Газета

Или, может, пришедшее из сна? Может, ему просто приснился кошмар? Франджони попытался вспомнить, снилось ли ему что-нибудь, но безуспешно. Его словно выдернули из черного омута. Выдернули извне.

Еще какое-то время он боязливо вслушивался в темноту, но в доме было очень тихо. С улицы в этот час тоже не доносилось никаких звуков. Чувство сосущей тревоги не уходило. Томас зажег лампу на столике. Обычно ее неяркий свет казался ему уютным, но сейчас, казалось, лишь подчеркивал, а не разгонял мрак, заставляя предметы отбрасывать уродливо длинные тени и превращая спальню в какую-то зловещую пещеру; так что Томас нехотя встал и включил общий свет.

Теперь спальня вернулась к своему обычному прозаическому виду, и ровным счетом ничего пугающего или тревожащего в ней не было. Томас, все еще чувствуя слабость в ногах, набросил халат, подошел к двери, вновь прислушался, открыл и выглянул во тьму жилой комнаты; торопливо нашарив на стене выключатель, зажег свет и там. Опять ничего необычного. Чувствуя, что все равно уже не заснет, побрел-таки в туалет. Даже после семи лет жизни в полном одиночестве он всегда аккуратно закрывал за собой дверь при посещении этого места — но на сей раз оставил ее открытой; так ему было спокойнее.

Никто не потревожил его и теперь; в доме стояла все та же мертвая тишина… какая-то слишком уж плотная, подумалось вдруг Томасу. Обычно даже ночью нет-нет да проедет вдалеке какая-нибудь машина, или прошелестит ветер, или заурчит на кухне холодильник, или еще что… Звук спускаемой воды показался в этой тишине грохотом водопада. Томас даже вздрогнул, несмотря на то, что сам произвел этот шум.

Выйдя из туалета, он не удержался и заглянул в прихожую. Разумеется, под дверью ничего не было. «Это ничего не значит, — подумал тем не менее Франджони. — Еще слишком рано». И тут же сердито одернул себя: «Рано или нет — без разницы! Я отписался! Никакой газеты не будет!»

Эта мысль, впрочем, заставила его задуматься, что же он будет читать теперь, чтобы заснуть — вновь сдаваться на милость таблеток решительно не хотелось. Томас вспомнил, что после смерти Марджори остался целый ворох дешевых книжек в ярких обложках, которые он так и не собрался выкинуть. Он приносил их ей в больницу, пока она еще могла читать и находила в этом способ отвлечься, и, разумеется, это были такие книжки, где не было ничего пугающего и гнетущего и заканчивалось все исключительно хорошо. Потом, когда все уже было кончено… Томас никогда не считал себя сентиментальным, но в тот момент ему казалось, что выбросить эти книжки (как и другие им подобные, которые Марджори покупала сама, когда еще была здорова) — это что-то вроде предательства памяти покойной жены. По крайней мере, если сделать это сразу. В то же время, и смотреть на них ему тогда было тяжело. Поэтому он ограничился тем, что упаковал их в картонную коробку и отволок в подвал. А потом просто забыл о них.

Теперь уже связанные с ними тяжелые ассоциации в прошлом, так что ничто не помещает их достать. Конечно, вряд ли это такое уж увлекательное чтение — но, в конце концов, оно ему нужно только в качестве снотворного.

Довольный, что его мысли приняли конструктивный характер, Франджони решил спуститься в подвал прямо сейчас.

Он знал, что многие в наше время оборудуют у себя в подвалах вполне полноценные комнаты с компьютерами и телевизорами — или, на худой конец, ставят там стиральную машину, — но подвал в доме Франджони оставался вполне классическим: темным и необитаемым местом последнего упокоения ненужных вещей, посещаемым лишь в тех редких случаях, когда они все-таки надобятся в мире живых. Томас открыл дверь в углу жилой комнаты (петли тоскливо заскрипели — сколько лет их не смазывали?), перекинул вверх два рычажка (один — свет на лестнице, второй — в самом подвале) и начал осторожно спускаться по крутым ступеням, держась рукой за перила. Он знал, как легко человек, особенно в его возрасте, может оступиться, свалиться вниз и сломать себе шею; в фильмах такое происходило постоянно. Чаще всего, впрочем, не без посторонней помощи — что упорно отказывались признать тупоумные полицейские. Сделав несколько шагов, Франджони невольно обернулся и с опаской взглянул наверх, словно ожидая увидеть там темный силуэт злоумышленника. Но там никого не было, и Томас, вновь выругав себя за глупые страхи, продолжил спуск.

