Гастролеры и фабрикант

– Вы не успеете к четырем часам завтра, – осадил пыл «графа» Долгоруков. – Давайте оперировать реальными суммами. Сколько у вас на настоящий момент наличных денег?

– Я могу собрать… скажем… двести тысяч, – немного подумав, ответил «граф».

– А я – сто, – сказал Огонь-Догановский, не дожидаясь, когда его спросит Всеволод Аркадьевич.

– Вы, Илья Никифорович? – посмотрел на Феоктистова Сева.

– Позвольте, я подумаю, – не сразу ответил Феоктистов.

– Конечно, – быстро откликнулся Сева и, как бы мысля вслух, промолвил: – Двести двадцать… четыреста… четыреста пятьдесят. Ну, может, четыреста шестьдесят… Нет, все же четыреста пятьдесят… – Долгоруков обвел взглядом присутствующих: – А я, если не возражаете, вложусь четырьмястами пятьюдесятью тысячами. Итого: семьсот пятьдесят тысяч. Что ж, – Сева снова посмотрел на присутствующих в его кабинете, – признаться, я никак не предполагал, что сумма окажется столь значительной. Придется снова обращаться к Леониду Ивановичу…

– Не придется, – раздался вдруг громкий голос Ильи Никифоровича. Мильонщик поднялся с кресла и, явно восхищаясь собственной решительностью и твердостью духа, произнес:

– Я вкладываюсь остальной недостающей суммой!

Всеволод Аркадьевич сморгнул. Сработало! Теперь надобно, чтобы Феоктистов не передумал и завтра, как миленький, явился бы к четырем часам с деньгами.

Огонь-Догановский с восхищением и, похоже, даже с некоторой завистью посмотрел на Феоктистова:

– Браво, Илья Никифорович!

А «граф» Давыдовский какое-то время стоял, приоткрыв рот.

– Вы уверены? – после некоторого молчания спросил Долгоруков.

– Уверен, – ответил Феоктистов.

– Но это же… это же два миллиона семьсот пятьдесят тысяч! – воскликнул Алексей Васильевич.

– Я знаю, – с полуулыбкой обернулся к нему Илья Никифорович. – Считать обучен.

– С ума сойти! – подал наконец голос «граф». – Два миллиона семьсот пятьдесят тысяч рублей! Это сколько же вы получите обратно?

– Шесть миллионов двести восемьдесят шесть тысяч, – с прежней полуулыбкой ответил Феоктистов.

– Мда-а, – только и смог произнести Огонь-Догановский.

Остаться на обед у Долгорукова никто не согласился. «Граф» помчался собирать деньги, так как двухсот тысяч наличными у него явно не имелось. Огонь-Догановский ушел в полном расстройстве. Надлежало показать фигуранту-мильонщику, что будь его, Алексея Васильевича, воля, а главное, будь у него деньги, то он, ничуть не сомневаясь, вложился бы в предприятие Долгорукова хоть тремя миллионами. Феоктистов же прямиком отправился в Волжско-Камский банк, дабы заказать там на завтра два миллиона семьсот пятьдесят тысяч. Потому как даже такому известному коммерческому банку собрать в одночасье означенную сумму было трудненько.

Глава 14 Тучи сгущаются, или «Возьмем его тепленьким»

27 октября 1888 года

Это было несомненной удачей для Розенштейна и явной угрозой для Всеволода Аркадьевича Долгорукова и его людей. Впрочем, удача сопутствует тем, кто неотступно, день за днем, час за часом следует по выбранному пути, не сворачивая с него.

Дело в том, что помощник полицеймейстера отыскал Ивана Яковлевича Плейшнера. Вернее, Плейшнер отыскался сам, обратившись в полицейскую управу и требуя встречи с полицеймейстером. Поскольку Острожского на месте не оказалось, да и не любил он личных встреч с обиженными и оскорбленными горожанами, вполне справедливо рассуждая, что для этой цели имеются полицейские участки аж шесть штук на город с приставами и их помощниками, то дежурный офицер спровадил Плейшнера к нему, Розенштейну. Николай Людвигович тоже считал, что для обращения граждан имеются полицейские участки, но после минуты разговора с Плейшнером понял, что это сам бог послал его к нему…

– Я видел его так же, как вижу сейчас вас, – горячился Иван Яковлевич, описав своего обидчика и заглядывая в глаза помощнику полицеймейстера. – Он преспокойненько ходит по улицам и в ус не дует. Я проследил за ним и выяснил, где он теперь проживает. У него свой дом на…

– Старогоршечной улице, – добавил за собеседника Розенштейн.

