Газета День Литературы # 67 (2002 3)

— Да. Грязно! — облегченно выдохнул Кудрявцев.

— Конечно, грязно. А ты как думал? "Извините", "пожалуйста", "не будете ли так любезны"?..

Марусев говорил глухо, и казалось, слова его возникали прямо из воздуха.

— Мы не прокуратура и не милиция. Это у них допросы, следствия, адвокаты и права человека. У них в руках подозреваемый, и их работа — доказывать его вину. А мы — военная разведка. Нам ничего доказывать не надо. Этот "дух" — пленный враг, и этим уже все сказано. Мы не ведем расследования, мы добываем информацию. Это наша работа. И от того, как быстро и насколько точно мы получим данные о противнике, зависят жизни наших пацанов, исход боев и операций.

Это Жуков мог себе позволить роскошь не думать о том, что у его солдат есть матери, и выигрывать битвы, не считаясь с потерями. Сегодня так воевать — преступление. Сейчас не сорок первый год, а двухтысячный. И сегодня в русских семьях не по пять детей, а — дай Бог! — один-два. И за каждого пацана-срочника мы с тобой в ответе. Нам его не подарили, а дали на два года. И через два года мы обязаны вернуть его матери в целости и сохранности. Понимаешь?

Олег механически кивнул.

— Ни хрена ты еще не понимаешь! — беззлобно выдохнул Марусев. — Ты что, думаешь, в Отечественную пленные немцы болтали на допросах, как отличники на экзаменах? Так это только в кино они радостно выкладывали все, что знают, во имя пролетарской солидарности и мирового интернационала. Можешь поверить, фанатиков и убежденных "наци" среди них хватало. Никогда не задумывался над тем, куда девались "языки" после того, как их раскалывали?..

— В тыл отправляли, — механически ответил Кудрявцев.

— Только в порядке исключения. И только особо ценных "языков". А так — слишком много возни. Конвой гонять за тридевять земель, когда каждый солдат на счету. Поэтому обычно после допроса — нож под девятое ребро, и в яму!

Этот "дух" знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель Армии спасения. Ты сам видел, что они с нашими делают…

И Олег тут же вспомнил, как неделю назад с той самой группой иностранцев его привезли в военный госпиталь Ханкалы. Там "гуманитариям" продемонстрировали трупы зверски замученных боевиками пленных солдат. Это были первые мертвые в его жизни. Точнее, давным-давно, когда ему было десять лет, он ездил в Питер на похороны своей прабабушки. Ее незнакомое, осунувшееся восковое лицо, утопавшее в каких-то бумазейных кружевах, было все, что он знал о смерти. С тех пор она каким-то непостижимым образом обходила его. Даже когда на стрельбах в институте его однокурсник по глупой случайности на глазах всей группы застрелил своего друга, Олег в тот день был оставлен в лагере для перевода курсовой дочки комбата...

Когда носилки с трупами поставили на бетонный пол перед делегацией, то замотанные в серебристую фольгу коконы ему вдруг напомнили новогодних шоколадных зайцев, завернутых в такую же фольгу…

Но потом деловитый патологоанатом в зеленом хирургическом костюме развернул пленку.

То, что было под ней, менее всего напоминало людей. Страшное месиво изуродованной, бесформенной плоти. Черные, грязные глубокие раны, запекшаяся ржавая сукровица, вывернутая синюшно-серая кожа, белесые осколки костей. И запах! От трупов страшно и обжигающе пахнуло горелым мясом, размазанным человеческим калом и чем-то приторным, от чего содержимое его желудка липким шаром метнулось к горлу…

Тогда он только каким-то чудом сдержал рвоту и сквозь сведенные блевотной судорогой зубы почти цедил перевод.

— Нанесены колющие раны в райо

н спины, — привычной скороговоркой бубнил патологоанатом описание травм. Олег переводил, то и дело сглатывая рвотные комки. — …Рубленая рана головы. У обоих трупов отрезаны гениталии. Почти все раны были нанесены еще при жизни…

Шведы и англичане смотрели на трупы с какими-то птичьим равнодушием. В них не было не эмоций, ни даже любопытства. Так филателисты разглядывают дешевые марки в альбомах новичков…

Все это мгновенно пронеслось перед глазами Олега.

Марусев стряхнул пепел на железные ступени "кунга".

— У Васильченко в Афгане, в восемьдесят шестом, его брата-близнеца "духи" раненым в плен взяли. Ему отрубили все пальцы на руках и ногах, выкололи глаза, кастрировали, потом по животу подрезали кожу, содрали ее и, натянув на голову, завязали сверху веревкой. А потом выкинули на жару. Это у них называлось "афганский тюльпан"…

И, прочитав на лице Олега полную растерянность, добавил:

— Да ты не комплексуй, Кудрявцев. Все мы через это проходили. Я сам в Афгане чуть под трибунал не попал. Пожалел афганку беременную. Я на нее наткнулся у арыка. Должен был ее "завалить". Но пожалел. Связал, оставил. Конечно, никому ничего не сказал. Думал — не скоро развяжется. Успеем уйти далеко. А она стропу зубами, как ножовкой, в пять минут перегрызла. И уже через час у нас на хвосте туча "духов" сидела. Если бы не "вертушки" и не "броня" твоего бати — так бы на камнях все и остались. Вытащили они нас. От трибунала меня спасло только то, что "двухсотых" не было…

Война это грязное и кровавое дело. И жалости не стесняйся. Жалость зверем не дает стать. Запомни одну истину, она тебе еще не раз пригодится, чтобы понять войну. Если солдат убивает, чтобы сохранить свою жизнь, он — безгрешен. Но если он убивает просто так, чтобы убить, — он палач! Вот и вся мораль.

Так что бери себя в руки и пошли работать!

…Олег попытался увидеть полковника молоденьким лейтенантом, который, пожалев афганку, фактически подставил группу под неминуемую гибель. Не получилось. Нынешний, собранный, цепкий, расчетливый Марусев никак не походил на глупого милосердного лейтенанта. Но в душе Кудрявцева неожиданно поднялась теплая благодарная волна.

"Значит, они с отцом вместе воевали…" Но уточнить, спросить он уже не успел. Марусев пружинисто поднялся по ступенькам в "кунг"…

Пока пошли за пленным, комбриг отвечал на вопросы Марусева.

— В лесу его взяли. В трех километрах от Гехи. Связной. Шел в Гудермес с видеокассетой от Абу Умара. Фээсбешники там работают. Целую сеть уже расковыряли.

— Это у него "джипиэска" была?

— Так точно. Говорит, что должен был ее передать на рынке человеку, который приедет на зеленой "шестерке" с фотографией Шамиля на ветровом стекле. Мы выставили наших людей на въезде и выезде, фээсбешники работали на рынке, но никто не появился.

— А сам он умеет с ней обращаться?

— Умеет. Мы проверили. Он вообще отлично подготовлен. Карту уверенно читает. Со взрывчаткой работает. Взрывных схем нам штук десять нарисовал. Связь знает. Говорит, что полгода в лагере Хаттаба обучался. И потом еще три месяца в Грузии стажировался…