Он благополучно добрался до самого низа и, сойдя с лестницы, принялся оглядываться по сторонам, пытаясь вспомнить, сколько — месяцев? лет? — он здесь не был и, главное, где та самая коробка с книгами. Ага, кажется, вот. Надо же было запихать ее в самый дальний угол… Обойдя уложенные друг на друга зимние покрышки (обраставшие пылью уже лет десять) и прислоненные к стене рыболовные снасти (отправленные в бессрочный отпуск примерно в то же время), Томас опустился на корточки перед коробкой и снял крышку.

В этот момент раздался щелчок, и свет погас.

Франджони вздрогнул так, словно его ударило током. Сердце забилось мелко и часто где-то ближе к горлу; в ногах разлилась слабость, и он едва не шлепнулся на задницу. Однако в следующий миг он все же взял себя в руки. «Просто перегорела лампочка, вот и все. Сколько лет ее уже не меняли…» Да, но если так — сзади должен просачиваться свет с лестницы. Не могли же две лампочки, даже одинаково старые, перегореть одновременно!

Меж тем вокруг была кромешная темнота. И в этой темноте что-то… было.

Томас не слышал никаких звуков и не ощущал дуновения воздуха. И тем не менее, это было ощущение, хорошо знакомое ему с детства. Если закрыть глаза и идти вперед, рано или поздно возникает нестерпимо сильное чувство, что надо остановиться. Что впереди препятствие. Открываешь глаза — ничего нет. Вот такое же чувство он испытывал и теперь. Он даже мог сказать, откуда оно исходит. Слева и чуть сзади.

Воображение, сказал себе Франджони. Просто воображение. Наверное, я заметил краем глаза какой-нибудь висящий на стене плащ, прежде чем погас свет, вот теперь и… А свет — это, конечно, просто бросок напряжения.

Надо взять книги и убираться отсюда. Поскорее.

Он сунул руки в коробку, почти уверенный, что сейчас что-нибудь схватит его и потащит вниз. Или вопьется зубами в его запястье.

Но ничего не произошло. Под пальцами были только глянцевые обложки. Он ухватил, не считая, несколько верхних книг из стопки и потянул их из коробки. Но это оказалось не так просто сделать. Какая-то сила держала их, не желая отпускать.

Это Марджори, мелькнула у него совершенно безумная мысль. Она не хочет отдавать мне книги. Это все, что у нее осталось… здесь.

Конечно, это был полный бред, уже хотя бы потому, что тело Марджори — точнее, то, что от него осталось семь лет спустя — покоилось вовсе не здесь, словно в каком-нибудь рассказе Эдгара По, а, как и положено, на кладбище Риверсайд в доброй миле отсюда. Почему-то в этот момент именно это соображение показалось Томасу убедительнее всех прочих.

А затем раздался отвратительный звук, словно рвалась гнилая плоть, и руки Франджони вместе с зажатыми в них книгами дернулись вверх, преодолев сопротивление. Ну конечно, с облегчением понял Томас. Просто обложки слиплись от долгого лежания в стопке.

Он тяжело выпрямился, чувствуя, что ноги все еще плохо держат его, и повернулся в сторону невидимой лестницы. Ощущение безмолвного чужого присутствия — теперь справа от него — однако, не проходило.

— Здесь никого нет, — сказал Франджони вслух. Голос прозвучал на удивление слабо и позорно «дал петуха» на последнем слове.

Тьма, разумеется, не ответила.

И тогда, выставив книги прямо перед собой, словно магический щит, Томас двинулся прямо туда, откуда исходило это чувство. Если там висит плащ — ну что ж, он будет рад в этом убедиться.