Гарибальди

Он оставил горячее, сердечное письмо волонтерам, прощаясь с ними, еще раз навестил своих раненых, и 9 ноября в сопровождении Менотти и пяти друзей уехал на Капреру. При прощании товарищи плакали. Гарибальди был спокоен и, улыбаясь, сказал:

— До свидания весной в Риме!

На корабле «Вашингтон» Гарибальди увозил с собой… мешок овощей, мешок семян и связку сушеной трески. «Он с горстью людей победил армию, освободил целую страну и был отпущен из нее, как отпускают ямщика, когда он довез до станции», — с горечью отмечал Герцен.

Так окончился для Гарибальди 1860 год, год расцвета его славы в народных массах и вместе с тем успехов народного освободительного движения в Италии.

Но горькие слова Гарибальди о «слабости вождей» в этот период революции нужно, к сожалению, отнести и к нему самому. Его упорное нежелание резко порвать с Кавуром и пьемонтскими либералами стоило ему фактической капитуляции и оставления народных масс беззащитными перед лицом кавурских политиканов. Гарибальди не понимал, что единственным средством действительного воссоединения Италии, которое положило бы раз и навсегда конец феодально-деспотическому гнету, была «плебейская» революция и демократическая республика.

«РИМ ИЛИ СМЕРТЬ!»

Уезжая в ноябре 1860 года на Капреру, Гарибальди не производил впечатления сломленного человека. Главная задача его жизни — полное национальное освобождение Италии — еще не была решена. Рим все еще находился во власти папы и охранялся французскими штыками, Венеция была оккупирована австрийцами. Следовательно, надо освободить Рим и Венецию.

В течение всей зимы к Гарибальди являлись многочисленные патриотические депутации. Капрера стала своего рода «Меккой» для демократов и революционно настроенных людей всей Европы. Венгерские и польские эмигранты, испанцы, греки, русские, немцы, сербы, валахи — кто только здесь не побывал!

«Если в марте 1861 года в Италии не будет миллиона вооруженных итальянцев — горе нашей свободе!» — говорил своим гостям Гарибальди. Он терпеливо дожидался весны, чтобы попытаться организовать революционную экспедицию в Рим.

Когда начались выборы в общеитальянский парламент, Гарибальди не захотел принимать в них участия. Он ответил Беллацци (письмо от 29 декабря 1860 года), что «вследствие исключительных обстоятельств не может выставить своей кандидатуры». Затем он изменил свое решение. С его согласия, 30 марта Неаполь единогласно избрал его своим депутатом. 1 апреля 1861 года Гарибальди уехал с Капреры в Турин. Парламент обсуждал вопрос о судьбе офицеров бывших волонтерских отрядов Гарибальди. Правительство Кавура издевалось над героями Палермо и Неаполя, устанавливая на особых комиссиях, кто из волонтеров «достоин» быть принятым в пьемонтскую армию.

18 апреля состоялось выступление Гарибальди в парламенте. Революционный полководец явился на заседание в необычной для депутата одежде — излюбленная красная рубашка, серый пончо, в руке — испанское сомбреро (шляпа). Эту одежду он предпочитал нарядным раззолоченным мундирам королевских офицеров.

После вступительной речи Риказоли взял слово Гарибальди. Коснувшись вопроса о волонтерах, он заявил: «Чудесная слава южного войска омрачилась только с той минуты, как холодное и враждебное правительство попыталось наложить на него руку». Неодобрительный шум, поднявшийся в зале, ничуть не смутил Гарибальди. «Я думаю, — продолжал он, — что тридцать лет службы моему отечеству дают мне право говорить вам правду. Когда горячее желание мирного соглашения и боязнь братоубийственной войны, провоцированной этим правительством…»

Поднялся невообразимый шум. Граф Кавур, бледный и растерянный, вскочил и крикнул: «Он не смеет оскорблять нас! Господин председатель, заставьте оратора уважать правительство и представителей народа!»

