Газета Завтра 294 (29 1999)
Шрифт:
Этот третий, экономический, период их взаимоотношений был коротким и стремительным. Татьяна Король находит по каталогу номер папки, где лежит “Камердинер”. Два года лежит нетронутым — как никому не нужный. Так что вынести его на день — пара пустяков и никакого риска.
Экстаз, исступление! Как еще определить состояние Моисея Залмановича, когда он взял в свои руки этот рисунок?! И сразу эстет стал растворяться в глазах Король, исчезать. Что-то наподобие измены почувствовала она.
И на горизонте действительно замаячила соперница.
В наше повествование вплывает
На следующее свидание с Король Моисей Залманович явился с этой копией. Которая через несколько минут и была вложена Татьяной обратно в папку.
А уже через час после подмены старый шалун входил с подлинником в квартиру Трофимова на Литейном, который платил наличными.
Несколько тысяч долларов “от Трофимова” пошли на прожитье Моисея Залмановича, свою долю получила копиистка Шрайбер.
И Татьяне Король, помимо всего прочего, досталось “за услугу”. Заработок показался ей настолько высоким в сравнении с трудозатратами, что она в дальнейшем совсем перестала ломаться. По первому же требованию вынесла “Лесничего с ружьем”. Потом Филонова...
Так начался период прозаический, который закончился разоблачительным.
Рисунок отдыхающего камердинера вдруг потребовался для пересъемки одному французскому издательству — до них тоже дошел слух о повышении коммерческого интереса к Маковскому. И бывалый фотограф со своей увеличительной оптикой, с ярким, пронзительным освещением сразу обнаружил подделку.
Ничто не совершенно в нашем мире. Даже криминальный гений неугомонного Моисея Залмановича, который теперь-то уж точно угомонится: заперли на десять лет, правда, с правом переписки. Вот вам и еще один сюжет для шедевра: “Старый еврей, отдыхающий за решеткой”.
Санкт-Петербург
Осуществляем печать конвертов 3 любого типа.
Александр Лысков ИХ МОВА — СУРОВА
— Пахлава!
— Окунь морской копченый!
— Кукуруза вареная!
— Чебуреки!
— Холодное пиво!
— Змеи воздушные!
— Персики! Абрикосы!..
Крымский пляж в разгар сезона. У пирса качается на волнах большой катер, один из четырех челноков, курсирующих до Севастополя. Чем ближе минута отправления, тем сильнее разгорается на катере война между дежурным матросом и резвящимися парнями. Они со стороны моря влезли на судно, чтобы уйти на нем подальше от берега, а потом спрыгнуть и плыть!
— Эй, щеглы! Сейчас трусы надвое разорву и голыми по пляжу пущу!
Этот пожилой матрос в черной пилотке подводника, в резиновых шлепанцах пробирается по борту, помахивает обрезком толстого каната с узлом на конце, как пращой.
— Эй, ты, с серьгой в ухе, — отвлекая внимание на себя, обращается он к одному из ныряльщиков на
каркасе тента, — ты чего, боец, что ли?А сам неожиданно бросается в другую сторону и успевает ударить по ноге летящему сверху ныряльщику. Опять раскручивает канат, теперь уже осторожнее, чтобы не задеть пассажиров на скамьях. Пробирается к другому борту. Парни успевают нырнуть раньше, чем до них долетает увесистый узел. При этом они складываются в полете в комок, охватив колени руками, чтобы побольше было брызг. Один из фонтанов в отместку обливает клетчатую рубаху матроса, его лиловое от жары лицо. Матрос утирается изнанкой пилотки. Он доволен, что порядок на судне восстановлен.
В это время взвывает сирена и затихает постепенно. Катер сбоку стреляет серым, будто печным выхлопом. Вспучивается вода за кормой, начинает заворачиваться бурунами. Судно направляется в короткое плавание.
Матрос берется за кисточку, начинает подновлять краской буквы в надписи: “Спасательные жилеты”.
Ближе всех к нему на скамье сидит семейство дачников — молодой мужчина в шортах и майке, его жена в белой широкополой шляпе и их маленький мальчик с розовыми, обожженными солнцем щеками.
— Дядя рисует! — радостно объявляет мальчик.
— А у тебя, оголец, есть краски, кисточки? Любишь рисовать?
— Я на компьютере люблю.
— Ну, ты — современный!
Глава семейства тоже вступает в разговор:
— Сурово вы с молодыми, отец!
— О! Сразу чувствуется московский говор! Бальзам на душу! — подхватывает матрос. — Отдыхать к нам, значит. Погода хорошая стоит. Купайтесь. Загорайте. А за этих оторванцев не заступайтесь. По ним давно тюрьма плачет. От них я столько натерпелся, что видеть их не могу. В прошлом году они у меня бумажник сперли. Здесь, на рундуке, китель лежал, я только шаг сделал в сторону, чтобы трап подать, а бумажника след простыл. Ни денег, ни портмоне этого не жалко. Но они же меня имени родного лишили. Отец с матерью мне имя дали, а они — отняли.
— Как это можно — имя отнять?
— Не только имя, но и отчество! Вот какая незалежность!
— Ну так уж и отчество...
— Украли бумажник — со всяким случается. Ключи там, денег немного. Но главное — паспорт. Первое время думал — подкинут паспорт, какой-нибудь добрый человек в милицию сдаст. Месяц прошел, другой — нет. Что же, иду в паспортный стол. И там жинки меня приятно удивляют. Вот, говорят, вам анкета, заполняйте державною мовой. Эх, ваша мать! Но куда теперь деться русскому человеку? Записал свое “фио” вот так...
И на обратной стороне картонного трафарета матрос краской вывел начертание своего имени по мове: “Владимiр Александровiч”.
— Написал, значит, и сдал анкету в окошко. А оттуда мне поправка. Неправильно! Надо писать Володымыр Олэксандрович! Володымыр! Ваша мать! Три дня я там с ними сражался за неприкосновенность. Потом по инстанциям пошел — бесполезняк! Самостийность! Незалежность! Даже если бы я был Мишелем, то меня бы Михайлой записали. Хотя умные люди мне разъяснили, что во всем мире по звучанию имена переводятся на другой язык. Только на Украине — по схожести. Это значит, если бы вы были Джон, то вас бы Иваном записали. А если Дуайт, то перевели бы как Одинокий. И стали бы вы тут Одиноким.