Газета День Литературы # 67 (2002 3)
Шрифт:
О "ДНЕ ПОЭЗИИ - 2001"
Сообщаем авторам, представившим свои стихи и другие материалы в "День поэзии — 2001", что сборник будет издан, но по организационно-финансовым причинам с опозданием.
Составители и издатели
Виктор Топоров НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙ ВОДОРАЗДЕЛ
С готовностью принимаю приглашение принять участие в дискуссии о русскости и русскоязычности в литературе, хотя и не думаю, что моя точка зрения окажется популярной. Впрочем, полной ясности здесь быть и не может. В дальнейшем я постараюсь показать,
Различие между английской литературой и англоязычной, французской и франкоязычной (корректней выражение "франкофонной") и так далее действительно имеется, но у него совсем иной смысл. Англоязычной литературой называется вся совокупность созданного на английском языке независимо от государственной, национальной и духовной ориентации того или иного автора, то есть английская литература плюс американская, плюс австралийская и так далее. Точно так же обстоит дело с франко-, немецко-, испаноязычной и прочими литературами, имеющими распространение более чем в одной стране. Во всех остальных случаях (кроме универсализирующего, который рассмотрен выше) термин "икс-язычная литература" имеет не генеральное, а уточняющее значение. Здесь можно выделить два типа: литература на языке этнического меньшинства, скажем каталаноязычная литература Испании, и литература на одном из языков многоязычной страны, не имеющей языка титульного. Такова канадская литература, подразделяющаяся на франкофонную и англоязычную, или швейцарская, подразделяющаяся на немецко-, италоязычную и франкофонную. Чтобы термин "икс-язычная литература" оказался уместен, необходимо несовпадение именно с титульным, а не с государственным языком: так, в Финляндии два государственных языка — финский и шведский, — но литература подразделяется не на финноязычную и шведоязычную, а на финскую и финскую шведоязычную. То есть термин "…язычный" опять-таки носит не генеральный, а уточняющий характер.
Вообще же принадлежность писателя к той или иной литературе определяется не языком, а культурно-государственной устремленностью (скорее духовными факторами, чем вопросом о гражданстве), причем приоритетными являются являются самосознание и самооценка. Тот же Салман Рушди, упомянутый Бондаренко, никакой не "англоязычный", а пакистанский писатель, пишущий по-английски, точно так же, как нобелевский лауреат 2001 года Найпол — вест-индийский писатель, пишущий по-английски. В рамках, допустим, литературы США выделяется испаноязычная литература, а вовсе не творчество перешедших на английский выходцев из черной Африки или Восточной Европы, — и так далее. То есть международный стандарт (который, разумеется, тоже можно оспорить) подсказывает такое решение:
есть русскоязычная украинская литература (равно как белорусская, казахстанская и т.п.);
есть русскоязычная израильская литература;
а все остальное, включая литературные опыты новых эмигрантов в тех же США или Германии, следует безусловно отнести к литературе русской. Исключение для бывших республик СССР и для Израиля сделано потому, что там русскоязычная литература существует как дополнение к литературе на языке титульном. Исключение не сделано для США и Германии, потому что литература на русском и сам русский там характерны лишь для одного, максимум двух поколений, и не выходят за рамки культурного гетто.
Русская литература плюс все так или иначе помянутое выше образуют в совокупности литературу русскоязычную. Никакого другого научного смысла этот термин не имеет.
Отмечу еще один любопытный факт: каждая литература развивается центростремительно, тяготея к тем или иным духовным центрам. И в самих этих центрах с легкостью "адаптируют" или присваивают периферийных писателей. Скажем, классиком английской (а вовсе не англоязычной) литературы слывет австралиец Томас Гарди. Особенно показательна несомненно существующая австрийская литература: существовать-то она существует, вот только любого австрийского писателя, стоит ему прославиться, торопятся причислить к литературе немецкой.
