Гауптвахта
Шрифт:
— А ты чего раскричался? — спрашивает Артиллерист. Кто ты здесь такой?
Они стоят друг против друга — Артиллерист и Злотников. Артиллерист намного выше ростом да и по ширине плеч, объёмам кулаков и прочим данным ничем не уступит самозванному властелину гауптвахты. Вот только лицо у него — простое и открытое.
Вмешивается Косов. Он оттягивает Злотникова назад со словами: «Ну хватит! Пошутили и хватит!» И Злотников как будто успокаивается. Полуботок и Артиллерист поднимают свои носилки и уходят.
Остальные губари молчат — никак не реагируют на увиденное и услышанное.
Двор дома офицеров.
Арестанты стоят у обломка стены, оставшегося от какого-то гаража. А по ту сторону котлована маячит чугунная груша на цепи, сокрушающая обломки катастрофы. Но груша и прочая техника — это где-то там, ну а здесь — Злотников. Он упорно долбит кусок стены, пытаясь изничтожить его.
Пожилой прапорщик кричит ему:
— Да ты погоди! Сейчас техника прибудет! — Какая там техника, сквозь зубы отвечает Злотников. — Навались, ребята! Ну-ка, раз-два-взяли!.. Ух!
Некоторые губари тоже пробуют развалить стену. Звучат удары. Высекаются искры…
Злотников отходит подальше и, разбежавшись, со страшною силой врезается ломом в ненавистную твердыню. Стена явно содрогается.
— Да ты погоди! Не горячись! — кричит пожилой прапорщик.
Злотников вновь отходит для разбегу:
— Ребята, вперёд! В бой! Ура-а-а-а! — С рёвом врезается в стену. — Бей её!
Клич вождя подхватывают и другие: с недружным «Ура!» губари налетают на преграду и выбивают из неё большие и малые куски.
А стена всё стоит и стоит. Вызов бросает, дерзкая.
И вновь Злотников отходит для разбегу.
Держа перед собою лом, как штык, он примеривается к той точке, которую собирается поразить. По бокам от него пристраиваются его боевые соратники — в их числе и Принцев, и всегда безропотный и незаметный Аркадьев — это тот, с ужасно горбатым носом.
— За мной! За Родину! За Сталина!
Вожак и его народные массы врезаются в стену.
Стена сильно вздрагивает, покрывается трещинами и, поколебавшись, почти вся падает вперёд. Но один увесистый кусок, подчиняясь игре трещин и прихоти земного притяжения, опрокидывается назад — прямо на Аркадьева, лом которого так неудачно сработал. Глыба падает Аркадьеву на руки, на грудь, её пытаются удержать, подхватить, но она медленно подминает под себя солдата, стремясь вдавить его в землю.
Слышны крики: «Держи! Держи!»
Компания зевак штатского происхождения.
Первый зевака высказывает осторожное предположение:
— Смотри-ка, этого сейчас, наверно, задавит насмерть!
Второй более категоричен в своих суждениях:
— Да уж я думаю! Такая глыба и чтобы не задавила!..
Солдаты отваливают глыбу в сторону. Спасённый Аркадьев долго ещё не может прийти в себя.
— Я чуть не сломал себе руку!.. — бормочет Аркадьев. — Спасибо, ребята!.. Без вас я пропал бы… Рука-то как болит…
— Ну чего столпились? — кричит Злотников. — Во всяком бою должны быть свои жертвы! — Хохочет. — И они ещё будут!
Двор дома офицеров. Вот уже и стемнело.
Прекращает своё тарахтенье понаехавшая
техника, отключаются моторы, гаснут фары. Все расходятся — кто по домам, кто по казармам; одни лишь губари остаются и продолжают вкалывать.Но вот и их работа замедляется, а потом и прекращается вовсе. И не для перекура, нет! Тут, оказывается нечто другое.
Некая женщина начальственного вида и уже в возрасте, собирает вокруг себя губарей и начинает им что-то объяснять, а потом и приказывать. Причём — с нарастанием, всё громче и громче:
— А я вам приказываю!
Солдаты смеются в ответ:
— Ну и ну!.. Ещё чего захотела!
— А я вам приказываю погрузить немедленно этот прицеп в самосвал!
— Так ведь мы ж его ни в жись не подымем, — возражает кто-то из губарей. — Тут нужен подъёмный кран!
И в самом деле: всякому психически нормальному человеку ясно, что поднять ТАКУЮ тяжесть и ТАКОЙ объём железа на высоту кузова самосвала способна только техника.
— Вы не думайте! — орёт истеричка. — У меня у самой муж — подполковник! Он вам всем покажет! А сейчас я позвоню начальнику вашей гауптвахты или коменданту гарнизона, и они вам добавят срок!
Ей в ответ — дружный, хотя и невесёлый хохот.
— А нам уже и так добавили срок!.. — кричат губари. — Нам уже и так отменили освобождение! И чего вы кричите? Нам просто не под силу поднять эту штуку!..
— Я вас всех под трибунал подведу! — орёт истеричка. — Вы у меня сгниёте на гауптвахте! — Срывается на визг: — Выполняйте то, что я вам приказала!
Кто-то из свиты, окружающей начальницу, безуспешно пытается успокоить её. Истеричка же между тем лишается дара речи и судорожно ловит ртом воздух с выпученными предынфарктными глазами. И вот, в образовавшуюся длинную паузу нежданно вторгается рядовой Злотников. Он выходит вперёд, останавливается прямо перед Истеричкою, смело смотрит ей в её безумные глаза.
— Вы, гражданка, не имеете права нам приказывать! Пусть сюда придёт офицер в военной форме и прикажет нам погрузить этот прицеп в самосвал! Пусть! И тогда мы… Вот сука буду! — по-блатному бьёт себя кулаками в грудь, — надорвёмся и умрём, а всё равно не сможем погрузить его! Но, по крайней мере, мы будем знать, за что мы умираем!.. Если за Родину, за Партию — мы всегда готовы! — Злотников усмехается. — Но никакой офицер нам такого не прикажет. Офицеры — люди умные. — Злотников поворачивается к губарям и торжественно провозглашает: — Ребята, следуйте за мной! Мы ещё не всю работу выполнили!
— Хулиганы! Хулиганы! — орёт Истеричка. — Вы у меня все под трибунал пойдёте!
Злотников оглядывается на неё:
— Мы — под трибунал? — и дико ржёт.
Губари подхватывают этот его тон, слышны хохот, свист, улюлюканье. Все идут следом за Злотниковым с облегчением, с ощущением того, что именно он избавил их от грозной беды.
Истеричка истошно визжит, а свита увещевает её: «Ну ведь нельзя же так! Ей-богу, неловко даже!»
Какая-то женщина, оказавшаяся свидетельницею этой сцены, неодобрительно качает головой. Вот её взгляд задерживается на проходящем мимо Принцеве — на его мученическом личике, на страдальческой фигуре.