Гавана, год нуля

Проблема заключалась в том, что, по его словам, борьба с родителем стала излюбленным видом спорта его сестры; но отец твердил, что это все издержки взросления. В любом случае, выходки девочки били по ней самой. Анхель подозревал, что она балуется наркотиками, потому что ей случалось ввалиться к нему совсем никакой с просьбой дать ей проспаться. Дайани прекрасно знала, что в таком состоянии лучше не попадаться папаше на глаза, но тут уже не пожелал терпеть Анхель. Он был категорически против, чтобы она причиняла вред и бунтовала против самой себя.

«Теперь она носится с новой идеей: раздобыть денег, чтобы уехать из страны», — сказал он, тяжко вздыхая и чувствуя свое бессилие.

При всем желании единственное, что он мог ей дать, — это любовь, потому что у него и у самого ничего не было, и уж денег — тем более. Он жил на спорадические поступления арендной платы, время от времени сдавая одну из комнат — неофициально, без лицензии. Ну и отец иногда подбрасывал ему деньжат или закупал продукты. Именно тогда он и пригласил меня разделить с ним «новогодний ужин», приготовленный собственноручно.

В тот вечер, как и во многие последующие, мы устроились на диванчике, потягивая ром имени «папина любезность». Я сидела, а он — лежал, положив голову мне на колени. Анхель и сверху выглядел красавцем. Он поднял руку, пригладив мне волосы, и спросил, не утомляют ли меня его россказни. Я сказала, что совсем нет. Слушая, я входила в его мир, начинала иметь к нему отношение, даже не являясь частью его прошлого. Он улыбнулся и спросил, как у меня прошли дни, когда мы не виделись.

— На неделе я встречалась с Леонардо, — сообщила я. Предпочла, чтобы он узнал об этом от меня, а не от разговорчивого писателя.

Анхель отвел руку от моих волос и спросил:

— С Леонардо?

Я улыбнулась и рассказала, что зашла к нему на работу позвонить. Анхель привстал и повернулся налить себе еще рома, между делом пробурчав, что этот тип никогда не вызывал у него доверия.

— А ты ему очень симпатичен, — сообщила я.

Он отхлебнул, снова положил голову мне на колени и, обхватив обеими руками стакан, поставил его себе на живот. Сказал, что мне стоит быть поосторожнее с Леонардо; они знакомы уже давно, но друзьями никогда не были, потому что в Леонардо есть что-то такое, что не позволяет полностью ему доверять. Он не знает, как бы мне объяснить, это всего лишь интуиция, так что он предпочитает поддерживать с ним отношения, но не хочет наделять его полным доверием и мне не советует.

Внезапно мне пришло в голову, что Анхель может ревновать своих женщин к друзьям. Моя встреча с писателем пробудила в нем ревность, и мне это даже понравилось.

— Ну, так вот, — продолжила я, — Леонардо пригласил меня к себе на литературные посиделки.

Анхель с досадой взглянул на меня, а через несколько секунд заявил, что Лео не устает его удивлять. Он тоже туда приглашен; на самом деле собирался мне об этом сказать, однако хозяин его, очевидно, опередил. Мне польстил еще один знак его ревности. То, что мы оба приглашены, превращало вечеринку просто в вечеринку, а не в удобный случай продвинуть мою дружбу с Леонардо, но это не страшно — будет и другая возможность. Так или иначе, то, что Леонардо — цель номер один в розысках автографа Меуччи, не помешает использовать его как фактор риска в деле окончательного завоевания Анхеля. Так что я склонилась к Анхелю, поцеловала его в губы и прошептала:

— А не потому ли он тебе не нравится, что он был приятелем Маргариты, «море все синей, ветра крылья…»?

Он улыбнулся, мгновенно высунул язык и провел им по моим губам, а потом сказал: «Ведьма…» И прибавил, что его бывшая и писатель приятельствовали еще до того, как сам он познакомился с Маргаритой, что Леонардо за ней ухаживал, но она предпочла его. Последние слова он произнес с явной гордостью, и я улыбнулась, приподнялась, отпила глоток рома и, не глотая, прижала свои губы к его губам, вливая напиток ему в рот, чтобы он смешался с моей слюной, стал вкусом меня. Мне захотелось спросить его, когда же он соберется изгнать призрак Маргариты из своего дома, но я ничего не сказала. Зачем? У меня сложилось впечатление, что история о ней — запутанная и неудобная, как неудачно уложенный ковер, о загибающийся уголок которого ты всякий раз спотыкаешься и думаешь: «Да, надо бы перенести его в другое место», а потом благополучно забываешь до следующего раза, когда неизбежно снова споткнешься.

— Ты знаешь, что Маргарита покидает эту квартиру? — произнес Анхель, когда мы закончили целоваться. Я просто помертвела: он будто бы прочел мои мысли. Я встала и выпила, чтобы скрыть свою заинтересованность. Еще он сказал, что мне следовало бы быть ей благодарной, потому что она нас кормит. Мои брови удивленно поползли вверх. «Распродаю ее шмотки», — пояснил он. И продолжил: она — еще не решенная проблема, нечто, прежде ускользавшее из его рук. Некий цикл, завершенный не в соответствии с внутренней логикой, но насильственно прерванный.

