Газета День Литературы # 71 (2002 7)
Шрифт:
После 1917 года русские уже "по факту", лишившись имперского устройства, сотен тысяч недавних соотечественников, ушедших в эмиграцию, стали другим народом, даже с другой письменностью и другим языком. После 1993 года мы опять стали другим народом, ибо изменилась наша духовная сущность. Она уже не русская, не советская, а "россиянская". Можно, конечно, утешать себя тем, что вот я, имярек, остался в душе коммунистом, или, напротив, стал православным, или — куда уж пуще — славянским язычником… Но — чья тут власть, чья тут сила, чье тут господство? Коммунистов? Православных? Язычников? Русских?
При всей концептуальности книги Аннинского, в целом неожиданной и радующей, эти вопросы им не ставятся прямо. Но они, по крайней мере, возникают после прочтения "Русских плюс…" За что автору отдельное спасибо.
ПУТИН
"Горы Кавказа — это развалины Вавилонской башни. Сто народов живут здесь бок о бок и не понимают друг друга. Русские победили их в XIX веке после семидесяти пяти лет войны. Теперь все говорят по-русски. Но никто не покорен".
"Вес теневой экономики в России равен весу официальной экономики. Ни одна страна не могла бы, в принципе, выдержать такую канцерогенную ситуацию".
"Для нас КГБ и демократия — взаимоисключающие понятия. Иначе обстоит дело в России, где даже либеральная интеллигенция знает, что перестройка и гласность, приведшие к слому коммунистической системы, были задуманы последним "великим" вождем КГБ Юрием Андроповым. Что касается "угнетенного народа", то он находит в бывших сотрудниках КГБ столько достоинств, серьезности и честности, что обеспечивает им победу на каждых выборах".
"Советское законодательство в действительности настолько не соответствовало условиям дикого капитализма, навязанного сверху, что страна оказалась de facto в полном юридическом вакууме. Это несуразное положение было столь нестерпимо, что практически оно превратило ставшую столь известной "русскую мафию" в регулирующий механизм, необходимый в условиях дикого капитализма".
"Зачисленный по ведомству Бородина как управляющий недвижимостью за границей, Путин сохраняет большую независимость и имеет дело только со своим патроном Анатолием Чубайсом".
"Единственная в России партия западного типа — это партия коммунистов Геннадия Зюганова. Все остальные — это структуры, преследующие часто иные цели, отличные от провозглашенных или подразумеваемых их руководителями".
"Природа возникшего в России капитализма такова, что подавляющее большинство населения почувствовало себя презираемыми, почти ненужными, отброшенными на обочину жизни, исключенными из этого нового общества".
Уже по этим цитатам видно, что Виктор Лупан не зря считается одним из ведущих французских журналистов. Способность к парадоксальному мышлению — огромный плюс в мире двумерно-плоскостного рационализма Запада. Родившийся в СССР и эмигрировавший на Запад в двадцатилетнем возрасте автор этой книги выказывает не просто глубокое проникновение в суть происходящих после 1991 года в нашей стране процессов, но и способность к восприятию импульсов, идущих из кругов отечественной интеллектуальной элиты, будь то представители "либеральной интеллигенции", Православной Церкви или оппозиции. При всем при том Виктор Лупан методологически является человеком западной культуры, о чем свидетельствует даже название его книги, идущее от социально-исторических концепций А.Тойнби, которые являются по сути своей примитивной "организменной" калькой, воплощающей принцип "стимул-реакция" и заведомо лишающей сообщества людей права свободного выбора основных векторов своего развития. Особенно комичными выглядят рассуждения автора о возможных условиях передачи Россией Курильских островов Японии и Калининградской области — Германии. "Этот неожиданный жест был бы не только справедлив в историческом плане, он дал бы возможность начать, наконец, переговоры, в которых Россия не выступала бы больше в уже ставшей привычной роли просителя. Удовлетворив с такой щедростью, впрочем-то, законные желания двух столь важных участников политической игры, — одного на Востоке, другого на Западе,— Россия не только не преминула бы воспользоваться добровольным характером этого исторического жеста, но поставила бы при этом одно-единственное условие: бенефициантами этого беспрецедентного жеста могут быть только дружественные страны…" Как будто не было уже другого беспрецедентного исторического жеста — объединения двух Германий, превратившегося в простое поглощение ГДР бундесреспубликой. И что? Ну, признали Горбачева "лучшим немцем", да еще НАТО продвинулось
на Восток дружественно, без войны — вот и все последствия. Мы же и должны оказались…С учетом этого и некоторых других провокативных моментов книгу, вышедшую с предисловием Александра Зиновьева, прочитать весьма полезно.
