Гастролеры и фабрикант

– Это мои друзья, и я их пригласил, чтобы… чтобы…

– Может, представишь мне своих… друзей? – пришел на помощь «графу» Всеволод Аркадьевич.

– Вот, знакомьтесь, – стал представлять гостей Давыдовский, – Илья Никифорович Феоктистов, известный скотопромышленник и заводчик.

– Я бы сказал, даже очень известный, – широко улыбнулся Сева, пожимая скотопромышленнику руку. – Много о вас слышал. Приятно. Весьма.

– Взаимно, – ответил Феоктистов, с интересом посматривая на Всеволода Долгорукова.

– А это, – Давыдовский откинул руку в сторону Огонь-Догановского, – Алексей Васильевич Огонь-Догановский, помещик, домовладелец и мой близкий знакомый.

– Рад вас видеть у себя, господа, – произнес Всеволод Аркадьевич, сменивший холодность на довольно теплую и располагающую тональность. Ведь господа, коих привел «граф», были не просто с улицы, а имели в обществе весьма приличный вес.

– А это, – Давыдовский умильно посмотрел на Долгорукова, и его лицо расплылось в улыбке, – мой ближайший друг и благодетель, Всеволод Аркадьевич Долгоруков…

– Не князь, – серьезно добавил Сева.

– Не князь, – повторил за Всеволодом Аркадьевичем Давыдовский.

– Ну, насчет благодетеля это ты зря, – заметил «графу» Сева. – Твои гости и впрямь могут подумать, что это так.

– А это так и есть, – уже серьезно посмотрел на Долгорукова Давыдовский. – Я, собственно, Сева, по этому поводу к тебе и пришел… вместе с моими друзьями…

– То есть? – поднял удивленно брови Всеволод Аркадьевич.

– Ну… они бы тоже хотели поучаствовать в нашем… предприятии…

Глаза Долгорукова сделались круглыми:

– Как? Ты рассказал им о наших делах?!

– Но ты же сам говорил, что в следующий раз надо поставить четыреста тысяч, а у нас таких денег нет… – оправдывающимся тоном произнес Давыдовский.

– Но это совершенно не значит…

Сева хотел было добавить, что «тебе следует всем и каждому рассказывать о нашем предприятии», но не сказал. Во-первых, это могло обидеть Феоктистова, и он, скорее всего, развернулся бы и ушел, а во-вторых, такая фраза означала бы явный перебор в их игре. А плохая игра тотчас замечается зрителем, даже не особенно искушенным. Поэтому Долгоруков, немного помолчав, сказал:

– Впрочем, коли уж вы пришли, то… прошу в мой кабинет.

Поднялись в кабинет, что-то среднее между диванной, курительной и конторой преуспевающей фирмы. На полу – персидский ковер с ворсом по щиколотку. Штофные обои ценою в годовой доход университетского приват-доцента. Огромный стол орехового дерева с чернильным прибором и десятком карандашей и ручек, торчащих остриями вверх из серебряного стакана-кубка. Кресла с ножками в виде изготовившихся к прыжку львов и прочих хищников, кожаный диван с какими-то бумагами с математическими расчетами на нем и, на отдельном столике, новенький буквопечатающий телеграфный аппарат. Все это должно было произвести впечатление на цель, то бишь фигуранта, каковым являлся мильонщик Феоктистов. Он должен был безоговорочно поверить, что в этом кабинете работает, а точнее говоря, делает деньги весьма преуспевающий и удачливый господин по фамилии Долгоруков. И Илья Никифорович, кажется, поверил. Или начинал верить…

– Присаживайтесь… – Сева указал на мягкие кресла. – Не буду вдаваться в подробности и детали того, чем мы занимаемся с господином Давыдовским, но скажу лишь суть. Наше предприятие представляет собой нечто среднее между торгово-сырьевой биржей и букмекерской конторой. Мы вкладываем деньги, нет, вернее, делаем ставки на то или иное сырье, которое затем резко поднимается в цене посредством создания ажиотажа на сырьевых биржах. На какое сырье следует вложиться и какое из них придет к финишу первым, то есть максимально и выше других поднимется в цене – я узнаю посредством вот этой замечательной машины, которая называется телеграф…

– Значит, сведения о том, во что следует вложиться и в какой сумме, вы получаете по телеграфу? – спросил Феоктистов, недоверчиво посматривая на телеграфный аппарат.

