Гаркуша, малороссийский разбойник

– Пан привратник! Я имею нуждицу поговорить с тобою откровенно и начну уверением, что пистолет заряжен пулею и что в кошельке ровно десять империалов. Не робей, дружище, и, выслушав меня с таким же вниманием, с каким выслушиваешь, стоя ночью у ворот своих, условные знаки, скажи откровенно, что ты из двух выберешь, услужить ли мне и взять это золото, или, в случае измены, иметь пулю в голове своей. Ты нигде от меня не спрячешься!

Видя роковую перемену в поступках и словах шинкарного моего друга, я задрожал; а он, увещевая меня быть храбрым, продолжал:

– Я урожденный шляхтич и имею неподалеку отсюда неубогое поместье. С малых лет начал я любить прекрасную Анюту, дочь одной шляхтянки, нашей соседки. Ах! как была она прекрасна в дни своей невинности. По смерти родителей, оставшись двадцати лет и сделавшись самовластным паном над имением и над собою, я открыто предложил руку свою милой Анюте. Как я был гораздо их богаче, то мать дала полное свое согласие, к чему немало способствовало незадолго полученное ею известие, что единственный сын ее, любимый матерью страстно, служащий в нашем губернском городе и имевший в руках своих все бумаги на имение, по случаю женитьбы своей на выезжей польской актрисе один из двух хуторов продал, а другой заложил. О дочери и говорить нечего. Когда все готово было к моему счастью, злые духи принесли в дом моей невесты старую тетку, монахиню из здешнего монастыря, которая вздумала весьма жестоко мстить демону плоти за его неистовства, оказанные над нею во время ее молодости. Не знаю, что ведьма та болтала дочери и матери, только за неделю до свадьбы через нарочного мне объявлено, чтобы я не беспокоился посещать более дом их., ибо, - и теперь едва могу выговорить от гнева и бешенства, - ибо Анюта идет в монахини! Нечего тебе описывать тогдашнее мое состояние.

Ты не шляхтич, так у тебя другая кровь и другое сердце; ты не поймешь меня. Все старания мои увидеться с Анютою, которая после отказа казалась мне гораздо прекраснее, чем прежде, остались тщетные. В самый тот день, когда назначено было венчать нас, она произнесла роковую клятву - увы! совершенно отличную от предполагаемой мною. Целый месяц считали меня сумасшедшим и держали взаперти; после я опомнился и плакал тоже месяц. Начало выхода моего было в монастырскую церковь. Я увидел Анюту в черном платье, и незалеченная рана раскрылась. Всякий день я видел ее и всякий день становился влюбленнее. Казалось, что она меня и не видела, и глаза ее вечно или смотрели к небу, или обращены были в землю. Наскуча роковым состоянием, столько меня мучившим, я осмелился написать к Аифизе - новое имя ее - записочку, которая состояла не менее как из семи с половиною строк и которую сочинял я не более как семь дней. В ней живо описана была безмерность страсти моей, непомерное биение сердца, клокотание крови, кружение головы и трясение рук и ног.

Мне удалось подкупить одну из старых сестер, и записка была верно доставлена. Посуди о моем восхищении, когда получил ответ руки моей любовницы, в котором писала она, чтоб я успокоился, что она должна была уступить докукам тетки и матери, а слыша о кротком, снисходительном, ангельском нраве матери Маргариты, решилась произнести клятву и надеть черную рясу. Она назначила мне свидание на кладбище монастырском, где, упоенная любовью, ободренная чистым сиянием месяца, единственного свидетеля обниманий наших, - забыла Анюта безрассудную клятву свою и сдалась - о! Как опишу тогдашнее счастье, блаженство, оживлявшее сердце, душу, все бытие мое! Сия вожделенная жизнь продолжалась два года и теперь - теперь только пресеклась, и я - или возвращу ее, или перестану существовать. Ровно теперь один месяц и три дня, как обожаемая Анюта перестала внимать моим воздыханиям, разделять мои страстные восторги. Тщетно делал я условленные знаки - тщетно ржал ослом, хрюкал свиньею и завывал филином. Адские врата не отверзались, - и я должен был заключить, что ты имеешь приказание не впускать меня в часы, назначенные для любви и блаженства.

