Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)

— Совсем как туземные индийские войска, — говорил полковник. — Тут и обилие солдат и огромное количество пушек, но весь строй сразу же приходит в невероятное смятение, стоит только обойти его с фланга.

Но, в общем, хоть Домини и устал от этих умственных упражнений, которые ему приходилось выполнять с необычной быстротой, да еще по заказу, он все же запомнил этот день как один из лучших в своей жизни и всегда потом говорил о Плейделе как о человеке очень ученом и очень веселом.

Мало-помалу гости разошлись, и они остались втроем. Тогда разговор перешел на завещание миссис Бертрам.

— И как только этой старой карге взбрело в голову, — Сказал Плейдел, лишить бедную Люси Бертрам наследства, отказав его мальчику, которого давно уже нет на свете?.. Извините меня, мистер Сэмсон, я забыл, сколько горя это вам причинило… Я вспоминаю, как я вас тогда допрашивал. У меня до того никогда в жизни не было случая, чтобы человек так вот от волнения даже двух слов вымолвить не мог. Рассказывайте мне сколько угодно, полковник, о своих пифагорейцах [271] или о молчаливых браминах, — уверяю вас, что этот ученый муж предан молчанию больше, чем все они. Но слова мудрецов особенно ценны, и к ним надо прислушиваться.

271

Пифагорейцы — последователи Пифагора, придавшие мистический смысл его учению о числах..

— Конечно, — сказал Домини, отнимая от глаз голубой клетчатый платок, вот уж поистине тяжелый был для меня день, легко ли такое горе пережить! Но тот, кто ниспосылает бремя, дает и силу нести его.

Полковник Мэннеринг решил воспользоваться случаем и попросил мистера Плейдела рассказать ему подробно об исчезновении мальчика. Наш адвокат любил рассказывать разные уголовные происшествия, а особенно те, с которыми он сталкивался сам в своей практике, и поэтому он очень обстоятельно все ему изложил.

— А какого вы сами мнения об этом деле? — Я считаю, что Кеннеди был убит. Такие вещи не раз уже бывали в наших местах и прежде: контрабандисты versus [272] таможенных.

— А что вы думаете насчет ребенка?

— Ну, ясное дело, убит, — ответил Плейдел. — Он был в таком возрасте, когда мог рассказать обо всем, что видел, а эти изверги ни на минуту не остановились бы и перед избиением младенцев, если бы им это было выгодно.

Домини тяжко застонал и воскликнул:

272

Против (лат.).

— Удивительно!

— Но цыгане будто бы в этом деле тоже замешаны, — сказал Мэннеринг, — если верить тому, что после похорон говорил этот простак…

— Убеждение миссис Бертрам, что ребенок жив, было основано на словах цыганки, — сказал Плейдел, ловя его намек на лету. — Я завидую логичности ваших суждений, полковник, мне стыдно, что я сам до этого не додумался. Мы сейчас же разберемся в этом деле. Эй, послушай, милый, сходи-ка ты к тетушке Вуд в Каугейт. Там сейчас мой писец Драйвер. Не иначе как он играет в хайджинкс (я и мои подчиненные, полковник, в свободные от наших прямых обязанностей дни находим себе обязанности другие). Пусть он сию же минуту придет, и я заплачу за него все штрафы.

— Надеюсь, он явится сюда не ряженым? — спросил Мэннеринг.

— Ах, довольно об этом, если ты меня любишь, Хел [273] , — сказал Плейдел. — Но надо постараться кое-что разузнать об этих выходцах из Египта [274] . Эх, кабы мне в этом путаном деле хоть за самую тоненькую ниточку ухватиться, посмотрели бы вы, как бы я тогда все распутал! Я бы добился правды от ваших bohemiens [275] , как их называют французы, и с большим успехом, чем Monitoire [276] или Plainte de Tournelle [277] . Я ведь умею допрашивать неподатливых свидетелей.

273

Хел — так называли Генриха принца Уэльского Фальстаф и другие в пьесе Шекспира «Генрих IV», ч. 1 (акт II, сц. 3).

274

То есть цыганах.

275

Цыган (франц.).

276

Monitoire (фр.) — официальное послание, угрожающее церковным наказанием тому, кто знает и умалчивает о преступлении, виновник которого неизвестен.

277

Жалоба в уголовную судебную палату (франц.).

Tournelle. — Так называлась одна из палат парижскою парламента, занимавшаяся уголовными делами. До буржуазной революции XVIII в. во Франции парламенты являлись судебными учреждениями.