Таким образом, международная практика свидетельствует против деления нашей литературы на русскую и русскоязычную в обозначенном Бондаренко полемическом аспекте. Да и тот факт, что среди сочинителей на титульном языке
много инородцев и, в частности и в особенности, поразительно много этнических евреев, вовсе не является признаком русского своеобычая: так обстоит дело во всем христианском мире. Как, почему, с каких пор сложилось подобное положение вещей — все это выходит за рамки конкретно обозначенной проблемы. Полемический жупел "русскоязычия" игнорируется объектами насмешки как нечто и чересчур приблизительное, и откровенно беззубое: "Пилите, Шура, пилите!" В каждой литературе наряду с национально ориентированными имеются космополитически настроенные писатели, гуманисты соседствуют с человеконенавистниками, люди набожные — с атеистами и агностиками, представители коренного этноса — с инородцами и иммигрантами,— но все это в своей совокупности и является национальной литературой, нравится это кому-то или нет. И на мой взгляд, обозначенная в свое время Игорем Шафаревичем проблема русофобии куда актуальней, а главное, достоверней.За рамками разговора я оставляю "мистическое", тем более "мистическое и авангардное" (Бондаренко). Здесь что-то есть, но увы… во-первых, нельзя же сводить всю русскую литературу к литературе православной (то есть, может, и можно, но пусть этим займется РПЦ, а не литературная критика и публицистика). А во-вторых, едва заговорив о "русскости" в литературе, мы попадаем в очередную ловушку — а кто, собственно, возьмется ее, русскость, определить? И по каким критериям? Я убежден, скажем, что Владимир Бондаренко считает Эдуарда Лимонова русским писателем, а Виктора Ерофеева — русскоязычным, но, собственно говоря, почему? Потому что ему так хочется. И тут уж вспоминается покойная Татьяна Глушкова, категорически обвинившая в недостатке именно русскости своих соратников по патриотическому лагерю. И вообще все это напоминает словесную эквилибристику давнишних лет: наши разведчики и их шпионы. В литературе и в литературной жизни существует много проблем, в том числе и та, что смутно и по возможности деликатно обозначена главным редактором "Дня литературы", вот только в рамках предложенной оппозиции она не решается.
Да и с точки зрения трудностей чисто фонетических — что русский, что русскоязычный, все едино. Смирись, гордый человек, или придумай что-нибудь похитрее.
Владимир Винников УМНОЖЕНИЕ НА НОЛЬ
"Пушкин отсчитывает от нуля к бесконечности…", "он для этого помещен в "нулевую точку"; вернее, он возник в этой точке, потому что именно этого требовала логика развития русской культуры…", "единственное это явление — именно потому, что находится как бы в исходной, "нулевой точке"…", "вернуться к тому "нулевому варианту", который предполагается при полной демифологизации Пушкина…", "это "всё", которое рождается из "ничего" и в нулевой точке означает "ничто"…", "не находите ли вы, что с этого "нуля"… вновь начнется накручивание мифов…", "опускаемся на нулевой уровень…"
Почти всю публицистику Льва Аннинского отличает сугубо игровое и даже провокативное (в точном смысле латинского выражения pro vocatio — "для волеизъявления") начало. Цитаты — из статьи ""Наше всё" — наше ничего?", опубликованной в первом выпуске "Дня литературы" за 2002 год. Где Лев Александрович с присущим ему мастерством и даже изяществом проводит "умножение на ноль" не кого-нибудь, но Александра Сергеевича Пушкина. В самом деле, какую бы величину, какое бы "наше всё" на ноль ни помножь — в итоге получится только ноль: круглый и пустой, как мячик. И Аннинский с видимым удовольствием образовавшимся кругляшом играет — чтобы, потешившись вволю, бросить его городу и миру: мол, делайте с ним, что хотите, а мое дело теперь сторона.
Но есть и второй участник игры, без которого она и состояться-то не могла. Им выступает обозначенный в качестве "мифоборца" Юрий Дружников со своей книгой "Русские мифы", где, помимо прочего, попытался, "отчистив Пушкина от мифологической мути", превратить Александра Сергеевича в сугубо отрицательную величину, "в бретера и забияку, похожего на всех бретеров и забияк своего времени и круга". Точные "пасы" Аннинского на Дружникова и "отскоки" от того в статье постоянны: "как выяснил Дружников…", "последнего прикола у Дружникова нет…" и, в качестве апофеоза, "не был, не видел, не знаю, у Дружникова прочитал…"