– Именно так, – обворожительно улыбнулся мильонщику Долгоруков.

– А кто посылает вам такие сведения? – снова задал вопрос Илья Никифорович.

– А вот это уже не моя тайна, – ответил Всеволод Аркадьевич. – Скажу только одно: этот человек владеет всей необходимой нам информацией по долгу своей службы. И обязан сообщать ее по первому же запросу. Нам же с графом, – Сева посмотрел на Давыдовского, – он сообщает информацию без всякого запроса, по дружбе, ну и за определенную мзду, разумеется. И главное: сообщает несколько раньше, нежели чем другим. Поэтому мы успеваем раньше всех либо купить упавшее в цене сырье, стоимость которого через самое короткое время вновь начнет молниеносно расти, либо быстрее других продать его, когда сырье достигло своей наивысшей стоимости, и она вот-вот станет так же катастрофически падать.

– А насколько это законно? – задал подготовленный для него вопрос Огонь-Догановский.

– Для нас – вполне законно, – ответил с улыбкой Всеволод Аркадьевич. – Мы, как и положено истинным коммерсантам, просто пользуемся выгодной ситуацией.

– А для того человека, – спросил Алексей Васильевич, кивнув на телеграфный аппарат, – который сообщает вам сведения?

– Для него все это, должен признать, не очень законно, – чуть изменив тон, ответил Долгоруков. – Он, можно сказать, использует свое служебное положение в корыстных целях. Но кто об этом узнает? Ведь мы об этом не скажем, верно ведь, господа?

– Не скажем, – усмехнулся «граф».

– Разумеется, не скажем, – в тон ему ответил Феоктистов, невольно включаясь в игру.

– Могила! – заверил Севу Огонь-Догановский.

– Ну вот, – улыбнулся Всеволод Аркадьевич. – Выходит, нам бояться нечего. Даже если произойдет нечто такое, что человек на другом конце телеграфного провода как-нибудь «проколется», что, повторяю, совершенно нереально, то это будут уже его личные проблемы, к нам не имеющие никакого касательства. Он ведь про нас тоже ничего никому не скажет. В ином случае вместо использования служебного положения в корыстных целях, за что на него могут лишь наложить штраф и уволить к чертям собачьим, ему может быть предъявлено обвинение в преступном сговоре с группой лиц, а это уже и другая статья и другое наказание, вплоть до каторжных работ. Ему это надо? – задал вопрос Долгоруков и сам же на него и ответил, оглядев присутствующих: – Конечно, нет.

– Ясно, – за себя и за Феоктистова сказал Алексей Васильевич.

– Ну, а коли ясно, то… – договорить Сева не успел – в углу кабинета вдруг заработал телеграфный аппарат. Однажды Всеволод Аркадьевич уже использовал телеграфный аппарат, дабы пустить пыль в глаза одному «клиенту». Но теперь объект был и куда умнее, и значительно прозорливее. Посему аппарат «Сименса» заменил новенький французский аппарат «Бодо», печатающий буквами…

– Прошу прощения, господа, – озабоченно произнес Сева и прошел к аппарату, чтобы принять тонкую ленточку бумаги.

Когда он вернулся к гостям, выражение его лица было веселым.

– Что, хорошие вести? – посмотрел на Долгорукова «граф» Давыдовский.

– Весьма и весьма, скажу вам, – ответил Всеволод Аркадьевич. – Пришло ожидаемое мною подтверждение. Теперь нам надлежит собрать оговоренную сумму и вложиться. На все про все – сутки с небольшим…

– Я участвую! – заверил Долгорукова «граф». – Ставлю свои восемьдесят тысяч.

– Отлично! – так резюмировал решение Давыдовского Всеволод Аркадьевич. – Я вкладываюсь ста двадцатью тысячами.