Гарпия. Одержимая местью

Не удивительно, что Лилия влюбилась именно в Джеймса, — такой мужчина если войдет в мысли как муза, то и тот, кто не блещет никакими талантами, начнет писать поэмы о любви. А в Лилии творческая жила била ключом. Лилия плела из слов кружевные узоры, изливая свою душу пятистопными анапестами, ямбами, хореями; она видела истину в мышлении образами и, словами Блока, могла «строй находить в нестройном вихре чувства, чтобы по бледным заревам искусства узнали жизни гибельный пожар».

Я однажды наблюдала, как она записывала стихи в тетрадь. Мы сидели у неё перед телевизором, смотрели «Званый ужин» в утреннем повторе, она вдруг вспорхнула во время рекламы и принесла тетрадь (черновик); за несколько минут не усердного труда она мастерски написала два четверостишия беглым, но каллиграфическим почерком. Она произносила вслух каждую фразу, с улыбкой на лице останавливалась, поднося ручку к губам и покусывая и без того корявый колпачок. Она оттачивала рифмы, играя словами, посмеиваясь над своим воображением, и трепетала, находя особо удачный вариант. Я удивлялась её стремлению писать. Стихи для Лилии как воздух, как цветы — она ими живёт и наслаждается. До окончания рекламы она прочла целиком своё незаконченное стихотворение выразительным и мелодичным голосом, жестикулируя правой рукой, как дирижер в оркестровой яме. Восемью складными строчками она раскрывала всю силу своей необузданной любви, описывая свои романтические фантазии и мечтая о счастье вместе с лирической героиней, точь-в-точь как она сама — чувствительной особой, не умеющей смолчать о переполняющей её радости.

Джеймс пересмотрел своё отношение к Лилии после несчастного случая. Что подтолкнуло его, трудно сказать — видно, в его жизни начался новый виток; виток, обусловленный тридцать первым днём рождения. Да, будучи столь привлекательным и далеко не последним человеком в посёлке, пожалуй, не стоит ограничиваться обществом продавщицы, то и дело выпрашивающей подарки за близость, — пора, как мне кажется, было задуматься и о семье, распрощавшись с холостяцкой жизнью.

Поскольку наши две сладкие парочки — я так называю нас с Хосе Игнасио и Лилию с Джеймсом, стали не разлей вода, я могу судить о характере отношений Джеймса с Софией: любовью там и не пахло.

После того, как весь посёлок подобно растревоженному пчелиному рою гудел, обсуждая наши совместные вечерние прогулки в сторону реки и леса, и каждой собаке стало известно, что Джеймс и Лилия планируют осенью сыграть свадьбу (да, так быстро всё произошло!), София от горя стала пить, уподобившись покойному Яну Вислюкову. Бывало, я заставала её в нетрезвом виде прямо за прилавком. Она перестала со мной разговаривать, назвав однажды предательницей. Чем я её предала? Тем, что выбрала в подруги Лилию, а не её? София лишь скупо здоровалась при встрече, когда я заходила в магазин, и будто нарочно всякий раз подсовывала мне просроченные продукты, на что я как-то пожаловалась Джеймсу, и он в качестве компенсации за несъедобный плавленый сырок предложил сходить вчетвером на шашлыки — он как раз собирался зажарить жирного индюка-драчуна.

Мы все охотно согласились. Ходили на ту самую поляну, о которой рассказывал Хосе Игнасио, когда спас меня от Семёна. Я, конечно же, взяла с собой фотоаппарат и наснимала с полтысячи неимоверных, потрясающих кадров. Мне казалось, что вместе с дубами-великанами, зарослями орешника, акаций, колючих кустов тёрна с каплями росы на сочных листьях, вместе с ароматами свежести меня наполняла сладкая нега, состоящая из тысячи кусочков разнообразных чувств от восторга до томной грусти, от блаженства до сожаления, что всё это я вижу, чувствую, переживаю лишь теперь. Я не видела раньше прелести природы во всём том многообразии, открывшемся мне, может быть, благодаря одному единственному человеку, который ворвался в мою жизнь, однажды присев напротив с дорожным чемоданом.

