Гать

Впрочем, лишь преодолев гудение тугой стальной пружины и захлопнув за собой парадную, молодой человек наконец почувствовал ту невозможную тревогу, и то заметное облегчение, что он только что испытал.

«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! — подумал он со странною улыбкой. — Это все от безделья. Лежать так днями на диване, перебирая досужие мысли, разве это дело? Устремления любые только и хороши, что своим деятельным воплощением. Взял себя за микитки, встряхнул как следует, и дуй вперед, как по накатанному пойдет. А если сомневаться да всего бояться, то никакие измышления не помогут, только хуже сделают. Судите сами, разве это серьезно? Совсем не серьезно. Выходит, одними фантазиями сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй, что и игрушки!»

Подумав так, молодой человек свернул по переулку, направившись к ближайшему мосту, причем сделал это скорее машинально, одною мышечной памятью, нежели по доброй воле, потому как, только уткнувшись носом в тухлую воду канала, а руками нащупав в полутьме мокрую свинцовую краску перил, он вдруг сообразил, куда его понесла нелегкая.

Первоначальные намерения его были совсем другими.

— Ай-ай, молодой человек, нарушаете, нехорошо.

— А?

Обернувшись на голос, наш герой сперва никого там не обнаружил, и лишь как следует приглядевшись, различил в туманном полумраке фигуру. Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, усатый, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Ко всему, в этот раз был он щегольски и комфортно одет и в виде исключения смотрелся осанистым барином, почему-то предпочтя для столь ранней встречи именно такой образ.

— Иванович, не подкрадывайтесь так ко мне! — вскинул руками юноша.

— Для вас, товарищ Тютюков, я буду исключительно «господин Иванович», — сухо уточнил мужчина. — Мы договаривались о встрече еще на вечер, я вас по каналам ловить не нанимался.

Иванович с этими словами, придерживая левою рукой суконную шляпу, склонился к каналу и смачно харкнул в его туманные глубины.

— Надеюсь, вы не топиться сюда пришли? Потому как сумки с парным мясом, по дурной местной традиции, я при вас не вижу.

— Зачем вы здесь? — огрызнулся в ответ молодой человек, поглубже запахивая худой плащ.

— Ну как же, голубчик, — господин широко, во все зубы усмехнулся, как будто того подначивая. — Спрос с вас снимать. Судите сами, на явку не явились, вскочили потом в такую рань чуть не в одном исподнем, совершили попытку, стало быть, покинуть расположение. В наше время и не за такое спрашивают. Или у вас есть как объясниться, а, Христо? Или как вас там на самом деле кличут в ячейке. «Боцман»? — названный так Тютюков при этом невольно дернул головой. — Да пусть бы хоть бубновый валет, мне наплевать. Чего молчим, давайте разговаривать, покуда с вами по-человечески беседу проводят.

— Не мог я… не получилось вчера прийти, господин хороший, — и отчего-то при этом размашисто перекрестился.

— А вот этого не надо, жалостивить меня потом будете, в совсем другом месте. Так куда же вы это направлялись, скажите на милость?

— Сам не знаю. Сомнения одолели.

— Сомнения — это хорошо, сомнения — это правильно. Вам, Христо, по возрасту положено во всяком сомневаться. Но также вам положено — и тут я особо настаиваю — при всяком возможном сомнении советоваться со своим куратором. Прошу любить и жаловать, — с этими словами мужчина церемонно раскланялся, стараясь при этом по-прежнему особливо держать собеседника в своем поле зрения.

— Я сейчас не о нашем общем деле, господин Иванович, в нем я как раз ничуть не сомневаюсь. Тверд и морально устойчив, как нас учили вожди. Я в себе сомневаюсь. Тот ли я исполнитель и проводник линии Партии. Ведь ежели так посудить, кто я есть? Вчерашний школяр без особых талантов, таких, как я, долго ли сыскать? Да и поглядите на мое бытование, питаюсь нерегулярно, снимаю угол, работы толком нет. Чтение ночами да посещение собраний — пожалуй, единственное полезное, что я ежедневно предпринимаю. И тут появляетесь вы.

— Звучит так, будто вы не слишком крепки не в вере в себя, но в вере в меня. Это что же такое получается, давая вам пятерку аванса, я просчитался? Разбазарил фонды, допустил преступную халатность, не сумел просчитать вашу, товарищ Тютюков, минутную слабость, поставил тем самым под удар успех всей операции?

С этими словами дородный навис над хлипким, даром что роста они были почти одинакового.

— Ни боже мой! — вконец испугался Тютюков. — Даже и в мыслях такого не было!

— Вот и славно, — проявив недюжинную отходчивость, господин куратор тут же сдал назад, тем временем нащупывая у себя за пазухой нечто увесистое, — вот вам, держите.

Юноша с некоторым удивлением глядел на свои сухие ладони, машинально сжавшие крепкое, почти в локоть длиной, топорище. Холодный металл обуха тускло блеснул в отсветах далеких газовых фонарей.

— Но мы же не так договаривались?

— Следовало вчера вам, Христо Тютюков, быть в присутствии. И теперь-то чего. Теперь приходится действовать по обстоятельствам, — делано вздохнул усатый барин, для важности достав из нагрудного кармана жилета часы, прослушав перелив мелодии, и лишь потом вернув брегет на место. — Впрочем, если у вас какие-то другие планы — вы же куда-то шли, когда я вас окликнул — в таком случае я ни в коем случае не настаиваю.

И с такими его словами тяжело уперся взглядом в лоб молодому человеку. Так может смотреть лишь только направленный на тебя ствол заряженного револьвера. Христо, кажется, даже почудился при этом скрежет проворачивающей барабан собачки.

Он тут же бросился отрицать любые по поводу себя подозрения:

— Что вы, господин Иванович, ни в коем разе, я совершенно свободен, я прямо сейчас готов, только скажите, отчего выбран для подобного дела столь грубый, хм, инструмент?

— Свежая оперативная информация, — сухо процедил дородный, сопровождая эти свои слова сложенной вчетверо бумажкой. — Тут все детали, адрес, только я вас очень прошу, не ошибитесь дверью, а то хлопот потом, за вами прибираться, — и при этом неприязненно поморщился.

— А, да, конечно же, не извольте сомневаться, — заторопился юноша, неловко мешая самому себе топором спрятать листок в карман.

— Христо, господи ты ж боже ж мой, — тут же зашипел Иванович, — да спрячьте же инструмент за подкладку! И придерживайте его там, а то вывалится, чего доброго без ноги так останетесь!

Тютюков, проделав требуемое, стоял теперь понуро, поминутно шмыгая носом. Его потихоньку начинало колотить в ознобе.

Напоследок оглядев подопечного, дородный вновь смачно харкнул — на этот раз себе под ноги, и на этом с единым дуновением ветра исчез в тумане. Молодой человек вновь остался наедине с собой.

И чего было впадать в расстройство, к чему было сомневаться? Прежняя договоренность вновь стала маячить перед Тютюковым так же прямо и просто, как висят порою иконы в красном углу — висят и смотрят на тебя неизысканным взглядом вечноживущих. Плевать им из-под оклада на то, что ты там сам себе удумал, на планы твои смертные, на испуг твой телесный. Они-то уже бессмертные. Плевать.

И на долг твой перед хозяйкою, и на сомнения тяжкие в собственной способности на верный поступок. Правильно говорит этот самый Иванович — может, и не годишься ты, Христо Тютюков, человек младых лет, на свершение. Будто кто кого спрашивает, выбор дает.