Гастроли. «Записки музыканта»

Уже представление оркестра. Как быстро всё. Здесь мы играем своеобразную визитку оркестра. Каждый музыкант исполняет кусок технически сложного и выразительного музыкального произведения, а конферансье – Олег, представляет музыканта, как человека, как личность. Хохмы, в общем. Один из нас, как бы очень красивый и очень популярный… у женщин! Другой, вообще не женат, но, по секрету, у него куча детей… Всякая такая вот житейская белиберда, простые и глупенькие хохмы. Но зрителю нравятся такие бесхитростные штучки. Кто не без греха… Зал весело и одобрительно смеётся шуткам. Дошла очередь и до меня. Я как-то удачно проскочил свою техническую часть музыкального представления, пальцы сами отбарабанили… Потом, как обычно, встал из-за органа и поклонился на аплодисменты… И – упал, вернее повалился! Хорошо электроорган меня спас – на прочной основе был, удержал меня. Я на него и завалился. В зале кто-то громко сочувственно ахнул. Повисла тишина…

В этом месте, как раз на аплодисменты, у нас пауза. Я, обычно, кланяюсь, все наши исполнители, повернувшись ко мне, обычно стоят, улыбаясь, давая возможность всем зрителям насладиться моей персоной. Вот он, наш обаяшка, наш красавец музыкальный руководитель.

…И вот сейчас, в этой вот паузе – паузе всеобщего обозрения – я чуть с ног и не улетел. Впрочем, всего этого я, в общем, особо и не заметил. У меня, в момент поклона, зал неожиданно крутанулся по-оси куда-то вверх ногами, звук в ушах исчез, и я, ловя опору руками, обнял свой инструмент, плотно прижавшись к нему, прохладному, горячей своей щекой. Всё. Прилип. И так, вдруг, хорошо мне стало, спокойно… Лежал бы себе и лежал… Но, всё же заставил себя отлипнуть, в голове звон… Расслышал шум и выкрики:

– Смотрите, пьяный! Он пьяный! – К себе я это не отнёс, я же не пил! Но замешательство в зале почувствовал, так как не управлял ситуацией. И на сцене мгновенное замешательство. Но это всё секунды, кто заметил, не более. Оркестр уже, сам собой, играет заставку к следующей теме. Далее, всё, как и положено, по-канве сценария, переходим к следующей части программы – русская песня. Это вообще мой любимый кусок.

Тут я меняю электроорган на баян, и мы, инструментальным квартетом, аккомпанируем Людочке. Людочка – не Людочка, а вполне зрелая женщина, с чисто русским приятным лицом, с прекрасным голосом, очень хорошим репертуаром, в дорогом красивом платье в русском стиле, то с платочком, то с шарфиком. А какой голос!.. А как поёт! Задевает, достает зрительный зал Людочка до самого донышка, часто до слез любви и умиления… «Сапожки русские», «Ветерочки-ветерки…», «Где-то играет, играет гармошка…». А как она поёт о Родине, о России… «Я люблю тебя, Россия…»… Так и видишь в ней образ Родины, дома своего, матери… Недаром, что заслуженная артистка. Вместе с Зыкиной раньше пела. Один в один – одна школа.

Сама невысокая, пухленькая такая вся, вроде как мама. Но красивая на сцене, влюбиться можно запросто, если не видеть в гостинице, в автобусе, и без макияжа. Я это каждый раз замечаю, когда, аккомпанируя ей, выхожу с ней, с баяном, на авансцену, и она, кокетливо так, прижимается ко мне, либо озорно подмигивает, мол, люблю я баяниста, озорного-удалого… Она приехала к нам в филармонию аж из самой Москвы, вместе с «Колпачком». С Николаем-колпачком. Николай – молодой парень, лет двадцати пяти – двадцати восьми, он артист оригинального жанра. Кидает вверх всякие разные предметы: булавы, шляпы – плотные и конические, как колпачки, жонглирует ими. Его так и прозвали – Коля-колпачок, правда, за глаза. Они, Людочка с Колпачком, жили как муж с женой, причем, тихо, и незаметно, как мышки. Не то, что Сашка Залётнов с Лялей, или Артур с Тамарой.

Жили они как муж с женой, хотя Людочка была, на наш критический взгляд, на половину старше Колпачка, не меньше. Он такой весь стройный, худощавый, чуть прилизанный весь, вежливый. Говорил всегда тихо, голос не повышал, в споры не ввязывался, а замолкал, укоризненно поджав тонкие губы. Москвич, одним словом, «колпачок». Но Людочка – очень всё же талантливая, и очень обаятельная певица. В её номере у меня много всяких «вкусных» технических кусков, очень приятных – даже для меня поливушек-украшений. Но это, когда пальцы разогреты…

А сейчас… Меня предупредили – её номер пропускаем. Правильно, я сидеть даже с опорой на стул не могу, не то, что стоять, тем более с баяном на весу. Мы этот номер изящно пропускаем, как его и не было – зря Людочка переодевалась, мёрзла! – и идём сразу на номер «…лауреата международного Сопотского фестиваля…», к Гизо. Эта часть нашего концерта всегда шла очень хорошо.

