Гаухаршад

– Я слышал: болезнь коснулась тебя чёрным крылом?

Она хотела ответить, но голос снова изменил ей, и ханбика лишь кивнула головой.

– Ещё говорят, тебя ждёт путь в Казань?

Гаухаршад вновь кивнула и сглотнула пробежавшую по щеке слезинку.

– Не плачь. – Он дотронулся ладонью до её подбородка, и от его нечаянной ласки сердце девушки оборвалось, покатилось вниз с головокружительной быстротой. Не владея собой, Гаухаршад кинулась на грудь мужчины, прижалась загоревшейся щекой к его плащу. Руки её обвили шею Мухаммада, а губы уже готовы были закричать: «Я не сестра тебе, я – женщина, которая любит тебя! Ты для меня – единственный мужчина!» А Мухаммад уже и сам обнимал её, бережно прижимал к груди.

– Тише, – шептал он, – тише, маленькая девочка. Не надо плакать. Жизнь не прекращается за воротами Салачика, и ты это поймёшь, как только покинешь Крым. Как много нового и интересного ты увидишь в других землях. И я буду вспоминать иногда о своей сестрёнке.

Мухаммад с трудом расцепил судорожно сплетённые на его шее руки девушки:

– А теперь прости, мне нужно срочно вернуться в Акмесджит, меня ждут.

«О чём он?! – с отчаянием думала Гаухаршад. – Зачем он разговаривает со мной, как с ребёнком или тяжелобольной? Лучше бы Мухаммад смеялся и оттолкнул меня, а я бы ползла за ним следом, цеплялась за его ичиги, за стремя коня. Я молила бы взять меня в Акмесджит невольницей, прислужницей, кем угодно! Только бы он не разговаривал со мной так, только б не называл своей сестрой! Как теперь после его слов можно упасть на колени и говорить бесстыдные слова, которые родились в моей голове этой ночью? Как я посмею сказать это?!»

Она с отчаянием глядела, как мужчина с улыбкой запахивается в плащ и говорит ей что-то такое же ласковое, о чём говорил и прежде. «Не уходи, – молили её глаза, – поцелуй меня! Хотя бы один поцелуй, о котором я могла бы вспоминать всю жизнь!»

Гаухаршад шагнула к солтану, протянула немеющие руки. Хриплый шёпот вырвался из пересохших губ:

– Поцелуй меня, Мухаммад… на прощанье…

Он замешкался, но потянул девушку к себе и едва коснулся её щеки. Но спустя мгновение губы мужчины переместились к ушку Гаухаршад, и шёпот прошелестел взволнованно:

– Ты пахнешь духами своей матери.

Она замерла, словно уличённая в страшном злодеянии. Ещё вчера ханбика приказала прислужнице стащить со столика валиде хрустальный флакон с любимыми духами, рецепт которых старичок-парфюмер хранил в великой тайне. Этот сухонький, сморщенный, как старый пергаментный лист, старик прибыл с госпожой Нурсолтан из Казанского ханства. Сегодня вечером, нанося на свою кожу ароматные густые капли, Гаухаршад думала о том, что если глаза Мухаммада не увидят перед собой лица любимой женщины, то пусть его обоняние почувствует неуловимое присутствие валиде. И она поняла, что не ошиблась, когда возлагала на духи матери большие надежды в обольщении калга-солтана. Мухаммад окунулся в её волосы, вдыхая такой знакомый аромат, его руки уже не касались Гаухаршад с прежней, осторожной лаской, а стискивали девичьи плечи с неподвластной его воле силой. Он застонал, прижимая к себе загоравшееся под его руками тело. Мухаммада больше не нужно было молить о поцелуе, он приник к губам ханбики с такой неистовой страстью, что девушка едва не задохнулась. Но в следующее мгновение мужчина резко отпрянул:

– Нет!.. Всё не так… Прощай!

Солтан исчезал в сгущающихся сумерках, он торопился унести своё желание прочь от девушки, которой не принадлежала ни его любовь, ни его страсть.

Ноги не держали Гаухаршад, она опустилась на скамью и заплакала. Вот и сбылось то, что так неистово хотелось: она добилась поцелуя любимого мужчины. Но почему в тот миг ханбика почувствовала, что этот поцелуй не принадлежит ей? Она украла его у собственной матери, потому что это её целовал сейчас Мухаммад, это прекрасную валиде с такой страстью и всей силой неутолённого желания сжимали крепкие мужские руки. О, если бы она знала, как невыносима будет боль от этого осознания, то не позволила бы Мухаммаду прикоснуться к ней. Нурсолтан всё это время стояла между ними, и незримое присутствие женщины, которая дала ей, Гаухаршад, жизнь и которая сейчас отнимала надежду на счастье вместе с любимым мужчиной, делало боль ещё острее. Дочь Ибрагима рыдала, желая только одного: навсегда покинуть Крым.

Глава 5

Утром в покои ханбики пришла прислужница валиде. Мать приказывала Гаухаршад явиться к ней в кабинет. На миг ханбика ощутила страх маленькой девочки, пойманной на месте преступления. Быть может, валиде стало известно о тайной встрече с калга-солтаном? Внешне ханбика ничем не показала своего замешательства, не двинулась с места, восседая перед зеркалом, с которого навсегда сняла цветастую шаль. Гаухаршад с нарочитой медлительностью разглядывала, хорошо ли уложены косы и достаточно ли украшений надели на неё невольницы.

