Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)

— Я действительно ехал в карете, о которой вы говорите, мне пришлось выйти из нее, чтобы отыскивать дорогу в Кипплтринган, и я заблудился в снежных сугробах. Хозяйка постоялого двора может подтвердить вам, что, когда я пришел туда на следующий день, я прежде всего стал узнавать о кучере.

— В таком случае разрешите спросить вас, где вы провели ночь?… Не в снегу же, надеюсь? Неужели вы полагаете, что все это примут на слово, что с вами согласятся, что вам поверят?

— Я прошу разрешить мне, — сказал Бертрам, вспоминая старуху цыганку и обещание, данное ей, — я прошу разрешить мне не отвечать на этот вопрос.

— Ну, оно и понятно, — сказал сэр Роберт. — Вы, верно, провели эту ночь где-нибудь в Дернклю… Да, в развалинах Дернклю.

— Я уже сказал вам, что не намерен отвечать на этот вопрос, — заявил Бертрам.

— Ну, так вас заключат в тюрьму, вот и все. Взгляните, пожалуйста, на эти бумаги. Вы что, тот самый Ванбест Браун, о котором здесь упоминается?

Надо сказать, что Глоссин сунул в папку какие-то бумаги, действительно принадлежавшие Брауну. Их нашли вместе с его чемоданом в развалинах старой башни.

— Некоторые из этих бумаг, — сказал Бертрам, — действительно принадлежат мне и находились в моем бумажнике, который украли из кареты. Все это записки, не имеющие особого значения, и я вижу, что из всех моих бумаг со всей тщательностью отобрали именно те, которые не позволяют установить мое звание и положение, а остальные, более важные для меня, все исчезли. Эти записки перемешаны с судовыми счетами и разными другими документами, принадлежащими, по-видимому, какому-то моему однофамильцу.

— Так ты что же, дружок, собираешься уверить меня, что здесь есть два человека с одной и той же столь необычной для нашего уха фамилией?

— Право, не знаю, сэр, но, точно так же как здесь есть старый Хейзлвуд и молодой Хейзлвуд, почему же не быть старому и молодому Ванбесту Брауну. И уж если говорить правду, то я воспитывался в Голландии, и как бы необычно это имя ни звучало для англичанина, там оно…

Глоссин, видя, что разговор начинает принимать опасный оборот, вмешался в него, хотя этого вовсе не требовалось, с тем чтобы отвлечь внимание сэра Роберта Хейзлвуда, который вышел из себя, услыхав из уст Бертрама столь дерзкое сравнение. Все жилы у него на шее и на висках налились кровью, в глазах его были гнев, негодование, а вместе с тем и растерянность, и он сидел как человек, получивший смертельную обиду от лица, отвечать которому было бы унизительно для его достоинства.

В то время как Хейзлвуд хмурил брови и гневно сверкал глазами, медленно и важно вбирая в себя воздух и потом торжественно и мерно выдыхая его полной грудью, Глоссин поспешил ему на помощь.

— Дозвольте мне заметить, сэр Роберт, что на этом, по-моему, допрос можно закончить. В добавление к уже приведенным веским доказательствам один из констеблей готов подтвердить под присягой, что холодное оружие, отобранное сегодня утром у преступника (кстати, именно тогда, когда он пустил его в ход, сопротивляясь властям), — его собственный тесак, который у него отняли контрабандисты в схватке, предшествовавшей нападению на Вудберн. И все-таки, прибавил он, — я не хочу, чтобы вы делали из этого слишком поспешные выводы. Может быть, молодой человек объяснит нам, как к нему попал этот тесак?

— На этот вопрос я тоже не желаю отвечать, — сказал Бертрам.

— Есть еще одно обстоятельство, на которое я, с вашего позволения, сэр Роберт, хотел бы обратить внимание, — сказал Глоссин. — Арестованный передал в руки миссис Мак-Кэндлиш в Кипплтрингане узелок, в котором вместе с золотыми монетами находились различные драгоценные вещи. Может быть, вы найдете нужным спросить его, сэр Роберт, как столь редкостные предметы попали в его руки.

