Газета День Литературы # 95 (2004 7)
Шрифт:
рисунки наскальные чертишь из гибельных снов.
Оков не разбив и с себя не стряхнув ворох хлама,
накопленных за ночь и виденных словно бы въявь,
как будто к тебе из Святого Воздушного Храма
Иисус руку тянет к твоей и, в объятья зажав,
ведёт по спине и на ухо доверчиво шепчет,
держись, мол, крепись и не дай, ты, слабину, сынок,
и вижу, что он у меня уж везде: между строк.
На стенах, в постели, в углах,
где тускнеют иконы —
потрескан от старости,
стёрся долблёный ковчег,
с Христа до меня расстоянья велики, огромны,
огромен с Христа до меня
удивительный времени бег.
И видел я в беге пожарищ жестокие схватки
и ратные схватки и насмерть стоявших бойцов,
гремели удары мечей и душили безбожно рогатки
мальчишек почти, не созревших пока что отцов.
И видел костры, на которых сжигали за правду,
и видел глаза, холодней страшных северных льдин,
и видел науки, воззрений учителей травлю,
и как опускался, срубая, топор гильотин.
И море я видел. И глобус я видел. И — парус.
И видел глазами воочью я толпы людей,
не видел себя среди них —
извиняюсь, конечно, я каюсь,
я где-то парил (ведь во сне!) над толпою, над ней.
И, в холоде страшном, в поту я, во сне просыпаясь,
включаю ночник, потянувшись невольно к нему,
и вспомнить невольно я сон свой,
конечно, стараюсь,
но чувствую, бьёт мне ладошка Христа,
мне во сне, по плечу.
И снова со мной, как вчера, в то далёко-далёко,
сегодня и завтра, уверен, он будет со мной,
и только глядит мне в глаза, как в колодец,
Иисус мой глубоко,
а я из колодца киваю ему головой.
ПРОРОЧЕСТВО
Глазницы пустые в зрачки не глядят,
и мёртвых судить я за это не вправе,
живые мертвечину жадно едят,
закат над Землёю я видел кровавый.
Деревьев я видел вселенский пожар,
лугов и полян облысений плешины,
и вспышки на солнце — полуденный жар,
сжигал на глазах, будто спичку, осины.
И видел селений пустых пепелищ,
торчали лишь трубы поверх костылями,
и нищих я видел невидимо тыщ,
тянулись, как стадо, шептали губами
молитвы спасенья и Славу Ему,
кому, я не знал, не хотел и не верил,
лишь только, наверно, за то, потому,
что даже бежали невинные звери
навстречу толпе, страхом адским объяв.
Что было в лесу, всё живое бежало.
Над ними от жара, от пепла, огня,
как облако крови, от зноя дрожало.
И смрадом, и тленом по полю несло,
как будто бы падаль веками валялась,
а облако двигалось, облако шло,
и будто от страха зрачки, расширялось.
Заполнив увечными, нищими край,
кто в язвах открытых, а кто на протезах,
плелись и хромали в обещанный рай,
а солнце нещадно всех жгло, как железом!
И звери сбивались, мешались с людьми,
и птицы на головы падали камнем,
а люди пылили дорогой и шли,
путём предназначенным, свыше им данным!
В труху вся истлела с корнями ботва,
в золу все истёрлись опавшие листья
и эхом летели пустые слова
о том, что, мол, всё вам равно да простится!
У всех кровоточили раны, рубцы
и были ужасны уродливы струпья,
и были заражены дети, отцы,
но шли исступлённо, не дай Бог споткнуться!
И реки горели, кипел океан,
и пихты валились, соломиной — кедры,
и падали башни, и башенный кран,
и храмы горели, взывая к обедне!
И рушились горы, мосты, города,
от визга, от грохота лопали уши
и лопали жвачкой, надувшись, глаза,
но пел и плясал у дороги наушник.