Где Спряталась Ложь?
Шрифт:
— Представляю, какая теперь свистопляска начнётся по телевидению и в газетах. Теперь будет всем, чем заняться. Адреналин погоняют и себе и людям. Азарт аж из ящика выпрыгивает. Их план понятен: повесят на уши вагон лапши и даже не высококлассной. Зачем утруждаться, народ и так проглотит. Они считают, что поверят каждому их слову. А не поверят, никого не напрягёт. Будут хором, до посинения, искать виновных. Появившиеся бугорки правды время выровняет…
Лена промолчала про то, что возможно народ сам виноват во всём. Верить во всякую ерунду нельзя бесконечно. От розовых мечтаний тоже надо излечиваться. Жизнь — не роман. Сколько можно получать палкой по хребту и быть обманутыми вновь. Хочется, пусть так считают и дальше. Слова со страшной силой рвались наружу, но из груди не вырвались. Ему для возмущения хватило и сказанного.
Данька такой прозы жизни не понимал. Любят взрослые из мухи делать слона и искать кошку в тёмной комнате, хотя возьми и включи свет. Возмущался, ох, как возмущался.
— Чего ж тут искать, посмотри в конце листа, выдавших инициативу на подпись и клиент готов. Либо круглый дурак был, либо карьерист, которому дырочку на кителе для ордена не терпелось просверлить, за мудрую и экономную для государства идею. На экономию государства им, конечно, наплевать. Эти деятели больше у него уворуют, чем заплатили бы за стрельбы на нормальном полигоне. А сейчас ещё за самолёт и гибель людей придётся зелёненькие отвалить.
— Хватит болтать, тем более, по такому поводу по которому ничего не понимаешь, одёрнула она его.
Данька никак не мог согласиться с таким определением своих способностей и принялся рассуждать.
— Чтоб разбираться в боевой готовности наших военачальников, большого ума не надо, достаточно знать их лично и их потребности в частности. И перестань тыкать в меня пальцем, дырку сделаешь, придётся штопать потом.
Ооо! Лена отдёрнула палец. Собственно он был прав. Но пресекая тяжёлый и ненужный разговор, который сын может вести до бесконечности, трепаться не работать, она, оборвав, перешла на Долгова.
— Когда отец прилетит, балабол?
Данька сразу вырулил на свою волну, которая ей тоже не совсем была приятна, но приняла её стоически.
— А ты бы взяла и позвонила. Вроде как семья когда-то была. А, если откатить ещё дальше к молодости, возможно и любили друг друга…
— Всё было давно и как выяснилось неправда… — Скривилась она. Подождав минуту, спросила не столько ради приличия, сколько беспокоясь:- Так, что там с отцом?
— Связи пока нет. Не знаю что у него там, возможно телефон разряжён. Не пойму, с чего вы разбежались. Классная ж пара была. Ты одна, он никого не завёл. Нормально же друг к другу
Лена сразу подумала о правильном ходе и вспомнила о душе.
— Пойду-ка я порадую себя купанием.
— Вот — вот, беги. От себя не убежишь, — догнало её его ворчание.