Вячеслав Дегтев НА ЛЬДИНЕ
Всё у меня не как у людей. Всё у меня случается не вовремя. События вдруг начинают валиться одно на другое, наслаиваясь, как снежный ком. То неделями, месяцами ничего не происходит, никаких известий и новостей, а то… Если начинают приходить письма, то сразу штуки по три, и так несколько дней подряд, прямо как прорывает их откуда-то. Или пойдут какие-то предложения — так по нескольку за день. Я уже и привык к этим выкрутасам судьбы.
Неожиданно позвонила первая любовь. Приезжай, говорит, хоть посмотрю на тебя — ведь десять лет не видались. Да, подтвердил я, в самом деле, десять лет. Может, в последний раз и увидимся… Она вздохнула при таких словах и добавила: что-то всё думается о юности, о роковой ошибке. Какие тогда были дурные… Да, жизнь мелькнула, согласился, вроде вчера всё было, а вот и по пятому десятку уже разменяли.
Приезжай, опять зовёт она, поживёшь в гостинице, а я к тебе на несколько часов вырываться буду каждый день. На дольше не смогу — семья, дети, муж, ты уж извини. Но увидеть тебя хочу, так хочу — как перед смертью. Ладно, пообещал я, попробую что-нибудь придумать.
Но так и не "придумал" ничего. До сих пор.
Судьба не просто разводила нас — растаскивала. Сначала, во время службы, я перепутал письма и вложил в её, уже надписанный, конверт письмо, адресованное своей крёстной, в котором, как на грех, довольно нелестно, из голой бравады, отозвался о своей возлюбленной; она обиделась и выскочила, назло мне, за месяц до дембеля, замуж чуть ли не за первого встречного; через год развелась, приехала разводить меня (я тоже к тому времени женился), но приехала так неудачно, именно в то время, когда жена собиралась рожать, и бросать жену в такое время было бы с моей стороны верхом подлости — так и не получилось у нас с ней ничего ни в тот раз, ни позже. Вот что значит — не судьба… И так всю жизнь. Если звонит — то всегда именно в тот момент, когда у меня находится кто-нибудь посторонний или какая-нибудь женщина.
В последний раз, правда, у меня не было никого, зато связь прервалась на полуслове — ещё подумает, что бросил трубку. А перезванивать нельзя — вечно я нарываюсь на её мужа.
В тот же день пришло письмо от женщины, которую не видел лет, наверное, двадцать пять, если не больше. Она была дочерью моей первой учительницы. Она была для меня в детстве принцессой. На полном серьёзе, без кавычек. Я безнадёжно и бескорыстно обожал её, хотя ничем и никогда не посмел выразить своих чувств. Но она знала о них, женщины это чувствуют в любом возрасте, и моё немое обожание тогда оскорбляло её: как смеет этот гадкий утёнок иметь какие-то виды на неё, такую возвышенную, изящную, недоступную, элитную?! Фи! Она искренне считала меня неровней себе, и моя глупая бесперспективная любовь раздражала её, а немое обожание оскорбляло не на шутку.
И вдруг — письмо от неё. Через четверть века. Как цветущая роза в октябре, как голый, неоперившийся птенец на снегу. Мне уже за сорок, ей — сороковой. У меня взрослые дети, её дочь заканчивает школу. Одиночество. Тоска. Беспросветность. Пустота и никчёмность. Принцесса всего-навсего учительница в сельской школе. Даже не завуч. Жестокая жизнь сломала принцессу. И на закате жизни она вспомнила о том лобастом, некрасивом, плохо одетом деревенском мальчике, который когда-то обожал её и молча сносил насмешки и откровенные издевательства.
Теперь она не считала меня неровней. И думала, видно, что я буду рад весточке от неё. И что, наверное, помню её до сих пор и до сих пор вздыхаю о ней. А у меня без неё прошла целая жизнь. Весьма бурная и наполненная многими событиями.
Грустно и печально было читать её письмо, в котором она пыталась держаться всё ещё как принцесса, которая наконец-то снизошла до тайного воздыхателя. Однако отовсюду, из каждой строчки, из каждой буквы, выведенной детским, ученическим почерком, выпирала неустроенность, беспросветность, неуютность и тоска. Желание счастья. Которого у неё не будет никогда. Такие, они всю жизнь ждут счастья, не понимая, что счастье, оно как гормон, вырабатывается каждым отдельно.