Гавани Луны

Ох, милый, неужели ты и правда меня убьешь, – сказала она жалобно.

Что ты там увидела? – спросил я.

В ее глазах? – спросила она.

Я увидела всю ее историю, – сказала она.

Включая и вчерашнюю? – сказал я.

Я же сказала «всю», – сказала она.

И что же это было? – сказал я. – Что с ней случилось?

Ты хочешь сказать, ты не знаешь? – насмешливо улыбнулась она с подушки.

Я вздохнул. Погода определенно менялась, и моя голова уже была зажата между атмосферными слоями и Земным шаром. Словно гигантский, невидимый мне слесарь, хотел выточить из меня что-то другое, нежели я представлял собой сейчас. Как всегда, когда менялась погода, мне дико захотелось спать. Но я знал, что не должен делать этого. Во сне ты беззащитен. Особенно, если речь идет о человеке, который проснулся с мертвой девушкой с располосованным горлом в постели. Того и глядишь, она вернется в постель, и тебе придется несладко, подумал я, прикрывая глаза. Их пекло так, словно меня уже окунули лицом в горшок с горячей золой.

Предстоящий смерч, хоть он и был еле виден пока, уже забросал песком мои глаза и мозги, и я еле видел и соображал.

Давление? – сказала Люба.

Вернемся к девушке, – сказал я.

Я заглянула ей в глаза, – сказала Люба, – и девушка сказала мне, что это ты убил ее.

Клянусь Богом, всеми святыми, памятью своей матери, своим браком, всеми женщинами, которых я любил, люблю, и буду любить, – искренне сказал я, – я не убивал эту девушку.

Чувствуешь, земля дрогнула? – сказала Люба, приподнявшись на локти, и я едва было не забыл о головной боли, ее зад был лучшим болеутояляющим.

Это крыша трясется из-за ветра, – сказал я, – вечно мы собираемся подправить ее в конце весны, и к концу каждого лета жалуемся на то, что забыли.

Это земля, – сказала Люба. – Она дрогнула из-за тебя.

Только что ты совершил клятвопреступление, – сказала Люба торжественно.

Ты хочешь сказать, что я убил ее? – сказал я.

Ты хочешь сказать, что ты не убивал ее? – сказала она.

Я посмотрел на соседский двор. Яна в белой теннисной форме, лениво прохаживаясь вдоль стены, отбивала мячик ракеткой, и то и дело поглядывала на меня из-за плеча. Я подумал, что у нее, должно быть, жирный затылок, который страшно потеет в жару под волосами, и это меня почему-то невероятно возбудило. Я почувствовал необоримое стремление выйти из дома, перелезть через забор, подойти к ней, схватить за волосы на затылке и уволочь в подвал.

В ее подвал, конечно.

Как тебе не стыдно думать о таких вещах, когда мы говорим о покойнице?! – сказала Люба.

Только тут я осознал, что стою перед окном голый, и у меня эрекция. Глянул в окно. Яна, не отрываясь, смотрела на меня. Я укоризненно покачал головой, погрозил пальцем, и поспешил отойти.

Почему ты не убрал постель? – сказала Люба.

Я убрал постель, – сказал я.

Все поменял, странно, что на простыне снова кровь, – сказал я.

Мистика, наверное, теперь кровь будет проступать на стенах этого дома до самого конца его, – сказал я.

Глупый, просто кровью пропитался матрац, – сказала она.

И, когда мы легли на постель и стали на ней трахаться, кровь выдавилась и простыня пропиталась, – сказала она.

Ты меня успокоила, – сказал я, садясь на кровать.

А ты меня нет, – сказала она, чуть отодвигаясь.

За что ты убил ее?

Я ничего не помню, – сказал я.

А за что ты убил Рину? – сказала она.

Я понятия не имею, где Рина, – сказал я.

Думаю, она собрала вещи и свалила, наконец, из этого дома и из моей жизни, – сказал я.

И почувствовал невероятное облегчение при мысли, что это так. Чары моей жены действительно развеялись. Наступающая осень разметала их, или просто время пришло и колдовство истаяло – я больше не чувствовал болезненной необходимости быть рядом с этой женщиной, и получать свою порцию унижений от нее.

Если это так, ты на мне женишься? – сказала Люба.

Милая… – сказал я.

Мужчины, – сказал она, – да я просто пошутила, я знаю, что у нас нет будущего.

Ну, почему же, – сказал я, – я буду трахать тебя до конца дней твоих, где бы и с кем бы ты не была, и ты это знаешь.

Да, – неожиданно легко согласилась она.

Мы действительно находились в некоторой зависимости друг от друга.

Люба считала ее обычной сексуальной зависимостью, и, следовательно, поддающейся обычному психотерапевтическому лечению. Я предпочитал более красивый и мистический вариант – мне приятнее считать, что мы созданы друг для друга, но не для совместной жизни. В общем, мы говорили об одном и том же, просто каждый по своему. Мы начали спать, еще когда я учился в университете, а она была подружкой одного парня с соседнего факультета. Я спал с ней, когда она была замужем и разведена, в тоске и печали, когда я был женат, и одинок. Спали, пока в соседних комнатах беседовали наши супруги, и, будь у нас дети, спали бы, пока в соседних комнатах играли дети. Иногда случались паузы. Но мы все равно знали, что переспим снова. Рано или поздно. Знал я это и сейчас. Когда сидел на кровати, и видел, как из под подушки потихоньку расплывается пятно крови. Люба брезгливо отодвинулась от него. Я поглядел между ее ягодиц. Семя подсохло и беловатая корка покрывала обратную сторону ее бедер. Как всегда, Люба была гладко выбрита внизу. Я сунул в нее палец, как грабитель сует его сзади в подворотне вам в спину, чтобы напугать вас, якобы, пистолетом или ножом. Поначалу было туго, а потом пошло, как по маслу. Дыра, подсохшая после секса, дает превосходное скольжение, если, конечно, вы в нее кончили. А я всегда кончал в Любу. Она подалась навстречу мне задом и глянула на меня через плечо.

Кто сказал, что до конца дней моих еще далеко? – спросила.

Да перестань ты, – сказал я, орудуя в ней пальцем.

Давай прекратим об этом хотя бы на время, – сказал я.

Ты уверен, что твоя толстая соседка-нимфоманка ничего не видела? – спросила Люба, наворачиваясь на всю мою кисть.

Ты уверена, что она нимфоманка? – сказал я.

Достаточно видеть, как она смотрит на мужиков, – сказала Люба.

Ты тоже на трахе помешана, – сказал я.