Когда Маргарита оставила Анхеля ради Бразилии, он все еще любил ее и не верил в окончательный разрыв. Он думал, что она переживает некий кризис и ей всего лишь нужно побыть одной. Чуть-чуть одиночества для восстановления душевного равновесия. Они всегда были очень близки, слишком близки. Маргарите, конечно же, необходимо попробовать независимости, и ничего лучше путешествия за границу для этого не придумано. Ты остаешься один, и все, что ты делаешь, зависит только от тебя, от твоих возможностей как человека и как профессионала. Так он себе объяснил. Но когда он нашел ее в Сан-Паулу, она заявила, что не имеет ни малейшего желания возвращаться и что она просто на седьмом небе от счастья, когда их разделяет столько морских миль. «Просто невероятно, как работает мозг», — сказал Анхель. И верно: несмотря на унижение, он все еще не был готов это осознать и не желал принять их разрыв. Для него все это было вопросом времени, Маргарита была его любовью, она не могла просто взять и таким нелепым образом испариться. Поэтому в Гавану он вернулся в страшной тоске, однако с надеждой получить от нее письмо, в котором она сообщит о возвращении.

Стоит ли говорить, что это письмо так никогда и не пришло. Маргарита не собиралась возвращаться — ни к Анхелю, ни в страну, которая неумолимо погружалась в глубокий кризис. У нее уже был бразильский парень, а это первый шаг к тому, чтобы остаться. Все произошло очень быстро. Однажды вечером в этой самой комнате они неожиданно заспорили. Спорили они частенько, но в тот вечер накал взаимных претензий перешел в полномасштабную ревизию всей совместной жизни. Дискуссия оборвалась неожиданно, когда Маргарита заявила, что уходит от него и к тому же вскоре отправляется в путешествие.

Анхель сделал паузу, чтобы налить еще рома. В тот вечер она ушла с одним маленьким чемоданчиком, как будто ненадолго. Поэтому он и хотел оставить квартиру в том самом виде, в каком она была при ней: с ее одеждой и туфлями в платяном шкафу, с ее книгами и даже зубной щеткой. Здесь все ждет ее возвращения. Он так прожил годы, пока время не заставило его осознать, что задолго до своего ухода Маргарита вынашивала планы покинуть страну.

Анхель с грустной улыбкой вздохнул и добавил, что недавно решил избавиться от ее вещей. Получалось неплохо — появились деньги, а Маргарита как будто начала понемногу отступать, возвращая ему покой. Но окончательно избавиться от призрака, положить конец этому циклу должен именно он. «У меня есть план, — сообщил он. — Рассказать?» Я кивнула: разве это могло меня не заинтересовать? Ну так вот, он начал с одежды и обуви, потом перейдет к книгам, затем на очереди — разные сувениры, напоминающие об их совместной жизни, а под конец останутся самые личные вещи, которые он собирается отослать ей в Бразилию вместе с письмом, в котором будет только одно слово: «Прощай». Пока он говорил, у меня в голове крутилась мысль: не лучше ли будет продать все, что можно продать, а остальное выбросить? Но у Анхеля был план, и мне следовало отнестись к нему с уважением. Я ограничилась улыбкой. Он принялся рассуждать о том, что весь процесс целиком — очень важен, потому что дело ведь не в том, чтобы обо всем забыть и сказать, что брак оказался неудачен. Нет, речь о том, чтобы завершить цикл, сохранив все прекрасное, что в нем было, осознать то, чему он научился, и отправить Маргариту в строго определенное, только для нее предназначенное место в его памяти. Слова эти мне понравились, как и его словно потерянный взгляд. Анхель поднялся с дивана, сел рядом со мной, одним глотком прикончил содержимое своего стакана и сказал, что это чрезвычайно важно — хранить историю, чтобы знать, откуда мы пришли и кем были.

«Хранить историю» — эта фраза мне тоже понравилась. Анхелю понадобилось завершить цикл своей собственной истории, чтобы ее сохранить. В тот день я поняла, что наши отношения по-настоящему не начнутся до тех самых пор, пока Маргарита целиком не окажется в предназначенном для нее месте его памяти. Так он сказал. И мне тоже следовало что-то сделать, чтобы так оно все и стало, хотя я не знала, что именно. Пока еще не знала.

5

На следующей неделе произошли события, значение которых я смогла оценить только спустя долгое время. Как мы и договаривались, я позвонила Леонардо, чтобы подтвердить участие в литературной вечеринке, и спросила, нельзя ли мне прийти немного раньше, потому что работа моя в этот день заканчивалась рано. Он ответил, что никаких проблем, свет отключают в восемь, тогда народ и начинает подтягиваться; а если я приду пораньше, то, считай, нам повезло, потому что он сможет пригласить меня на рис с горохом. «И я опять останусь перед тобой в долгу», — подытожила я. А он, прежде чем расхохотаться, посоветовал беспокоиться не по поводу долга, а лучше подумать о процентах. «Как мило, Лео». В тот день Анхель должен был навестить сестренку, так что мы с ним договорились встретиться на вечеринке писателя, и это позволило мне явиться туда одной. Леонардо обитал в гараже, в крошечном помещении, где размещались кровать, письменный стол с пишущей машинкой «Ремингтон», тумбочка, битком набитая виниловыми пластинками и кассетами с музыкой, несколько этажерок с книгами и керосинка. А в углу — микроскопических размеров туалет. Как только я пришла, он разогрел горох, разложил складной столик, поставил пару пластиковых стульев, тоже складных, и мы сели есть.