Глава 3
Закрыть уши и ничего не слышать! Глупо, но эффективно. Оставив сына у телевизора одного, она сбежала в душ. Конечно, он прав: можно убежать от вопроса, а от себя нет. Всё труднее и труднее от себя бегать. Такая себе брошенка. Никому не нужная. Сын в молодости, муж в своих делах. Нет, муж был, только не учитывал её. Сейчас она не сможет сказать, когда именно, откуда в её душе поселилось чувство одиночества. Кто возьмётся понять природу любви. Кто объяснит — откуда она берётся и куда уходит… Она даже точно не вспомнит, когда его чувства иссякли. А может быть так, что их и не было совсем… А о нём самом в доме напоминал храп под боком, да девичьи романтические картинки из прошлого. Разогревать его интерес к своей особе тоже было делом зряшным и бесперспективным. Ей не поднять одной такой груз. Да и вот опять же, как на вопрос сына ответить, если сама не знаешь тот ответ. Без прежней боли, вся целиком, выплыла её жизнь. Эта ситуация с её замужеством напомнила историю случившуюся с ней в детстве. В тот год стояла на радость детворы довольно-таки снежная и весьма морозная зима. Лена шла из школы, когда по дороге под деревом нашла мёртвую синицу. Замороженная птичка, сложив лапки, казалось спит. Решив похоронить её со всеми почестями, она положила её в вязаную варежку и крепко сжимая в ладошке понесла поближе к своему дому, чтоб выбрать место для погребения там. И тут почувствовала, как птичка дёрнулась под пальцами, а потом и забилась в варежке. «Ожила!» — обрадовалась она и хотела выпустить синичку. Но потом раздумала, решив покормить и поддержать её. В общем, только с хорошими намерениями, понесла птичку домой. Но та не хотела ни лечиться, ни кормиться. Она, получив в квартире свободу, метнулась к окну и больно ударившись, упала мёртвой. Оживить синицу Лене уже больше не удалось. Сколько было пролито по этому поводу слёз, но вывод она сделала для себя на всю жизнь — не надо делать благо там, где оно не нужно. И вот эта старая история напоминала её собственную. С Долговым она чувствовала себя той самой птичкой. Когда любовь превращается в тюрьму, хочется безумно вырваться на волю. Муж был старше, но не в этом дело: жёсткий человек, занятый только работой, он в свободное от службы время, пытался во благо, конечно, учить её уму разуму, а получалось, подмять её, снизить самооценку до нуля. «Ты никакая!» — это всё, что довелось ей от него слышать. А поначалу это в нём принимала за мужественность и мужской характер. Он оказался просто тяжёлым характером в плюсе с привычкой контролировать всё и всех и, конечно, в первую очередь жену. Говорил, никогда не задумываясь то, что у него на уме. Речевыми оборотами себя не обременял — резал правду матку в глаза или то, что думал… И это не только ей, а всем. Сама она к этому его свойству привыкла, а за людей было неудобно. Она пыталась извиняясь мягко объяснить им потом, что по-другому он не может выражаться. То были годы ужасного напряжения. Дошло до того, что у неё в груди всё леденело, когда она слышала, как в замке поворачивается ключ — Долгов пришёл домой. Утром, после его ухода на службу, она вываливала на пол содержимое гардеробов, устраивала тарарам и принималась за уборку. Это успокаивало. Только хватало ненадолго. Оказалось, что убрать в доме проще, чем разобраться в собственной душе. Кстати о душе, она у неё просто впала в какую-то литургию. Безумно мучилась, пока не поняла, всё дело в его природной холодности. По-другому объяснить всё-то, что творилось в её семье нельзя. Других женщин у него не было, наверное потому, что на них тоже нужно время. С утра до ночи одна работа. Она, конечно, понимала, что мужская занятость резко отличается от женской. «Куда уж ей убогой до его уровня». Но когда он занят постоянно и даже сначала по военному, а потом и по мобильному телефону, то стоишь перед выбором: либо свихнуться, либо жить самой, варясь в своём молоке и пространстве. Дом, еда, сын — лежало на ней. Придя домой, он ел и включив телевизор ложился на диван. Ни книг, ни общения. Если б она села в кресло рядом с ним, то это ничего бы не изменило. В хорошую сторону. Разве что погрязли бы в немытой посуде, нестиранном белье, отсутствие еды вывело в кафе, а сын бы болтался в подворотнях, а не учился в школе. Поэтому на эксперимент она не решилась. Именно это, домашняя рутина, дала ей стержень и уверенность. Она выбрала самую обыкновенную бабью жизнь и постепенно смирилась с Долговым. В конце концов, в других семьях были свои тараканы — бабы, водка, скандалы. Надо сказать, Данька прав, жили они тихо неприметно для окружающих и, наверное, для себя тоже, потому как разошлись тоже без обид. Но для знающего пару народа и знакомых их разъезд был просто шоком. Их брак для всех был идеален. Но с первых месяцев их жизни отстранённость Долгова сначала была непонятной и она дёргалась пытаясь пробиться до него, потом неприятно резанула. «Наверное, я не такая, какой должна быть женщина». — Засело в её голове. Дальше какая-то струна внутри лопнула, и трещина незаметно между ними стала расширяться и расти до неприличных размеров. Отношения медленно, но верно сошли совершенно на нет. Они даже не разговаривали. Не о чем. До его уровня она, естественно, не дотягивала. Он и не впускал её в свой мир. Да его: её не интересовал. Постепенно её интерес потух. Ему бы следовало насторожиться, ведь старше её, поглубже вникнуть и разобраться, только где же взять на такие глупости всегда занятому Долгову время? А она терпела, изо всех сил пыталась подстроиться, сродниться, так сказать… Уступала ж опять во всём и никогда не делала попытки уйти. Зачем? ведь любила, пусть в ущерб себе. Опять же, была очень крепко повязана семейными узами, мечтая всю жизнь прожить с одним мужчиной. Уговаривала себя, мол, он тоже любил, по-своему, но любил. Пусть ей мерзко, зато у Даньки есть отец — родной человек. Это ж не мелочи. К тому же ко всему привыкаешь. Упорно не хотела видеть, что всё давно было не просто плохо, а очень плохо. А может, просто играла сама с собой в прятки. Женщины часто играют в такие игры. Потом опомнившись и разглядев, наконец, что он перестал в ней видеть не только женщину и человека, но и вообще кого-либо кроме как бесплатную домработницу, ужаснулась. Она пыталась как-то влиять, на что-то решиться, он отпихивался «не выдумывай себе болячку», а годы мелькали, и всё оставалось на месте. Конечно, понимала, не дура же совсем, отношения с Долговым, несмотря на старания, не складывались. Сосуществовали, как осколки разбитой любимой вазы — и вместе, и поотдельности. Выбросить жалко и пользоваться нельзя. Хранится тот мусор неизвестно зачем. Они стали совершенно чужими. Но появилась привычка, а нет ничего опаснее привычек — их так трудно ломать. Опять лезла на стену и уговаривала себя: «А ради чего собственно рушить налаженную жизнь? У меня есть муж, у Даньки отец. И может ещё он изменится?» Ага, счас и не мечтай! Иногда, чаще весной, на неё накатывала такая тоска. Такая… Она украдкой от сына плакала и металась, жалея себя, страшно боясь озлобиться. «Неужели вот так и пройдёт моя жизнь?» Единственным клейким материалом между ними был Данька и то слабым. Долгов был бестолковым отцом. Но сколько не тяни, а нить порвалась. Настал момент, когда семья, держащаяся долгие годы на её юношеской пылкой любви, а потом на терпении, приказала долго жить. Может быть, всё дело в том, что девочкам с детства слишком морочат голову историями о героическом самопожертвовании во имя любви, семьи, детей и прочее. Как уж там было кто его знает. Наверное, всего понемножку. Про любовь Долгова она вообще не вспоминает. Возможно, её и не было никогда, а вот её по всем человеческим и божьим законам должна была трансформироваться в качественно новый этап отношений: дружеский, почти родственный, когда семья держится на уважении, а люди поддерживают друг друга и ценят. Но, увы! Увы! Увы! Когда-то ей было невмоготу терпеть и хотелось кричать от боли. А теперь? Похоже, нет. Скребёт, саднит, но не болит. Может привыкла?
Всё произошло как нельзя обыденно и вяло. Если собака или волк могут только выть, то человек, когда ему тоскливо, начинает искать выход в творчестве. Так и она начала писать. У творческих людей понятие «одиночество» трансформируется в «уединение». Это было то, что ей нужно. Муж к её занятию отнёсся критически. Глядя на неё, ему в голову не приходило, что она способна на что-то стоящее. Дурит, мол. Она сконфуженно молчала. Хотя что обижаться, если ей самой это раньше не приходило в голову. Но дело продвигалось. Лена стала популярной. Всё это вызвало у мужа невероятное раздражение, он никак не мог его перебороть. Но Лена была уже другой. С появлением её личных денег, она сама без его совета купила квартиру гораздо большим метражом, чем они имели, у отъезжающих в Беларусь офицеров. А он, отказавшись переезжать с ней и сыном, добровольно и принципиально остался на их старой жилплощади. Правда, наведываясь изредка на чай или приходя, по праздникам, в гости. Лена