Образ Хосе Игнасио не выходил из моей головы ни днем, ни ночью.

В тот день я сфотографировала на его ладонях муравьев и божьих коровок. Эти фото поразили сотни фотолюбителей из просторов Интернета. Еще бы, ведь у Хосе Игнасио красивые мужские руки, а мелкие насекомые, как нельзя кстати, смотрелись, ползающими по его линии жизни. Мне даже написал один редактор литературно-художественного журнала с предложением использовать мою фотоработу для обложки издания. Вы не представляете, какое это было радостное известие — меня заметили как фотографа! Это фото украшало альманах современных авторов, среди которых были и Лилия Оливер, и мой бывший муж со своими малосодержательными пустыми стихами, представляющими собой в большей степени банальные рифмы и ни капли сердечности, свойственной пылкому слогу Лилии.

Я забежала немного вперед, а пока вернемся во время, когда журнал еще не вышел.

Хосе Игнасио не любил фотографироваться, но всё же мне удалось уговорить его позировать на зелёной полянке, вдали от костра. Получилось не хуже фотографий букашек на его ладонях! Эти портреты мне нравилось пересматривать днём, когда я оставалась одна. Я не показывала Хосе Игнасио своим виртуальным друзьям — первое время он был моей тайной. Впрочем, все местные знали о наших отношениях, и я с каждым днём всё меньше стыдилась своего выбора. Хосе Игнасио моложе меня на одиннадцать лет, и мне можно было только позавидовать, что я смогла заинтересовать его, если бы не одно «но». По поводу импотенции, может быть, кто-то за спиной и смеялся надо мной, жалел меня, но в лицо никто не осмеливался говорить обидные слова. Почему обидные? Потому что все поголовно считали Хосе Игнасио импотентом. В какой-то степени они были правы — у Хосе Игнасио были явные проблемы с потенцией на протяжении последних семи лет. Но то ли свежий воздух, во что слабо верится, то ли коровье молоко от Бурёнки Яблочных (родителей Фаины), то ли бабка какая-то пошептала — Хосе Игнасио подавал надежды. Не знаю, смотрели ли вы сериал «Женщина с ароматом кофе» — я вспомнила одного из главных героев, его звали Диего, так вот он мог быть полноценным мужчиной лишь с одной женщиной, с той самой женщиной с ароматом кофе. Она работала на кофейных плантациях дона Лоренсо Санчеса, а звали её Палома, — я с удовольствием сопереживала их несчастьям, будучи в те годы еще студенткой педагогического института. И вот, кто бы мог подумать, что я встречу Хосе Игнасио с проблемами Диего по половой части!

Я засыпала с мыслями о нём! Закрывала глаза, и воссоздавала в памяти его образ: и с серьезным выражением лица, и с сияющей доброй улыбкой, и с растрепанными ветром светлыми мягкими волосами, и можно продолжать до бесконечности, пока сон не одолеет, и одни картинки не сменят другие, не менее радужные и прекрасные.

В мае во время наших прогулок, похода в лес, а также мы дважды сходили на рыбалку вчетвером, с Хосе Игнасио мы ограничивались страстными поцелуями под открытым небом. Честно! Можете поверить мне на слово, я не стремилась проверить, насколько плох мой любимый человек в сексе, — где-то на подсознательном уровне я боялась, что ничего не получится, что Хосе Игнасио расстроится, будет переживать и меня терзать своими переживаниями. Вместе с опасениями разочароваться во мне и надежды не гасли — я думала, а что если… и утешала себя тем, что можно заниматься любовью, не снимая с мужчины трусов — главное поцелуи, объятия, нежность, ласковые слова и сумасшедшее дыхание, а всем этим Хосе Игнасио с лихвой баловал меня как ни один мужчина!