Вполне заслуженно блистал Гизо – Тенгиз Северианович. Безусловно! Стройная фигура, красивый грузинский тип лица, пышный волнистый волос на голове, уложен в прическу а-ля Том Джонс, седина на висках, приятный мягкий баритон, мягкая улыбка, набор популярнейших любимых в народе песен, включая, английские, американские, французские, грузинские, русские… Красивый дорогой импортный костюм: черные брюки, черный же, ярко переливающийся серебряными искрами пиджак, белоснежная рубашка со стоячим воротничком, галстук-бабочка… черные лакированные туфли. Женская половина зрителей всегда напрочь была покорена красивым грузином, и голосом. Да и везде, все афиши с его изображением всегда были аккуратно вырезаны поклонницами. Кстати, и наши, музыкантов, тоже.

Но для меня сегодня этот концерт идёт, как сквозь больной сон. Я, играя на инструменте, продолжаю проваливаться в забытье и приходить в себя. Правда состояние забытия, постепенно что-то удлиняется. Я это с тревогой замечаю, и снова проваливаюсь… Но и концерт стремительно уже идёт к концу. Даже программу Гизо ребята здорово сократили. Он и половину ещё не спел, как музыканты «потащили» Гизо на финальную песню. А я и не возражаю, мне уже совсем плохо.

3

Всё в тумане… ватном тумане… Воздуха нет. Где воздух? Воздух! Мне душно. Душно…Темно. Ничего не вижу… Темно… Веки тяжёлые, как склеены, не открываются. Нет сил глаза открыть. Тяжесть… Тяжесть во всём теле… Тяжесть… Руку не поднять… всё тяжёлое, чугунное… Нет рук, не чувствую ног, одна тяжесть. Темень и тяжесть. Тяжесть в груди, будто плита давит… В сознании всё зыбко и расплывчато, всё в липкой дымке. Нужно выбраться… выбраться из липкой массы… Это кисель… липкий кисель… Туман. Дымка… всё не реальное… Мираж? Где я? Жарко… Солнце… Солнце… печёт грудь… Огонь жжёт… На мне плита горит… плавится. Аааа-а! Нужно сбросить с себя огонь, скорее… сбросить. Не получается… нет, никак…. Тяжесть… Жжёт… Нет сил. Нет… Ма-ама… Пить… Огненный обручь… Вокруг огонь, оболочка. Пересохло… Во рту пересохло. Язык распух… Песок, шершавый песок… Пить…Аааа-а-а! Печёт…

– Где я? – спрашиваю, не слыша своего голоса.

– Ну-у, оклема-ался мане-енько, а? Во-от и хорошо-о, сынок, вот и хорошо-о. – С трудом различаю склонённое надо мной чьё-то женское лицо. Не знакомое, но… Где-то я уже такое лицо вроде… видел… Мягкий грудной голос, добрый прищур внимательных глаз, тёплая улыбка, лицо в паутине морщин, на голове белый платок. А, она – фея?! Да, она фея. Точно, добрая фея из какой-то забытой сказки… Арина… Родионовна она! Да, это она. Я её знаю, знаю… Тревога мгновенно улетучивается, наступает отрешённое блаженное спокойствие. Большие её руки, с крупными узловатыми пальцами, аккуратно поправляют на мне тяжёлое одеяло. Пытаюсь освободиться из-под… – Нет-нет, – мягко, но твёрдо останавливает няня. – Лежи ещё пока, лежи-и.

– Где я? – еле ворочая распухшим, непослушным почему-то языком, едва шепчу. – Где все… наши? – Грудь продолжает гореть нестерпимым огнём. Что это? Сил нет даже пошевелиться, чтобы сбросить одеяло…

– Ты-ы здесь, и они-и все то-оже здесь… Эвон, за сте-енкой, – распевно произносит Арина Родионовна. – Лежи-и спокойно, не волнуйся. Лежи.

Голые белые стены, белая железная койка, тусклый свет дежурной лампочки под матовым колпаком. Есть и другие кровати, но в комнате только я и няня. Это больница, догадываюсь. Почему больница?.. Зачем?!

– Ещё чуток потерпи… потерпи-и чуток. Поспи ещё маненько, и всё пройдёт… – Баюкает меня нянечка. – Ща-ас всё пройдё-от. Ско-оро пройдё-от… – Подсовывает под голову свою руку. – Нака-ась, вот это, выпей. Выпей-выпей. – Осторожно поднимает мне голову, придерживает её, другой рукой подаёт к губам стаканчик-мензурку.

Что это? – мелькает вопрос и гаснет, как спичка на ветру. Ни думать, ни спрашивать сил нет – выпить. Пи-ить!.. Закрываю глаза и безропотно пью бабулино лекарство. Во рту и горле мгновенно вспыхивает пожар. Дыхание перехватывает, я закашливаюсь, теряю дыхание. Ручьём текут слёзы. Душит сухой, надсадный кашель. Это же!.. Спи-ирт?! Ф-фу!.. Это не вода. Спи-ирт это. Спирт!

– Ты это, дыши, сынок, дыши скорей… Щас уже всё будет хорошо. Спирта што ли никогда не пивал, а? – сочувствует бабуля, с сомнением качай головой.

В дверях, совсем неожиданно и совсем беззвучно, появились три тени, три фигуры. Они, не переступая порог, тревожно и внимательно, смотрят на меня, рассматривают. «Кто это? Ангелы?! Черти? Они ко мне, за мной?! Уже!!» Пытаюсь привстать, разглядеть их, кто это? Они молчат. Тоже смотрят. «Нет, – вглядываюсь… это не… Да это же… наши ребята, узнаю я – это Гизо, Олег и Колпачок!» На душе сразу становится спокойно, ребята здесь, значит, всё в порядке. Сил у меня ещё пока нет, но мне становится почти радостно и приятно. Веки, тяжелые-претяжелые, закрываются сами собой. Спать. Спааа…