не настаивала, догадываясь об истинной причине его такого поведения. Всё было до смешного просто. Всегда добытчиком в семье был он. Она тенью следовала рядом. Он приносил деньги, устраивал её на работу, решал сам все её вопросы. Регулярно ей напоминая об этом, вероятно для того, чтоб не забывала своё место и больше ценила его. И вдруг в один момент всё изменилось. У неё появилась своя работа, свои деньги, своя отличная от его воли жизнь. Оказалось, он не готов к такому повороту. Обидевшись, не желал её знать. Лена поняла, что мужик, мужику рознь. Один бы обрадовался, а Долгова вдруг заела жаба. А как же, он всегда рассказывал, что живёт она за его счёт. Сама по себе пустое место. Квартира, полученная на семью, тоже его. Ведь это он её получил. Обставлена на его деньги и до конца жизни она должна быть благодарна ему за это, и, естественно, покупка ею более дорогой жилплощади, выбила его из колеи. Он отказался в неё переезжать. Лицемерие, давившее тяжёлым грузом, закончилось. Ей так давно хотелось освободиться от него, но не хватало воли и вот… Они даже не разводились, просто остались каждый при своей жилой площади, но… общались, будто ничего не случилось. Денег он ей больше не предлагал, давая что-то сыну. Она не спрашивала, понимала, что теперь они в разных весовых категориях и, если он не может пережить её достаток, отношений даже прежних не получится. Такой мужик, как правило, съедает себя поедом. Надо сказать, она всё равно надеялась, что пройдёт месяц, максимум два, Семён перестанет дуться и придёт мириться. Ведь всё та же привычка по идее должна была привести его к ней. Но ничего подобного! Не пришёл! Значит, обида его так тяжела, что перевесила всё или семья никогда ему не была нужна до такой степени, чтоб нуждаться в ней. Мнения людей на их счёт резко разделились. Одни её не понимали, другие сочувствовали. Со службы, которой была обязана ему, она уволилась и занималась теперь только своей любимой работой. Упрекать её ему, в этой только её жизни, было не за что. Так что её семья накрылась, а ей самой ничего не хотелась реанимировать, хотя прояви она настойчивость, может быть, он и сдался бы. Видела ж, что хоть и редко, но скучает и по ней, и по Даньке. Только тянули в ней камнем прожитые в упрёках годы, лишая шага на сближение. Наверное, хотелось, чтоб пришёл с поклоном сам. Да и видно не горела в ней страсть, и большого желания всё вернуть не было. Случается, женщины чувствуя в партнёре самца прощают многое, но у неё не было и этого. Быть может, уж такой «никакой» уродилась. Бабы без мужиков маются, а ей хоть бы что. Одиноко правда, но ради этого прежнее восстанавливать не стоит. Как-то привлекла её внимание в молодости высокая, пышногрудая ель, что украшала аллейку территории штаба. Не красотой, хотя она была бесподобна, а тем, что под ней всегда было много выщелканных шишек. «Непременно кто-то поселился жить», — подумала тогда Лена. И стала чаще проходить мимо. Даже подвешивала на веточки гостинцы, но выследить долгое время квартиранта не удавалось. Только однажды, намного позже, заметила белку. Она жила в одиночестве. Нашла себе тихий, безопасный уголок, пусть даже вблизи от людей и не тужила. Значит, у животных, как и у людей, встречаются экземпляры, которым не плохо в одиночестве. Так почему же она должна страдать. Взгляд упал в зеркало. А ведь когда-то были чудесной парой или это только казалось. Глядя на него, она не могла поверить что этот спортивный, подтянутый и красивый парень — её муж. Да, она сама себе завидовала! Потом подкатились будни. Тот, кто связал жизнь с военными знает: служба — это судьба всей семьи военного, а не только мужей. Жизнь в режиме «перекатиполя» касалась каждого члена семьи. К тому же, если приплюсовать к этому пунктику то, что приказы не обсуждаются, то вся семья становится заложником боевой
