Газета День Литературы # 85 (2004 9)

— Куда торопишься, добрый молодец? По воле своей иль неволя с печи сорвала?

Рассказал ему Илья Муромец о страданиях народа, сказал, что мчится на смертный бой с вражьей силой, выгнать надо ее с земли русской, чтоб свободней дышалось народу.

— На доброе дело идешь,— говорит старичок,— Бог тебе поможет. Но помни, Илья Иванович, встретишь в Кремле президента Путина, смотри, не мешкай, сразу хватай его и обземь, ошеломи и требуй ответа, где окопалась вражья сила, где она народную кровь пьет. Не вздумай только, Иваныч, вступать в разговоры с ним, остановишься на миг, оплетет он тебя ласковыми речами, окрутит, опутает, недаром у него фамилия такая, и пропадешь ты, добрый молодец, ни за понюх табаку. Остерегайся, помни, что Алеша Попович тоже хотел за народ живот положит, а где теперь он? И Добрыня Никитич с вражьей силой не совладал, дрогнуло его доброе сердце, и теперь погибает он из-за доброты своей в темной темнице. Нет святого духа в Кремле, все святое изгнала вражья сила. Что ни попадется тебе на пути, руби, не разговаривай, не слушай. Только так можно победить вражью силу. Словами ее не переговоришь, опутает она тебя, завертит и к погибели приведет.

Поблагодарил Илья Муромец старичка, попросил у него благословения на смертный бой. Старичок перекрестил богатыря и, глядя ему вслед, покачал горестно головой, подумал: "Не справиться тебе, добрый молодец, с вражьей силой. Уж больно она хитра. Всему народу надо подниматься!"

А Илья Муромец с гневной душой влетел в Кремль в кабинет президента, выхватил Путина из золотого кресла, хватил им об узорчатый паркетный пол и вскликнул громовым голосом, аж маковки кремлевских соборов закачались:

— Говори, пес, где вражья сила! Веди к ней!

Президент не успел сделать свою мордочку ласковой, онемел, язык проглотил, так скоро налетел на него богатырь. Испуганно засеменил он впереди Ильи Муромца в золоченый подвал, где пила народную кровь Борисовна.

— Ой, Илюша...— выскочила она радостно из-за стола навстречу богатырю с бокалом кровавого напитка, словно братца родного встретила.

Только и успела она это произнести, как Илья Муромец, помня совет старичка, взмахнул мечом и одним махом смахнул на пол головы президента и Борисовны.

Но что это? Обе головы отскочили от паркета, как мячики, и обе взгромоздились на женские плечи. А между ними, откуда ни возьмись, третья голова появилась: большая, грубая, словно неумелым топором вырубленная, присоседилась к головам президента и Борисовны и загнусавила сипло, но уверенно:

— Понимашь, голову на рельсы положу!— прогнусавила и разом два бокала с кровью проглотила.

А голова Владимира Путина заверещала быстро:

— Мочить в сортире! Мочить в сортире!— и тоже давай бокал за бокалом кровь пить.

И голова Борисовны от них не отстает, громко вопит:

— Баксы! Баксы! Собирать баксы!— и сливает в себя кровь ненасытно.

Народная кровушка по желобку сильней потекла, ручейком, бокал за бокалом наполняется.

Еще раз взмахнул мечом Илья Муромец. Полетели на пол все три головы. И снова, как мячики, отскочили от пола, и вдруг уже девять голов взлетели на женские плечи. И все загомонили, зашумели на разные голоса, не слушая друг друга. Одна, жирная, щекастая, с маленькими глазками, как у свиньи, чмокает безостановочно:

— Реформы, шок-чмок-терапия...

Другая сердито талдычит:

— Хотел как лучше, а получилось как всегда!

Третья, рыжая, пугает:

— Свет отключу! Свет отключу!

Четвертая, женская, узкоглазая, с короткой прической, убеждает другие головы:

— Я Тэтчер! Я новая Тэтчер!

Пятая, мужская, улыбчивая, прихорашивается, как перед зеркалом, и спрашивает у самой себя:

— Каков я жених? Хорош?

Шестая, плюгавенькая, лысая с короткой бородкой хмуро твердит:

— Я член семьи! Я член...

А первые три головы все о своем:

— Баксы! Мочить в сортире! Голову на рельсы!

И все они заняты собой, не обращают внимания ни друг на друга, ни на Илью Муромца, только бокал за бокалом народной кровушки хлещут. Она уж по желобу в бокалы хорошим ручьем потекла.

В третий раз взмахнул мечом Илья Муромец, и как спелые яблоки с ветки при сильном порыве ветра, посыпались головы на пол, застучали по паркету, подпрыгивая вверх, назад на женские плечи. Глядь, а уже двадцать семь голов разместились на одной шее, как кисть виноградная, и все гомонят, гомонят, не слушая друг друга:

— Голову на рельсы мочить в сортире свет отключу дефолт устрою хорош жених Тэтчер как лучше провинциал пить алюминий нефть баксы баксы баксы...

И бокалы, бокалы с кровью так и мелькают, мелькают. Кровушка народная рекой полилась.

Закружилась голова у Ильи Муромца, опустился меч. Понял богатырь: махнет еще разок мечом, восемьдесят одна ненасытная голова на плечи вспрыгнет. Сколько же им кровушки понадобиться. Что делать, что делать? И вдруг все двадцать семь голов замерли, прислушались к чему-то настороженно и испуганно. Опустились бокалы на стол. Услышал Илья Муромец шум на улице, словно грозный поток надвигался на Кремль, рос, ширился. Распахнулась дверь, и появился горбатенький старичок с посохом, за ним весь проем двери заслонял могучий Микула Селянинович, а позади него народ, народ, народ.

Затрепетала гидра многоголовая, содрогнулась от страха вражья сила, заметалась по комнате, вскочила на стол, опрокидывая бокалы, и выпорхнула в форточку: только дух поганый после себя оставила. Да и тот быстро рассеялся.

Так народ, сплотившись наконец-то, изгнал из Кремля вражью силу, избрал Микулу Селяниновича президентом, Илью Муромца назначил министром обороны, Добрыню Никитича послал на Лубянку спецслужбами командовать, а Алешу Поповича вернул из-за моря-океана с острова Канары и дал ему в руки всю милицию России, мол, Алеша на собственном опыте обман олигархов познал. Пусть теперь опытный Попович народ от обмана ограждает.

Как положено испокон веков на Руси, после выборов и назначений пошел в Кремле пир горой. И я там был, водку-пиво пил, по усам текло и в рот попало.

Записано в деревне Масловке Тамбовской губернии

Юрий Павлов В. РОЗАНОВ — В. КОЖИНОВ: ШТРИХИ К ДВОЙНОМУ ПОРТРЕТУ

Владимир Розанов в письме к М.Гершензону, отмечая природный талант К.Чуковского, делает неожиданный вывод: творчески, как писатель, Чуковский не состоялся и не состоится, ибо у него нет морального пафоса и пафоса вообще. Семейно-державный и национально-религиозный пафос, обусловивший творческую судьбу В.Розанова, определил отношение к нему при жизни и после смерти. Это хорошо осознавал сам Розанов, о чём говорил многократно. Так, в "Мимолётном", отвечая на вопрос, почему он проклят евреями, В.Розанов утверждает: " ... да их взбесило, как я, образованный человек, могу любить "обречённое", т.е. обречённое ими".