– Так вы знаете его? – вскинул брови Плейшнер.

– Знаю, – ответил Николай Людвигович. – Его зовут Всеволод Аркадьевич Долгоруков.

– Как, простите, зовут? – вскинул брови Плейшнер.

– Всеволод Аркадьевич Долгоруков, – повторил помощник полицеймейстера.

– А почему вы его не заарестуете, если знаете, кто он такой? – недоуменно спросил Иван Яковлевич.

– Нет оснований, – ответил помощник полицеймейстера и со значением добавил: – Пока нет оснований. Но, надеюсь, с вашей помощью они у нас появятся…

– Появятся, еще как появятся! – вскочил с кресла Плейшнер. – Он же обманным путем выманил у меня двести тысяч.

– У вас? – переспросил Розенштейн. – Тогда расскажите все подробнейшим образом.

– Ну, не совсем у меня, – поправился Иван Яковлевич. – У моей банкирской конторы «Плейшнер и сыновья». И совершенно разорил ее, как впоследствии и другие банкирские конторы…

– Контора принадлежала лично вам? – спросил Розенштейн.

– Нет, я был только управляющим, – ответил Плейшнер. – А что, это разве меняет дело?

– Может, меняет, а может, и нет. Не могу сказать ничего определенного, покуда вы мне все не расскажете, – посмотрел на собеседника Николай Людвигович.

– Хорошо, слушайте, – устроился поудобнее в кресле Плейшнер. – Итак, случилось это несколько лет назад…

– Точнее, пожалуйста, – перебил его Розенштейн.

– Хорошо… Случилось это летом восемьдесят четвертого года, – начал Плейшнер. – Все началось с моего знакомства с господином Огонь-Догановским Алексеем Васильевичем. Он, как и я, любил посещать театр Панаева, вот на этой почве мы и сошлись. Это я уж потом понял, что все это было подстроено, и этот Огонь-Догановский был заодно с Луговским…

– Позвольте, кто такой Луговской? – задал Плейшнеру вопрос Николай Людвигович.

– Главарь ихней шайки, куда кроме него входили еще четыре человека, – ответил Иван Яковлевич. И, глядя на недоуменное лицо полицианта, добавил: – Ну, тот самый, что проживает ныне в собственном доме на Старогоршечной и которого, как вы сказали, на самом деле зовут Долгоруков.

– А-а, – протянул Розенштейн, усмехнувшись. – Значит, вам он представился как Луговской?

– Именно: Луговской Сергей Васильевич, надворный советник, – ответил Плейшнер. – Он проживал тогда в особняке на Большой Красной улице, выдавая его за свой.

– Та-ак, – протянул Николай Людвигович. – Вы согласны дать письменные показания?

– Для этого я сюда и пришел, – ответил Плейшнер. – Дабы изобличить преступников, ну и прочее…

– Я-асно, – протянул помощник полицеймейстера весьма и весьма удовлетворенно.

Клюнуло! Наконец-то клюнуло!

То, что рассказал Плейшнер, было классическим образцом обмана простофили…

– Все началось с моего знакомства с господином Огонь-Догановским Алексеем Васильевичем. Он, как и я, любил посещать театр Панаева, вот на этой почве мы и сошлись, – с этого момента, как уже известно, начал свой рассказ Иван Яковлевич. – Однажды, когда мы сидели на веранде ресторана Панаевского сада и ужинали, созерцая дивертисмент, мимо нас прошел господин и выронил свой портмоне. Этого господина я разглядеть не успел, но им впоследствии и оказался тот самый Луговской, который на самом деле Долгоруков… Все было подстроено с самого начала, понимаете, господин помощник полицеймейстера, с самого начала!