Гарибальди

Опасность миновала, но настроение команды не улучшалось: люди были голодны. Внимательно осматривая окрестность, Гарибальди вдруг заметил на горизонте силуэт какого-то строения и дымок. Но на шхуне не было лодок. Тогда Гарибальди, опрокинув большой обеденный стол, велел привязать к нему две бочки, а посредине стола водрузить высокий шест. Спустив на воду этот импровизированный плот, Гарибальди и один матрос взобрались на него. Совершая чудеса эквилибристики, они ухитрились добраться до берега. Гарибальди углубился в необъятные просторы зеленеющей степи.

С большим трудом Гарибальди добрался до эстансии [13] . Не застав управляющего, он решил обождать. Жена управляющего неожиданно оказалась женщиной очень образованной. Она проявила большие познания в его родной итальянской поэзии; мало того, она сама была поэтессой. Увлекшийся Гарибальди совершенно позабыл о матросе, который терпеливо дожидался его на берегу реки. Хозяйка декламировала наизусть стихи Петрарки, Данте, Тассо, наконец собственные. Эта литературная беседа продолжалась бы еще довольно долго, если бы не явился муж поэтессы. Тут только Гарибальди вспомнил о цели своего визита и деловым тоном попросил продать и заколоть ему быка или корову. Хозяин согласился.

13

Эстансия— скотоводческая ферма.

Повесив куски мяса на шест своего оригинального плота, Гарибальди, захватив матроса, — двинулся в обратный путь, к шхуне, где его ждали изголодавшиеся товарищи.

На другой день на горизонте, со стороны Монтевидео, показались две барки.

Они шли быстро, видимо стараясь нагнать шхуну. Почуяв недоброе, Гарибальди приказал своим людям вооружиться, и вовремя: резкий окрик с борта одной барки предлагал шхуне сдаться. Это были правительственные суда, посланные для задержания «Скоропильи». Одна из барок подошла к шхуне вплотную, пытаясь взять ее на абордаж. Матросы Гарибальди отстреливались, сам он дрался как лев. Когда рулевой Фиорентино был убит, Гарибальди сам взялся за рулевое колесо. В эту минуту вражеская пуля пронзила ему шею. Он упал, обливаясь кровью, и потерял сознание. Матросы шхуны продолжали упорно отбиваться. Неприятель понес большие потери и вынужден был отступить. Раненого Гарибальди перенесли в каюту; там он пришел в себя. Товарищи с волнением следили за каждым его жестом. Знаком он попросил подать ему карту и, вглядевшись в нее, указал место, куда следует плыть: Санта-Фе на реке Паране.

Много дней шхуна плыла по реке, никуда не причаливая. Наконец встретившееся бразильское судно взяло шхуну на буксир и отвело ее в Гвалегай (город аргентинской провинции Энтрериос).

Гвалегайский губернатор дон Паскуале Эчагуэ любезно предоставил раненому Гарибальди своего врача. Хирург извлек пулю, которая, войдя слева под ухом, пробила шею, к счастью не задев ни сонной артерии, ни гортани. Благодаря своему могучему организму Гарибальди сравнительно быстро начал поправляться. Губернатор отнесся к больному довольно снисходительно и подверг его только домашнему аресту «на честное слово», одновременно запросив инструкций аргентинского диктатора Розаса. Но из Буэнос-Айреса не приходило никаких известий, и выздоравливавший Гарибальди шесть месяцев спокойно прожил в квартире гостеприимного доктора Хасинто Андреуса. В виде вознаграждения за реквизированную шхуну губернатор приказал ежедневно выдавать Гарибальди по одному дуро (5 франков) — сумму, по тому времени немалую. Ему разрешались даже прогулки верхом, но не дальше десяти-двенадцати миль.

Находясь в Гвалегае, Гарибальди возобновил переписку с Кунео. В своих письмах он говорил только об одном: об Италии и перспективах ее освобождения.