Глава 3

РЕШИТЕЛЬНЫЙ

– Ко всему мною сказанному, - продолжал любовник, - прибавлю, чтобы ты, впустя меня с одним из друзей, ничего не опасался. Самая важная беда, могущая постичь тебя, когда проведают о твоей ко мне услужливости, состоять будет в том, что выгонят из обители шелепами.

Плюнь на все! Я дам тебе в своем владении убежище, снабжу всем, что только нужно для покойной и довольной старости, ибо уверен, что хотя ты и не молод, но жизнь еще не надоела. Выбирай теперь же, кого ты хочешь во мне видеть, убийцу ли своего или друга и благодетеля.

Так проговоря, уставил он на меня глаза свои, которые в самом деле были весьма страшны или мне так казалось.

Видя неминучую, я недолго колебался и, приведши на память, что сам человек военный, выпрямился и отважно сказал:

– Государь мой! Было бы тебе известно, что я не всегда отправлял должность привратника. В свою очередь и я служил в полках и отставлен капралом; а потому всякий догадается, что я мужик не трусливый и если теперь избираю кошелек, а не пулю, так это единственно из угождения тебе, из желания услужить - ибо человек, берущий взятки, может-таки что-нибудь сделать, а с разможженною головою никуда не годится. Из сего прошу заключить, что я принимаю деньги; но, принимаясь оказать вам услугу насчет моей совести, я, кажется, имею некоторое право спросить, что вы намерены сделать, как скоро впущены будете во внутренность обители.

– Я и сам теперь не знаю, - отвечал он, - ибо ход происшествий в таких случаях назначает нам продолжение и конец. Надобно быть ко всему готовым и сохранить присутствие духа; надобно прежде все нужное видеть, слышать, понять - потом уже сказать: так или не так!

Находя себя в необходимости на все с ним соглашаться, ибо - между нами сказано - и в самом деле жизнь мне еще не совсем надоела, я взял деньги, условился в знаке и бросился к тебе, любезный племянник, спросить совета:

ум хорошо, а два лучше.

Сказав сие, дядя задумался; племянник в том подражал ему. Молча смотрели они один на другого и время от времени отрывисто произносили: "Ну!
– Что?
– Надумался ли?
– Не ладится?
– Экая беда!
– Целое горе!"

Погодя немного Сидор изменился в лице. От сильного волнения крови оно вдруг побагровело, веснушки сделались черны, курчавые волосы еще более съежились, и он, выпуча глаз свой и ударя кулаком в лоб, произнес:

– Я решился, и пусть черт возьмет меня с телом и душою, если не исполню своего намерения!

Отставной капрал задрожал, услыша такую клятву, каковой не слыхивал отроду, но еще в больший пришел ужас, когда услышал, что намерение Сидора состоит в том, чтоб своею особою умножить число Гаркушиных послушников.

– На что похожа теперешняя жизнь наша, - продолжал он, выслушав дядины возражения.
– Ты уже дождался развязки и будешь убит, как неверный турка, или выгнан из монастыря с нечестием, и - вероятно - заставив прежде несколько месяцев попоститься в здешней юдоли и вытерпеть несколько сотен ударов в спину. Но у тебя есть прибежище - хутор твоего шляхтича; а случись со мною подобное - я погиб! Словом - я решился и ни для чего не переменю своих мыслей!

После долгого прения дядя и племянник согласились, чтобы, не рассуждая много о будущем, положить всю надежду покамест на нового знакомца шляхтича, а чтобы не смотреть ему всегда в глаза, то не худо заглянуть в сундуки церковные. Им весьма не трудно было исполнить свое намерение, ибо церковные ключи были у звонаря и он всегда имел беспрепятственный туда вход и оттуда выход, а обходиться с запертыми сундуками было для них не первоучинка. Они, запасшись всем нужным на дорогу, легко могли бы уйти и одни, но, опасаясь погони, поимки и ужасных от того последствий, с нетерпением ожидали своего покровителя.

Усердный к новому своему знакомцу привратник Макар, чтобы угодить ему в полной мере, во весь вечер отказывал всем ночным посетителям, увещевая их приходить на другой день в ту же пору. Честные сестры, видя, что у них пусто, немало тому дивились, но как часы пробили полночь, то они зажали до утра смеющиеся рты, затушили огни и, рассуждая, как отмстить своим поклонникам, обманувшим их в надежде свидания, опустили руки, куда которой рассудилось, и скоро сомкнули вежды, а все это сказать попроще - - заснули.