Пока мистер Плейдел хвалился своими профессиональными талантами, слуга вернулся, ведя за собой Драйвера, который так спешил, что на подбородке у него остались еще следы бараньего жира, а на верхней губе — пена от пива.

— Драйвер, вы должны немедленно разыскать бывшую горничную старой миссис Бертрам. Ищите ее где хотите, но если вы увидите, что нужно обратиться к Протоколу, табачнику Квиду или еще к кому-нибудь из этих людей, сами туда не суйтесь, а пошлите какую-нибудь свою знакомую.., у вас они есть, и они охотно для вас все сделают. Когда вы ее найдете, велите ей прийти ко мне завтра ровно в восемь.

— А если она захочет узнать зачем, что я ей скажу? — спросил лихой адъютант.

— Что хотите, — ответил Плейдел. — Неужели вы думаете, я вас еще учить буду, что соврать. Но пусть она только будет in praesentia [278] , как я уже сказал, к восьми часам.

Писец усмехнулся, откланялся и ушел.

— Это парень полезный, — сказал адвокат, — для нашего дела лучше и не подберешь. Он три ночи в неделю может не спать и писать под мою диктовку, или, что то же самое, он и во сне и наяву одинаково хорошо и правильно пишет. И притом он отличается большим постоянством; есть ведь такие, что то и дело из одной пивной в другую переходят, и надо человек двадцать посыльных, чтобы за ними гоняться, вроде тех молодцов, что сэра Джона Фальстафа в истчипских тавернах искали. Нет, этот так не носится, он всегда у одной только тетушки Вуд; зимой он у очага сидит, а летом — у окна, и дальше он ни за что не уйдет: в любое время, хоть днем, хоть ночью, как освободится — так только туда. По-моему, он никогда и не раздевается и спать не ложится — доброе пиво ему все на свете заменит, ему тогда ни есть, ни пить, ни спать, ничего не надо.

278

В наличности (лат.).

— Неужели он действительно в любую минуту готов трудиться? Что-то не верится, раз он такую жизнь ведет.

— Полноте, полковник, никогда еще ему пиво не мешало. После того как он говорить уже не в состоянии, писать он еще часами может. Помню, раз меня неожиданно вызвали написать прошение. Это было в субботу вечером, я сидел за обедом и не испытывал ни малейшего желания браться за это дело. Однако они затащили меня в Клерихью, и там мы стали пить, пока я целую хохлатую курицу в себя не влил [279] ; тогда они принялись уговаривать меня, чтобы я составил эту бумагу. Надо было разыскать Драйвера; единственное, что мы могли сделать, это принести его туда. Ни говорить, ни двигаться он не мог. Но едва только ему в руку сунули перо, положили перед ним бумагу и он услыхал мой голос, как он начал писать, и знаете — не хуже любого каллиграфа, если не считать того, что пришлось к нему отдельного человека приставить, чтобы перо в чернила макать, а то он никак чернильницу разглядеть не мог. Право же, я в жизни не видел красивее почерка.

279

Хохлатой курицей называли большой сосуд, вместимостью в три кварты бордоского вина; на его крышке было изображение курицы. Позднее хохлатой курицей назывались бутылки вина той же вместимости.

— Ну, и как же выглядел наутро плод ваших совместных усилий? — спросил полковник.

— Как? Отлично, даже трех слов менять не пришлось; в тот же день мы эту бумагу почтой отправили. Так вы, надеюсь, придете завтра ко мне позавтракать и послушать, что нам эта женщина скажет?

— Очень уж рано.

— А позднее никак нельзя. Если я завтра ровно в девять не буду в суде, то все подумают, что со мной удар приключился, а это и на ходе дела скажется.

— Ну хорошо, постараюсь завтра утром у вас быть.

На этом они расстались.

Наутро, проклиная, правда, в душе сырые шотландские зимы, полковник Мэннеринг явился к адвокату. Плейдел к этому времени успел усадить миссис Ребекку у огня, угостить ее чашкой шоколада и теперь разговаривал с ней об интересовавшем его деле.

— Нет же, уверяю вас, миссис Ребекка, ни у кого и в мыслях нет изменить волю вашей покойной госпожи; слово вам даю, что к завещанной вам сумме это никакого отношения не имеет. Вы ее заслужили тем, что ухаживали за покойной, и я был бы рад, если бы она была вдвое больше.