«Большую часть времени я провожу за чтением книг, — писал он Кунео, — этим я обязан безмерной доброте моего хозяина. По вечерам, в хорошую погоду, я гуляю, навещаю знакомых и меланхолически созерцаю красоты природы, а затем возвращаюсь домой. И всегда в моем сердце — Италия. С горечью я восклицаю:

Io la vorrei deserta Ed i suoi palagi infranti Pria che vederla trepida Sotto il baston del Vandalo disonorata! [14] (Стихи Гарибальди)

14

Я б предпочел ее пустынной видеть И разоренными — ее дворцы, …… Чем обесчещенной и трепетной увидеть Италию под палкою вандала!

Неожиданно дон Эчагуэ уехал, оставив заместителем Леонардо Миллана, человека грубого и жестокого. Некоторые «благожелатели» стали намекать Гарибальди, что его присутствие в городе очень обременительно для правительства. Поверив, что это указание исходит от правительства и что, следовательно, он свободен от данного слова, Гарибальди принял провокационный совет. В соседней эстансии один знакомый раздобыл ему проводника и лошадей. Однако, проехав свыше 50 миль, Гарибальди услышал топот копыт: это мчался посланный за ним в погоню полицейский отряд. Сопротивление было бесполезно. Скрутив ему за спиной руки, его взвалили на коня и привезли назад в Гвалегай.

Губернатор Миллан лично допрашивал Гарибальди. Резким тоном он потребовал «выдать сообщников».

— У меня нет сообщников, — ответил Гарибальди, — я без посторонней помощи организовал побег.

Услышав это, Миллан стал избивать пленника хлыстом, а затем повторил вопрос:

— Кто ваши сообщники?

Гарибальди снова отрицательно покачал головой. Рассвирепевший Миллан велел подвергнуть его пытке. К связанным сзади кистям рук Гарибальди привязали длинную веревку. Перекинув ее свободный конец через блок, укрепленный в потолке, пленника стали поднимать, пока он не повис в воздухе на выкрученных из суставов руках. Время от времени ему давали понемногу воды, чтобы затянуть мучения.

Рассчитывая, что Гарибальди достаточно обессилел, Миллан возобновил свой допрос: не намерен ли тот теперь что-либо сказать.

«Все, что я мог сделать, — рассказывает Гарибальди в «Мемуарах», — это плюнуть ему в лицо, и я не отказал себе в этом удовольствии».

— Хорошо, — сказал губернатор, спокойно утираясь и уходя, — когда арестант скажет, что хочет сознаться, спустите его и позовите меня.

В течение двух часов Гарибальди висел в таком положении…

«Два часа подобных страданий!! Тело мое пылало, как горящая печь, — вспоминал он впоследствии. — Я все время глотал воду, которую давал мне солдат, но она мгновенно высыхала у меня в желудке, как если бы ее лили на раскаленный металл… Страдания мои были невыносимы! Когда меня развязали, я не произнес ни слова жалобы… Я был полутрупом. И, несмотря на это, меня заковали в кандалы, хотя я только что перед этим проехал 54 мили по болотистой местности, со связанными руками и ногами, не имея возможности защищаться от заедавших меня комаров…»

Больного, истерзанного морально и физически, Гарибальди перевезли в Бахаду, столицу провинции Энтрериос. После двух месяцев заточения его, наконец, освободили по распоряжению вернувшегося Эчагуэ, и он уехал в Монтевидео к своим преданным друзьям — Кунео и Россетти.

От пыток в Гвалегае навсегда остался след — неизлечимый артрит суставов, мучивший Гарибальди всю жизнь. Впоследствии случай предал в руки Гарибальди его мучителя Миллана, но Гарибальди, свободный от чувства мести, только махнул рукой:

— Я не желаю его видеть… уберите его немедленно!

Спустя месяц Гарибальди уехал с Россетти в Риу Гранди, чтобы снова сражаться в войсках героической маленькой республики.

Президент Бенто Гонзалес принял Гарибальди с распростертыми объятиями и сразу же назначил «адмиралом флота» (пока еще не существовавшего). Вместе с американцем Джоном Григсом Гарибальди с увлечением приступил к постройке кораблей. Были построены два судна — «Рио Пардо», — капитаном которого впоследствии стал Гарибальди, и «Республикано». На каждом корабле установили по две бронзовые пушки. Была набрана команда из шестидесяти человек. С этими скромными средствами Гарибальди собирался вступить в состязание с могучим по тому времени имперским флотом Бразилии, состоявшим из тридцати парусников и даже одного парохода.