Гарибальди пришлось начинать речь трижды. После перерыва он возобновил свое выступление. «Когда боязнь братоубийственной войны, — громко продолжал он, — вынудила меня прервать свое движение к Риму, я вернулся в Капреру и просил только одного: справедливого отношения к храброй армии, освободившей 10 миллионов итальянских братьев. Мне было обещано королем удовлетворить мою просьбу. Что же сделало министерство? Оно могло слить мое войско с регулярной армией, или выделить его в отдельную единицу, или распустить, но унижать его оно не имело права! Диктатура в Сицилии была законным правительством. Она организовала плебисцит и дала вам два царства; отчего же, приняв эти царства, вы отказываетесь от завоевавшего их войска?»

Кавур протестовал, заявляя, что обвинение во враждебном отношении к гарибальдийцам «несправедливо». Он напомнил Гарибальди, что именно он, Кавур, был «инициатором» созыва волонтеров в 1859 году. Он похвалил поведение волонтеров в военное время, но заявил, что «не уверен в их необходимости в мирное время».

Несмотря на угрозу Гарибальди «вернуться к своей старой программе всеобщего вооружения народа и немедленной войны», палата оказалась послушной Кавуру: она услужливо приняла проект закона о волонтерах.

Неизвестно, чем закончился бы конфликт Гарибальди с правительством, если бы 6 июня неожиданно не умер Кавур.

Гарибальди вернулся на Капреру. Осенью он получил от президента Соединенных Штатов Линкольна предложение стать во главе федерального войска (в то время в Америке происходила война либерально-буржуазного Севера с реакционно-рабовладельческим Югом).

Возглавить войну за освобождение негров было для Гарибальди большим соблазном. Не об этом ли мечтал он в ранней юности? Но, узнав о полученном им предложении, жители Неаполя преподнесли своему любимому герою покрытый тысячами подписей адрес, в котором умоляли его не покидать Италии.

Гарибальди ответил американскому консулу: «Дорогой синьор! К сожалению, я вынужден сообщить, что сейчас не могу ехать в Соединенные Штаты. Я не сомневаюсь в успехе вашего дела. Если, к несчастью, вашему отечеству придется продолжать войну, я постараюсь преодолеть все препятствия и поспешу на защиту народа, который мне очень дорог».

1861 год ознаменовался еще одним важным публичным выступлением Гарибальди. 9 апреля 1861 года войска русского царя стреляли в Варшаве в толпу демонстрантов, выступавших с лозунгами независимости Польши. Гарибальди пишет в «Daily News» пламенное «открытое письмо А. И. Герцену», в котором клеймит кровавую династию Романовых и от лица итальянского народа шлет сочувствие героической Польше.

После смерти Кавура отношение властей к Гарибальди несколько улучшилось. Гарибальди предпринял поездку по Ломбардии. Поездка превратилась в настоящий триумф. Банкеты, торжественные встречи, овации. Гарибальдийцы в красных рубашках дежурили у его дверей в почетном карауле. Толпы народа приветствовали его и носили на руках. Улицы и площади оглашались восторженными криками: «Рим и Венеция!»

Гарибальди отвечал: «Да, Рим и Венеция наши, а если мы будем сильны, мы их завоюем!» В Милане, Монце, Комо, Лоди, Парме, Кремоне такие же восторженные встречи. Тысячи итальянцев клялись, что будут верны лозунгу: «Рим или смерть!» Всем им Гарибальди предлагал подтвердить свои слова действиями. Единодушное настроение народных масс еще более укрепило Гарибальди в решении бороться до конца.

В июле 1862 года Гарибальди снова покинул Капреру. Не разлучавшийся с ним старик врач Рипари написал одному своему другу в Геную: «Орел летит на юг».

В сопровождении нескольких друзей Гарибальди уехал в Палермо. С какой целью предпринял он эту поездку, не знал точно никто, даже те, кто его сопровождал. Ночью 19 июля, когда они находились в открытом море и при свете луны вдали показались смутные очертания сицилийского берега, один из его спутников решился робко спросить, не в Сицилию ли они едут?..