Гаs

– Одним словом, – улетела Далида, – громко хохотал лаборант.

И обе девчонки громко хохотали с ним за компанию.

А Пузачев, когда узнал про это. Как узнал? А сам Сухинин ему и рассказал – похвастался. А Пузачев ему морду набил. Да еще как сильно набил… И еще Пузачев куда-то сходил и лаборанта того с кафедры убрали.

Вот каким парнем был Игорь Пузачев.

И кабы не помер он, вряд ли Вероника себе такое позволила.

Приехали в Склиф.

Коля включил фиолетовую мигалку и их пропустили под шлагбаум туда, куда въезжают только на "скорой".

– У нас в отделении кстати Володя Высоцкий лежал, – прикуривая от поднесенной Сухининым зажигалки, сказала зав отделением, давно это было, в семьдесят шестом или в семьдесят седьмом, два раза он при мне лежал.

– Как Пузачева? – спросил Сухинин.

– Будет жить да поживать ваша Пузачева, – улыбнулась зав отделением, – поживать, да добра наживать.

– Добра ей муж уже нажил, – хмыкнул Сухинин, – сама бы поправилась теперь.

– Поправится, вы можете теперь к ней пройти, – ласково проворковала зав отделением, деловито убирая конверт с наличными евро, – она уже не спит, телевизор смотрит, сериал про Громовых.

– Ну, да…

***

Она и взаправду лежала и глядела свой сериал.

Сухинин оценил, что и в таких декорациях, Вероника выглядела на все сто. Ну, если и не на все сто, то на девяносто пять с хвостиком.

Руки вытянуты поверх одеяла, иголка с трубочкой в голубой венке, бутылочка на железной палке побулькивает рядом. И остренький бледный носик с двумя глубоко запавшими глазками – устремились прямо и вверх, где на кронштейне над дверью висел большой черный телевизор.

– Спутник мчится по орбите

С перигея в апогей

В нём КРОНШТЕЙН летит прибитый

Первый лунный гонорей, – сходу улыбчиво продекламировал Сухинин.

– Дурак, – не улыбнулась Вероника.

– Куда цветочки полОжить? – наклоняясь и чмокая Веронику в бледную щечку, спросил Сухинин.

– Потише, ты мне капельницу опрокинешь, – шикнула на него Вероника.

Сухинин присел на белую больничную тубареточку и принялся молчать.

– Ты чего молчишь? – спросила Вероника, – ты молчать ко мне сюда пришел?

– Нет, я пришел не молчать, – ответил Сухинин.

– Тогда не молчи, – сказала Вероника и шмыгнула остреньким носиком.

– А что говорить? – спросил Сухинин.

– Ну, спроси меня о чем-нибудь, – сказала Вероника, сглатывая мешавший ей комок, – спроси меня о том, почему я здесь?

– Ну, скажи, почему ты здесь, – согласился послушный Сухинин.

– Я люблю контрасты, – сказала Вероника.

– Что? – не понял Сухинин.

– Контрасты я люблю, вот что, – раздраженно ответила Вероника, – контрасты, типа жизнь и смерть, мужчина сильный и мужчина слабый, холодно и горячо, светло и темно, понял?

– Понял, – кивнул Сухинин, – Пузачев у тебя был сильный, а теперь ты слабого, то есть меня захотела.

– Правильно, потому как денег много, а слабого мужчину можно себе позволить, только когда деньги есть, – слабо усмехнулась Вероника.

– Это мудро, – согласился Сухинин.

– Только ты не смей меня, потом бросить, – сказала Вероника.

– Почему? – Сухинин удивленно приподнял брови.

– Потому что это невыносимо, если тебя бросает слабый мужчина, – ответила Вероника, наконец, отведя глаза от экрана и поглядев на Сухинина, – бросать женщину это прерогатива сильных.

– Я тебя не брошу, – сказал Сухинин, положа руку поверх одеяла в том месте, где оно накрывало живот Вероники, – я тебя не брошу, promess.

– Позови сестричку, капельница кончилась, – сказала Вероника и закрыв глаза, вытянула губки бантиком для поцелуя.

– Не бросай меня, Сухинин!

***

На свадьбе Сухинин напился вдребезги.

Напился в хлам.

Как и положено мужчине слабому, подверженному влияниям и пагубным страстям.

Вероника была в венецианском золотом платье от Юдашкина, сшитом из фольги цветного золота. Платье облегало невесту, подчеркивая ее соблазнительную гибкость и намекая на потаённую глубинную порочность момента.

Американский журнал предлагал Веронике миллион за фотосессию в этом платье, но Вероника капризно отказалась.

– Gerlish underwear was of pure gold, – в отместку за отказ в фотосессии, написал Американский журнал, – even contraceptive condoms were of pure gold too*.

В Мэрии жених уже был сильно не трезв, и когда мэр Москвы поздравлял их, Сухинин вдруг едва не рассмеялся, настолько забавными показались ему слова, – совет, да любовь…

Совет, это в смысле Совет акционеров-учредителей, что ли?

Восемнадцать процентов семейного капитала, это вам не хухры-мухры.

Сухинин не слыхал, как в это время за спиною у молодых, Бакланов говорил Митрохину, – потом, когда Сухинин помрет, Вероника унаследует уже восемнадцать процентом, ты на ней через пол-года женишься, и все будет супер-пупер.

– Наверное, – согласился Митрохин.

В машине, когда из Мэрии с Тверской ехали на Кропоткинскую в Храм Христа Спасителя чтобы венчаться, и когда жених потянулся к бару за графином с виски, Вероника сказала Сухинину: "хватит тебе пока, а то упадешь подле аналоя под ноги Владыке, неудобно получится, мне за тебя стыдно будет"…

А банкет, который только для своих, отгрохали в Праге на Арбате.

– Живую музыку хорошую привезли? – поинтересовался Сухинин у Митрохина.

– Ансамбль Ти-Рекс из Лондона привезли, – ответил Митрохин, – как Вероника просила.

– Щас пойду, спрошу, могут ли они для медленного танца чего сбацать, – сказал Сухинин, и достав из кармана бумажник, нашел там пятьсот евро.

– Can You play that old song by Mark Bolan, Life's a Gas?* – спросил Сухинин наклонившегося к нему со сцены солиста группы.

– Yes, shure, sir**, – ответил солист.

– Братан, ты тогда объяви, что этот танец для жениха и его любовницы, – сказал Сухинин, просовывая пятьсот евро в щель гитары Гибсон-Лес-Пол.

И группа тихо заиграла…

А Сухинин тихо пошел к столику, за которым сидели Вова Кобелев со своей женой, похожей на певицу Распутину.

– Олесю привез? – спросил Сухинин.

– Вон она там сидит, – махнул Вова Кобелев.

Сухинин отыскал глазами Олесю и пошел к ней.

А группа играла и пела: