом одного из них.

— Не тревожься, милая, — сказал хозяйке священник, — христианские пастыри воздают добром даже тем, кто им наносит вред; станут ли они вредить тем, кто оказывает добро? Мы смиренно умоляем дать нам убежище. Если преподобный учитель, мой спутник, только-что резко ответил тебе, он конечно виноват пред тобою, так как он забыл наложенный на нас обет умеренности и воздержания. Увы! И самые святые люди не без греха. Я заблудился на дороге из Сконгена в Дронтгейм, ночью, без проводника, не зная где укрыться от непогоды. Преподобный брат, встреченный мною, тоже вдали от его обители, удостоил разрешить мне отправиться с ним сюда. Он восхвалял мне твое радушное гостеприимство, добрая женщина, и очевидно не ошибся. Не говори нам подобно злому пастырю: Аdvеnа, сur intras? [16] Приюти нас, достойная женщина, и Господь убережет жнивы твои от грозы, Господь пошлет стадам твоим убежище от непогоды, подобно тому, как ты приютила заблудившихся странников.

16

Чужестранец! Зачем пришел? (лат.)

— Старик, — сурово прервала его хозяйка, — у меня нет ни жатвы, ни стада.

— Ну, если ты бедна, Господь благословляет бедняка прежде богача. Долго лет проживешь ты со своим мужем в почете и уважении не за свое богатство, а за добродетели. Дети твои подрастут, пользуясь всеобщей любовью, и пойдут по стопам отца…

— Молчи! — вскричала женщина. — Все останется так, как есть, и дети наши состарятся, презираемые людьми до конца нашего рода, из поколение в поколение. Молчи, старик! Благословение обращаются для нас в проклятия.

— Силы небесные! — вскричал священник. — Кто же вы? В каких преступлениях проводите вашу жизнь?

— Что называешь ты преступлением? И что добродетелью? Здесь мы пользуемся привилегией: мы не можем быть добродетельными и не можем совершать преступления.

— Разум этой женщины омрачился, — сказал священник, обратившись к малорослому отшельнику, сушившему перед очагом свою шерстяную рясу.

— Нет, старик, — возразила женщина, — узнай теперь, где ты находишься. Лучше внушить ужас, чем сострадание. Я не помешанная, я жена…