Гауптвахта
Шрифт:
Доска называется «вертолёт», а подставка — «козёл». Запомним это. Это очень важно для нашего повествования.
И от арестантов, и от офицера то и дело слышится одно и то же слово: «ОТБОЙ!»
Камера номер семь.
Восемь положенных в один ряд табуреток, восемь «козлов», поставленных в ряд параллельный. Оба ряда соединены перемычками в виде «вертолётов». И всё — впритык друг к другу: и «козлы», и табуретки, и «вертолёты», а позже — и люди. Когда лягут.
«Козлы» — в головах, табуретки в ногах. Табуретки
Таков порядок.
Стол отодвинут в угол, и свободного места в камере больше нет.
Арестанты сняли сапоги и легли на свои «постели».
Зимняя шапка им — вместо подушки, а шинель — она и матрас, и одеяло, и простыня одновременно: хочешь под себя стели, а хочешь, укрывайся сверху.
В камеру заглядывает лейтенант.
— Кто взял лишнюю шинель? Там одному арестованному шинели не досталось!
За всех почему-то отвечает Бурханов:
— У нас — всё по-честному, товарищ лейтенант.
Лейтенант пересчитывает пальцем шинели, бубня себе под нос числительные от одного до восьми: «…семь, восемь… Все на месте… Куда же шинель делась?» Захлопывает и запирает дверь.
А Принцев спрашивает шёпотом:
— Скоро они там свет выключат?
— Да ты на губвахту попал или в санаторию? — смеётся в ответ Бурханов.
Злотников вставляет:
— Он в гостинице! У него — номер-люкс!
Полуботок терпеливо поясняет Принцеву:
— Понимаешь: на гауптвахте свет по ночам не выключают. Так — по Уставу.
Арестанты вертятся, пытаясь найти более-менее подходящее положение, в котором можно было бы уснуть.
Принцев шепчет Полуботку:
— Эй! Ты ещё не спишь? А почему эти доски называются «вертолётами»?
Тот отвечает:
— От слов «вертеться» и «лететь вниз», если вся эта конструкция рухнет.
Камера номер семь. Все спят.
Но нет, не совсем! Вот Лисицын привстаёт на своём месте и извлекает из-под стола свёрнутую шинель. Ту самую. И укрывается ею. Так-то оно удобнее: одна шинель сверху, другая шинель — снизу. Жить можно и на гауптвахте. Надо только — умеючи!
Все камеры всей гауптвахты. Ночь.
Все спят. И далеко не во всех камерах доски лежат впритык. В одиночках — так там и вовсе одинокий «вертолёт» у стены, об которую нельзя пачкаться, и одинокий арестант, вытянувшийся в струнку — не дай бог начнёт во сне вертеться, вот как раз и совершит свой полёт с доски на пол.
А один такой бедолага спит без шинели. Не досталось ему почему-то. А он от холода ведь даже и калачиком свернуться не может.
Вторые сутки гауптвахты
Камера номер семь. Время — шесть утра.
Дверь камеры открывается. Звучит команда: «Подъём!»
Все разом вскакивают, словно бы и не спали, а только того и ждали, когда раздастся
этот душераздирающий вопль. Однако, если хорошенько вглядеться в эти активно движущиеся двуногие объекты, то станет ясно, что это просто человекообразные механизмы — бессмысленные, бессловесные.Слышно, как в коридоре отпираются другие двери, и тот же голос орёт: «Подъём!», «Подъём!»
«Козлы» и «вертолёты» отправляются назад в каптёрку; у каждого губаря — «козёл» в одной руке, а «вертолёт» — под мышкой другой руки. В камерах табуретки переводятся в вертикальное положение, столы выдвигаются на середину.
Звучит голос лейтенанта: «Чтоб через две минуты все стояли во дворе с лопатами!»
Двор гауптвахты. Шесть-тридцать утра.
Арестанты работают — чёрные силуэты с чёрными лопатами, разгребающие снег.
Чей-то дряблый голосишко жалуется:
— Ну и ну, ребята! Сколько снегу навалило за ночь! А мы-то уж думали, что весна совсем уж наступила!
Форма одежды такая: шапки, шинели без ремней, рукавицы, выданные на время работы.
А на высокой веранде соседнего дома, там, за забором, вспыхивает свет. И девушка торопливо спускается по лестнице во двор, а её мать высовывается из-за двери и кричит дочери вдогонку что-то вроде: «Не забудь чего-то там!» или «Смотри, не опоздай на работу!» — губарям не слышно, им только видно.
То там, то здесь вспыхивает свет. Просыпаются окна с уютными занавесочками и люстрами, просыпаются дома, уходят в темноту тёмные силуэты простых советских тружеников. Нормальные люди встают с нормальных постелей, одеваются в нормальную одежду и идут на нормальную работу!
Там, в том сказочном царстве, всё нормально!
Двор комендатуры. Утренние сумерки.
Теперь губари работают здесь.
Возле ворот маячит часовой со штыком на карабине.
Улица Чернышевского. Тротуар возле входа во двор комендатуры. Уже светло.
Губари очищают от снега подступы к воротам.
Тут же — часовой с карабином и случайные прохожие. А вдали виднеется плакат насчёт производства обуви.
Ещё только утро, а все уже смертельно устали.
Двор комендатуры. Уже совсем светло.
Арестанты выстроились вдоль забора и ждут, когда их распределят по машинам. Форма одежды: шапки, шинели, РЕМНИ (заметим это!), рукавиц нет ни у кого.
Начальник гауптвахты старший, лейтенант Домброва, и начальник караула — вчерашний молодой лейтенантик, торчат перед строем, держа в руках листки с разнарядками на работу.
Арестанты стоят усталые, подавленные, ничего не соображающие, но чётко выполняющие любые команды.
Домброва говорит:
— Эту группу бандитов отправим пешком, тут не очень далеко… так-так… Из этого списка — всех на автобусе доставить на овощную базу… А вот этих бандюг пошлём в войсковую часть номер… (шум мотора заглушает последующие слова начальника гауптвахты).