— Мистер Ванбест Браун, вы слышали вопрос, который вам задает этот джентльмен?

— И на этот вопрос, — отвечал Бертрам, — у меня есть свои причины не отвечать.

— Ну, раз так, то боюсь, что нам придется подписать приказ о заключении вас в тюрьму, — сказал Глоссин, который к этому и вел свои речи.

— Как вам будет угодно, — отвечал Бертрам, — только хорошенько подумайте о том, что вы делаете. Имейте в виду, я заявил вам, что я капитан его величества *** полка; что я только что вернулся из Индии, а поэтому никак не могу быть связан с теми контрабандистами, о которых вы говорите; что наш командир полка сейчас находится в Ноттингеме, а майор с офицерами нашей части — в Кингстоне-на-Темзе. Я готов подвергнуться любому самому унизительному наказанию, если по прибытии почты из Кингстона и Ноттингема я не смогу доказать вам, кто я такой. Но вы можете и сами обратиться в полк и…

— Все это так, — сказал Глоссин, начиная опасаться, как бы решительный тон Бертрама не произвел впечатления на сэра Роберта, который, вероятно, умер бы со стыда, если бы ему довелось учинить такую несообразность, как посадить в тюрьму вместо настоящего преступника кавалерийского капитана, — все это так, но разве нет никого поближе, к кому вы могли бы за этим обратиться?

— Здесь есть только два человека, которые меня знают, — ответил Бертрам. Один из них — Динмонт из Чарлиз-хопа, простой фермер-скотовод, но он знает обо мне только то, что я ему о себе говорил и что я сказал вам сейчас.

— Ну, вот и прекрасно, сэр Роберт! — сказал Глоссин. — Теперь он, наверно, захочет, чтобы этот олух под присягой расписался в своем легковерии. Ха-ха-ха!

— А кто же ваш другой свидетель? — спросил баронет.

— Один джентльмен, которого сейчас по некоторым причинам мне не очень хочется называть. Но я служил под его начальством в Индии, а это человек чести, и он, во всяком случае, не откажется подтвердить, кто я такой.

— Кто же этот достойный свидетель? — спросил сэр Роберт. — Наверно, какой-нибудь вахмистр или сержант?

— Полковник Гай Мэннеринг, бывший командир *** полка, в котором, как я вам уже говорил, я служу.

«Полковник Мэннеринг! — подумал Глоссин. — Черт возьми, кому бы это пришло в голову?»

— Полковник Гай Мэннеринг! — повторил баронет, уверенность которого сразу поколебалась. — Знаете что, — сказал он тихо Глоссину, — при всем том, что у этого молодого человека такое плебейское имя и очень непритязательный вид, в манерах и в чувствах у него есть что-то от джентльмена или по крайней мере от человека, привыкшего бывать в хорошем обществе; там, в Индии, чины ведь дают очень легко, случайно и без разбора. По-моему, нам лучше всего было бы дождаться возвращения полковника Мэннеринга; сейчас он, кажется, в Эдинбурге.

— Я во всем полагаюсь на ваше усмотрение, сэр Роберт, — отвечал Глоссин, решительно во всем. Осмелюсь только доложить вам, что мы вряд ли имеем право отпускать его по личному заявлению, не подтвержденному никакими доказательствами, и что, если мы не отправим его в тюрьму, а будем просто содержать его где-то под стражей, вся ответственность потом ляжет на нас… Но я полагаюсь на вас, сэр Роберт, со своей стороны я только добавлю, что недавно я имел большие неприятности из-за того, что держал одного преступника в месте, считавшемся совершенно надежным и где его охраняли верные люди. Он бежал и этим, несомненно, повредил моей репутации осторожного и предусмотрительного судьи. Но я это только между прочим заметил, я все равно поступлю так, как вы найдете наиболее уместным.