Газета День Литературы # 113 (2006 1)

Мальчик печально глядит на отца, на его изношенные ноги в сизых венах. Он едва доходит отцу до живота.

Иосиф невысок, но крепок, широк, как старая олива. Плотнику нужно крепкое, приземистое тело.

Иосиф говорит:

— Кто сказал тебе эти Слова? В каких синагогах фарисеи, саддукеи, книжники-соферимы сказали тебе это?

Иль Моисей в пустыне иль на Синае говорил?

Иль царь Давид средь стад пылящих?

Иль Илия средь шатров бедуинов?

— Отец, и что, есть люди, которые получают мудрость не от людей, не от Книг, не от школ земных мудрецов, а от Бога? а от Небес?

Как одинокие пастухи, которые в ночах говорят с овцами, с травами, с камнями, с водами, со звездами и с их Творцом?

И таких ненавидят человеки и хотят убить, как чужих.

Отец, и что я так возлюбил пастухов, и бегу к ним на горы, и в долы прохладные их.

А в больших городах гнездятся смерть и диавол.

И я не хочу никуда уходить из нашего малого Назарета, а только к пустынным, молчаливым пастухам галилейским...

Отец, однажды шел близ Назарета китайский караван с барусовой камфарой.

И там сидел на верблюде китаец-даос с косой. Глаза его были закрыты, и он сладостно играл на свирели.

Я сказал ему: "Учитель, куда идет твой караван?" Он сказал: "Я никуда не иду. Я недвижно сижу в Китае на крыше фанзы недвижной моей... Это барусовая камфара идет, кочует..."

И еще он сказал: "Бойся больших городов и далеких путешествий..."

Отец, я знаю, что все дороги и тропы из Назарета идут к смерти моей...

И зачем рожденный для бесед с Господом должен идти к людям?..

Пророк должен беседовать с Богом, а не с народом...

— Чадо! вот змея мудра потому, что всем телом лепится, льнет, струится по земле. И не ползает далеко, а зиму и лето проводит в жилище своем.

А глупые птицы перелетные летят над землями и народами, и многие охотники убивают их.

Чадо! Сын мой! будь как змея, а не птица...

— Отец, но я возлюбил птиц... Вот они!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

— Чадо! Чадо! Сын мой, Иешуа, Иисус, ты где?

— Абу, абу, отец, отец, опять я на крыше камышовой дома нашего, где землица для прохлады насыпана, и вот роза снежная взялась и поднялась тут.

Отец, тут я птиц кормлю, и голуби берут с руки моей прирученно. А горлицы, и черные дрозды, и жаворонки хохлатые пугливы и клюют с землицы на крыше хлеб разбросанный мой, и пьют воду из двух кувшинов глиняных...

Отец, глядите, глядите, — а весенние перелетные великие птицы, журавли и аисты, с ликующего аметистового неба слетают на малую крышу мою и плещутся крыльями усталыми, покрывая бедную крышу нашу...

— Чадо, чадо, гляди — и что птицы тысячелетние свои пути небесные оставили, и сходят с путей, и садятся на крышу нашу?

О, Боже! Сын, иль такое тепло, ласкание, любовь идут от ладоней Твоих, и птица кочевая, осторожная чует эту любовь, восходящую, как пар от вешней земли, и сходит с путей своих.

О, Боже! А потом человеки пойдут, сойдут с путей своих тысячелетних и пойдут за Тобой, Дитя, Чадо Авраамово, аки эти птенцы смиренные...

О, Боже! Но я не доживу, не увижу, не пойду за Тобой...

— Отец, отец, я так люблю гладить птиц по перьям их.

Всегда я хотел погладить летящую птицу, иль стрекозу парящую, иль горлицу причудливую, затейливую, иль жаворонка по хохлатой головушке...

И вот птицы пришли на крышу мою, и я глажу их.

И их множество крылатое, трепещущее, и тесно мне от птиц слетающих...

— Чадо! Сын мой, уже хлеб и вода кончились в доме нашем...

— Отец, но есть еще тайное, сладкое, дурманящее сирийское вино в медном хуме-кувшине вашем....

То вино, которое по римским законам дают осужденным на казнь на кресте, чтобы смирить муку их... И мне будут давать...

Но этих слов Иосиф не слышит... Слышит...

Иосиф смиренно опускает голову, и страждет, и шепчет неслышно, для себя:

— Мальчик, откуда Ты знаешь о кресте и вине крестном?

О, Боже! как хорошо, что я не доживу до тех дней, до того Креста, до того вина...

А Мария Матерь доживет... а жены сильней мужей... а я стар и не увижу...

О, Боже!..

— Отец, отец, куда ушли вы?

Давайте дадим птицам крестное вино, и они станут пиаными и добрыми, как наш вечнопианый сосед Малх, служитель храмовый, книжник-соферим-"кипай".

Который блаженно закрывает глаза, когда проходят молодые жены и девы, иль накидывает на голову глухое покрывало, чтобы не соблазниться, не искуситься, и оттого слепо ударяется, тычется больно о стены домов и ограды острые, но не впускает в душу древний соблазн, поядающий грешных мужей и жен.

О, лучше избить слепое тело, чем искусить праведную душу. Да, отец?..

Мальчик улыбается на крыше среди птиц несметных

— Отец, а вы соблазнились Матерью моей?..

И тут слёзы явились в очах Дитя и в глазах отца.

— Абу, абу, отец, отец, не печальтесь, не клоните голову многоседую в жемчужных стружках, щепках плотника.

Отец, я знаю тайну.