Гайдзин

— О, мы беседовали и об этом тоже, святой отец, — сказала она с напускной легкостью, — разумеется, наши дети будут католиками.

— Если они не будут ими, ты обречешь их на вечное проклятие. И твоей бессмертной душе оно будет грозить в равной степени. — Он с удовольствием увидел, как она содрогнулась. Хорошо, подумал он, один удар по Антихристу во имя Господне. — Это должно быть официально оговорено ещё до брака.

Сердце её быстро стучало, голова болела от тревожного предчувствия, которое она старалась не выдать своим голосом: вера её в Бога и дьявола, жизнь вечную и вечное проклятие была абсолютна.

— Благодарю вас за ваш совет, святой отец.

— Я поговорю с мистером Струаном.

— О нет, святой отец, пожалуйста, не надо, — вдруг запаниковала она, — это было бы... я считаю, это было бы очень неразумно.

— Неразумно? — Он снова поджал губы, рассеянно почесывая бороду, кишевшую вшами, которые населяли и его волосы, и древнюю сутану, и быстро заключил, что возможный подвиг, которым могло бы стать обращение Струана, являлся наградой, заслуживающей того, чтобы подождать и хорошенько поразмыслить.

— Я буду молиться, чтобы Господь наставил меня и чтобы Он направлял и тебя тоже. Но не забывай, что ты несовершеннолетняя, как и твой жених. Я полагаю, в отсутствие твоего отца твоим опекуном официально будет считаться мсье Сератар. Прежде чем любой брачный обряд может быть свершен и узаконен, необходимо получить разрешение. И эти, а также другие вопросы должны быть улажены, дабы душе твоей не было нанесено вреда. — Он широко улыбнулся, весьма удовлетворенный. — А теперь, во искупление грехов, ты к следующему воскресенью прочтешь десять «Богородиц» и дважды послания святого Иоанна, и продолжай молиться о том, чтобы Господь указал тебе путь.

— Спасибо, святой отец. — Она с благодарностью перекрестилась, ладони у неё вспотели, и склонила голову, чтобы получить его благословение.

— In nomine Patri et Spiritu Sancti, absolvo tuum [27] . — Он перекрестил её. — Молись за меня, дитя мое, — произнес он, словно подводя черту, и закончил обряд, мысленно уже начиная свой диалог с Малкольмом Струаном.

В вечерних сумерках Тайрер сидел, скрестив ноги, напротив Хираги в крошечной отдельной комнатке столь же крошечного ресторана, полускрытого домом сёи, деревенского старосты. Они были единственными посетителями, и для Тайрера это был первый настоящий японский ужин, которым его угощал японец. Он успел проголодаться с обеда и теперь был готов отведать что угодно.

27

Во имя Отца и Святого Духа, отпускаю тебе грехи твои (лат.).

— Спасибо, что пригласить меня, Накама-сан.

— Это удовольствие для меня, Тайра-сан. Позвольте сказать, что ваше произношение становится лучше. Пожалуйста, кушайте.

На низком столике, разделявшем их, прислужница расставила много маленьких тарелочек с различными блюдами, и горячими, и холодными, на красивых лакированных подносах. Панели-сёдзи, татами на полу, маленькие раздвижные окна, открытые сгущавшимся сумеркам, масляные лампы, дающие приятный мягкий свет, цветочная композиция в углу. Рядом с их комнаткой находилась ещё одна такая же, а снаружи этих двух — остальной ресторан, с виду обычный коридор со скамеечками по бокам, выходивший в переулок рядом с главной улицей деревни, жаровня с углями для приготовления пищи, бочонки с саке и пивом, повар и три прислужницы.

Хирага и Тайрер сидели, ослабив пояса, в свободных кимоно, предназначавшихся для сна и отдыха, — Тайрер наслаждался этим непривычным для него комфортом, Хирага же с облегчением скинул с себя европейскую одежду, в которой проходил весь день. Оба вымылись, и им сделали массаж в бане неподалеку.

— Пожалуйста, кушайте.

Тайрер принялся неуклюже орудовать палочками. В Пекине в посольстве ему отсоветовали пробовать любую китайскую пищу: «...если только вам не хочется отравиться, старина. Эти содомиты и в самом деле едят собак, пьют змеиную желчь, вылавливают из супа насекомых, любых, и все до одного верят — нет, это поразительно! — что если оно спинкой смотрит в небо, значит, его можно есть! Брр!»