Ne fais pas `a autrui ce que tu ne voudrais pas qu'on te fasse.

Не делай другим того, чего бы ты себе не пожелал.

Семён ко мне больше не приставал, и впредь я не опасалась его любвеобильности. Мы часто пересекались с ним и за пределами поместья Намистиных — он занимался пасекой с краю у леса, где акаций было больше, чем дубов; ходил на охоту с ружьём, носил домой зайцев, фазанов и уток; рыбачил на собственной кладке; я всё удивлялась, как он успевает вести столь активный образ жизни, еще и шары по вечерам катал в боулинг-клубе. Лилия рассказала, что у него были большие сбережения после закрытия шахты — он четырнадцать лет проработал в забое, как и его отец, дед и прадед. Лишившись работы, Семён не сильно огорчился и стал заниматься тем, что ему нравилось, — охотой, рыбалкой и пчеловодством. Мёд и рыбу продавал, а дичь и зайчатину сам разделывал и готовил для семьи. Мужчина он пробивной, с таким не пропадешь, но с Хосе Игнасио ему не сравниться!

Я доверяла Хосе Игнасио как себе, также Лилии и Джеймсу — остальные из окружения Намистиных по-прежнему вызывали у меня ряд подозрений. Я сильно не заморачивалась по этому поводу из-за своего романтического настроя, но в уме поставила галочки напротив этих личностей. Кто эти остальные? Ну, например, Дифирамбов Элфи Евгеньевич — «мэр», как его называют в народе. Он для меня оставался темной лошадкой — я видела его лишь однажды, и то издали, не разговаривала и поэтому собственное мнение о нём сложила не сразу. Знала немногое из поверхностных разговоров: старше меня на четыре года; внешними данными особо не отличался; жена бросила и с детьми уехала в город к родителям; официально разведён; более трех месяцев встречается с Вероникой Намистиной и, судя по сплетням, настолько горит желанием жениться на ней, что подумывал или и дальше подумывает избавиться от Семёна Намистина. Что тут скажешь? Мужчина, мог и задушить, и кирпичом голову пробить, и отравленный презент принести, но лишь в одном случае, если Вероника знала о его планах и сама бы не стала пить из той бутылки. Меня смущало, что в день отравления у Намистиных были гости, но если хорошо подумать, то в весёлой хмельной компании легче всего было бы налить Семёну отравленного коньяка и дать закусить отравленной конфеткой. Но Вероника уверяла, что не хочет ничего менять, и даже просила меня рассказать Каллисте Зиновьевне о том, что Элфи якобы хочет убить Семёна. Неужели она передумала и стала соучастницей неудавшегося преступления? Мог ли Ян Вислюков называть гарпиями Веронику и Элфи? Элфи белая, а Вероника черная гарпия? Как понимаете, я и Веронику со счетов не сбрасывала — странная она была женщина, надменная, самовлюбленная, эгоистичная и к тому же собственница.

Семён Намистин вызывал у меня меньше подозрений, чем Элфи и, раз уж на то пошло, Вероника, и его занятой образ жизни внушал мне доверие. Не обезумел же он, стреляя зайцев? Но шахматная фигурка белого коня всякий раз всплывала перед глазами, когда я видела Семёна. Интуитивно я испытывала неприязнь к Семёну. Слюнявый рот, козлиная бородка, худой и высокий — может, дело было лишь во внешности, но я окончательно не могла вычеркнуть его из своего надуманного списка подозреваемых. Слова Яна Вислюкова часто слышались мне, когда я задумывалась о тех убийствах, которые уже произошли. Он говорил, что Семён и гарпии могли спеться. Стоит ли верить заядлому алкоголику? Как ни пыталась разгадать послание «Дочь пророка и Зелье», ничего кроме намека на Эмму я не видела: блондинка с ангельской внешностью и с фамилией Зельева.