Подумав, она приказала сменить бирюзовые серьги на пышные, с жемчужинами редкого окраса, свисающими в ряд до самых плеч. Прислужница матери всё стояла в дверях, склонив спину и ожидая ответа ханбики. Гаухаршад украдкой скользнула взглядом по покрасневшему от натуги лицу пожилой женщины, злорадное удовлетворение бальзамом пролилось на сердце. Унижая прислужницу госпожи Нурсолтан, она мысленно унижала собственную мать, ненависть к которой не переставала расти в её душе. От страха уже не осталось и следа. Ей даже захотелось, чтобы мать узнала о свидании с крымским калга-солтаном. Тогда бы она смогла выплеснуть переполнявшее её зло на валиде, заставить мать хоть на мгновение ощутить боль, которую испытывала дочь. Наконец Гаухаршад поднялась, благосклонно кивнула головой:

– Передайте госпоже, я скоро навещу её.

Но к матери она пошла, выждав не менее часа, хотя и не знала, чем занять себя в эти томительные минуты. Старшая нянька Жиханара, растившая Гаухаршад с самого рождения, ворча, накинула поверх наряда ханбики чадру фисташкового цвета. Над шёлком чадры златошвейки ханского двора трудились не один месяц: золотые и серебряные узоры покрывали дорогую материю с головы до пят. Даже по краям чёрной сетки вился золотой узор. Гаухаршад осталась довольна своим видом. Ей хотелось подавить валиде роскошью, она помнила о странной наклонности матери одеваться скромно.

Нурсолтан придавала своим нарядам мало значения, но, пожалуй, во всём дворце нельзя было найти человека, кто замечал это. Изысканная красота этой женщины, не увядшая с годами, была её главным украшением, и даже самые дорогие и редкие драгоценности блекли при виде сияющих, сапфировых глаз. Её считали самой красивой женщиной Казанского ханства, а ныне эту бесспорную красоту признавал и Крым, где были сосредоточены самые богатые невольничьи рынки Востока, полные очаровательных девушек со всего света. Единственной дочери валиде Нурсолтан, увы, не досталось ничего от внешности матери. И Гаухаршад, всё своё детство и юность гордившаяся, что она похожа на отца – могущественного казанского хана Ибрагима, теперь желала хоть немного приблизиться к ослепительной красоте матери. Если бы Всевышний наделил её такими же глазами и точёными чертами, то ныне калга-солтан Мухаммад был бы у ног Гаухаршад, а не бежал от неё в Акмесджит.

Евнух, дежуривший у кабинета крымской госпожи, едва завидел ханбику, поспешно распахнул створки дверей. С гордо вскинутой головой она вошла к матери. Нурсолтан была не одна, в её кабинете Гаухаршад увидела мужчину. Он со всей почтительностью поприветствовал ханскую дочь и продолжал стоять, ожидая, пока его представят.

– Гаухаршад, – Нурсолтан заговорила мягко, и по голосу матери девушка угадала, что валиде ничего неизвестно о вчерашней встрече в саду, – я решила сменить твою охрану. Когда ты отправишься в Казань, тебе потребуются надёжные и сильные телохранители. Я не желаю, чтобы тебя окружали крымцы, твоя охрана должна быть из нашего рода. Это – юзбаши Турыиш, с этого дня он начальник твоих телохранителей.

Первым желанием Гаухаршад было возразить словам матери, ей хотелось взбрыкнуть, подобно молодому жеребцу, не желавшему терпеть никакой узды. Она уже открыла рот, но слова замерли на губах, когда она вгляделась в лицо сотника. Его открытое мужественное лицо неуловимо напомнило солтана Мухаммада, и спокойный, полный собственного достоинства взгляд мужчины остановил слова, готовые сорваться с губ.

Не понимая, что с ней происходит, недовольная Гаухаршад с сердитым видом опустилась в лоно мягкого диванчика. Он стоял в стороне, окружённый бархатными занавесями, за которыми девушка могла надёжно спрятаться, но при этом наблюдать за всем, что происходило в приёмной. Валиде Нурсолтан принялась обсуждать с юзбаши необходимое количество охраны, условия проживания и оплату, а Гаухаршад ловила себя на странном желании ещё раз взглянуть в лицо мангыта. Он казался не таким молодым, лет на семь-десять старше солтана Мухаммада, но Гаухаршад не отважилась бы назвать его стариком. Мужчина излучал уверенность и спокойную силу, и стоило только догадываться, как умеют расправляться с врагами его большие, крепкие руки. Такой же мощью веяло от всей рослой, широкоплечей фигуры воина, а глаза были иными, словно и не воин стоял перед ней, а мудрый философ, чей внимательный взгляд проникал в самую душу человека. «Туры-иш, – медленно протянула про себя Гаухаршад. – Имя, словно не говорится, а течёт». Ханбика ловила себя на желании заговорить с военачальником, она только ждала, когда валиде закончит беседу. Но мать, обсудив все вопросы, отослала начальника охраны из кабинета.