Хирага показал ему, как правильно держать палочки.

— Вот.

— Спасибо, Накама-сан, очень трудно. — Тайрер рассмеялся. — Толстый нет стану кушать этими.

— Я не стану толстым, кушая ими, — подсказал Хирага. Он ещё не устал поправлять ошибки Тайрера, обнаружив вдруг, что ему нравится учить его. Тайрер оказался способным учеником, обладавшим поразительной памятью и веселым нравом, и был очень важен для него самого: неиссякающий источник информации.

— А, извините: я не стану толстым, кушая ими. Что эти... прошу прощения, что это за еда?

— Это то, что мы называем темпура, — рыба, обжаренная в жидком тесте.

— Прошу прощения, что есть «жидкое тесто»? — Тайрер внимательно выслушал Хирагу, не понимая многих слов, но уловив суть, точно так же, как и его учитель, он был уверен в этом, пропускал английские слова. Мы больше говорим по-английски, чем по-японски, подумал он, морщась про себя, но ладно. Накама великий учитель, и мы, похоже, прекрасно все устроили: без него меня бы здесь не было, вероятно, даже не было бы в живых, и уж конечно я никогда не приобрел бы такого лица, какое имею теперь в глазах Марлоу, Паллидара и Крошки Вилли Винки, не говоря уже о той бесценной информации, которой он меня снабжает. Тайрер улыбнулся. Ему доставляло удовольствие, что он мог теперь в мыслях называть сэра Уильяма его прозвищем, а ведь всего несколько дней назад он дрожал при одном упоминании о нем. — О, теперь я понимаю. Жидкое тесто! У нас тоже есть жидкое тесто.

— Нравится вам эта еда, Тайра-сан? — спросил Хирага, переходя на английский.

— Да, спасибо. — Когда мог, Тайрер всегда старался отвечать по-японски. — Благодарный за все, массаж, ванна, теперь копой, простите, теперь покой и радость.

Некоторые блюда показались ему поразительно вкусными, темпура и якитори, маленькие, на один укус, кусочки курицы, поджаренные на огне, со сладковато-соленым соусом. Анаго оказалось жареным угрем с теплым сладко-острым соусом, который ему особенно понравился. Суши, ломтики сырой рыбы различного цвета и текстуры на маленьком колобке из риса, ему поначалу было трудно заставить себя проглотить, но когда он макнул их в таинственный соленый соус, называвшийся сой или соя, они стали вполне съедобными. В конце концов, подумал он, отец советовал мне пробовать все: «Сын, раз уж ты настаиваешь на этой драматичной идее стать переводчиком японского языка, я советую тебе с головой погрузиться в их образ жизни, есть то, что они едят, и так далее — не забывая, что ты английский джентльмен, имеющий определенные обязанности и свято чтущий долг перед короной, империей и Господом Богом...»

Интересно, что бы сказал старик про Фудзико. Она, несомненно, часть их образа жизни. Лицо Тайрера внезапно осветилось улыбкой, и он показал палочкой.

— Что это?

— О, простите, Тайра-сан, это плохая манера показывать тонким концом палочки. Пожалуйста, пользуйтесь другим концом. Это васаби. — Прежде чем Хирага смог остановить его, Тайрер подхватил горошину зеленой пасты и съел её. Тут же во рту у него вспыхнул настоящий пожар, он беспомощно охнул, из глаз хлынули слезы, он почти ослеп. Со временем пламя улеглось, он протер глаза, тяжело дыша.

— Мой Бох, — произнес Хирага, копируя Тайрера и стараясь не рассмеяться. — Васаби не кушать, просто к'расть ма'рен'кий — простите, с'рово очень трудный мне — просто к'расть немного в соя, де'рать острый.

— Моя ошибка, — выдохнул Тайрер, у которого на миг перехватило горло. — Мой Бог, эта штука смертельна, хуже, чем чили! Следующий раз я осторожный.

— Вы очень хороший д'ря че'ровек, который начинает, Тайра-сан. И вы учите японский тоже быстро, очень хорошо.

— Домо, Накама-сан, домо. То же и у вас с английским. — Довольный комплиментом японца, Тайрер сосредоточился на том, чтобы как можно ловчее управляться с палочками. Следующий кусочек, который он попробовал, был тако, нарезанные щупальца осьминога. Ему показалось, что он жует осклизлую резину, хотя он добавил немного сои и васаби. — Это очень вкусно, мне это очень нравится.