подготовки и должна быть готова к любым поворотам и неожиданностям в любой, причём самый не подходящий момент. Лена научилась по взмаху волшебной палочки военных начальников упаковывать и распаковывать вещи и приспосабливаться к любому месту, устраивая хоть какой-то быт и комфорт. Так летели годы. Прожила рядом с Долговым тихо, незаметно, не стараясь что-то поменять и особо ни к чему не стремясь, просто притулилась, считая дни. Приучив себя к мысли, что такими нас создал Бог — терпеливыми, слабыми, нежными, с заложенной с рождения потребностью хранить очаг любви, просто жила. Но не всегда гладко. Иногда доходило до того, что страх и отчаяние сжимали сердце и пустошили голову. Лена видела, время уплывало в никуда и восстановлению не подлежало, а она ничем не могла себе помочь, всё острее чувствуя вокруг себя сжимающиеся стены клетки несвободы. Конечно, с годами стала понимать: нужно что-то менять. Но что и как?… Жизненная трясина засасывала быстрее нежели она успевала решиться на что-то. Изменения пришли неожиданно и сейчас всё, слава Богу, она занята любимым делом и главное свободна, так с чего же мучить себя дальше и хандрить. Хотя и эта свобода, которую дало любимое дело не далась легко. Похоже ей всё приходится выстрадать. Казалось — трудно написать книгу. Оказалось — её издать. Без денег почти невозможно. Широко шагают молодые и продвинутые, на деньги любовников и покровителей. Азартно описывая тяжёлую жизнь проституток. Издают про бравых милиционеров, с которыми в реальности из нас никто не столкнулся, ни разу. Покровительствуют описываемым про крутых спецназовцев. Хотела бы она под лупой разглядеть хоть одного такого. Жаль, что никого не смущает, что пишут похмеляющиеся с утра девицы, вспоминая и подробно описывая, в чьей постели на сей раз оказались, о той жизни какой частью являются сами. Даже похваляясь этим. Равняйтесь на нас! — вот их девиз. А на что там ровняться-то. У торговли собой давно уже есть определённое название — проститутка. Грубо? В самый раз. Душа, женщина, мужчина мало кого из издателей и киношников интересует. Жизнь проститутки от дороги до постели министра или олигарха. Вот это вещь! Её впечатление после развода с пятым ловко ей облопошенным мужиком — шедевр! А уж если супер агент уложил за день двадцатник «скотов» и желательно расписать, поподробнее, как это проходило, сколько крови вытекло, как выворочены кишки, разбит череп и сломано носов. Ну это просто предел мечтаний! Но ведь это вчерашний день. «Крутые» сериалы и «мыло» перестали смотреть. Читая книги запоминать. Дошёл до конца, а начало уже не помнишь. Кому нужна та дребедень, прочитал и забыл. Не колышет.Глава 4
Газеты, журналы, телевидение словно с цепи сорвались. Об одном и том же. Одни выдумки и сплетни. Погибли люди, а они: ля-ля, ля-ля… Семён прилетел с армейским бортом вечером. К ним заявился поздно, часов в десять и не один. Рядом с ним в дверном проёме стоял Пётр Петрович, бывший сослуживец или, как звали в народе полковника — два «П». Долгов не здороваясь, бросил на ходу:
— Данька у себя?
— Нет, — удивлённо смотрела на него она. Кивая растерявшемуся Петру Петровичу, отошла в сторону. Тот явно ничего подобного не ожидал. Предполагая, по-видимому, совершенно другой вариант встречи. Но Долгов есть Долгов, и она быстро справилась с эмоциями. Значит, её благодушному долготерпению ещё не пришёл конец.
— Проходи, — потянул он за собой сослуживца, виновато посматривающего на неё. — И вот ещё что. Приготовь — ка ужин, — бросил он на ходу, повернувшись в полуоборота.
«Это уже мне, — скривилась Лена. — С чего это Долгов опять раскомандовался, да ещё в моей квартире». Но справедливое желание взбрыкнуться подавила на корню и, ругая себя за бесхарактерность, как в прежние времена, пожала плечами и отправилась на своё место — в кухню. Унизить жену перед другими, её бывший считал обычным делом. «Может, даже и не замечает этого». — Устраивая его безапелляционности понимание, успокаивала этим себя, что-то из этого получалось, но блеска в глаза это не добавляло. В голове билась прочитанная вчера фраза. «Если между мужчиной и женщиной нет ощущения, что они команда, когда каждый за себя, то это не отношения, а случайная связь». Но тогда, что это было у неё столько лет? Если имелось ровно полкоманды и Данька в придачу… Игра в одни ворота? А сын мяч? Психологам хорошо учить тыча пальцем в небо. Погремев кастрюлями, долго мудрить не стала. Пожарила картошки, накрутила мясных рулетиков с черносливом и нарезала салата из пекинской капусты с яйцом и крабами. Сойдёт. Пусть скажет спасибо и за это. Накрыла на кухонном большом столе и пошла звать. Вошла без стука, тихонечко, всё-таки у себя дома. Встала за их спинами. Они, увлечённо смотрящие в монитор, даже не заметили её прихода. Лена, не справляясь с любопытством, заглянула тоже. По экрану ползали и скользили светящиеся точки. При перекрещивании их траекторий точки вспыхивали. Для Лены ничего интересного, она развернулась и ушла. «Буду я ещё их трогать, захотят есть, не маленькие, выйдут и найдут сами», — разозлилась она и с чувством выполненного долга отправилась в свой кабинет. Но работать не смогла. Он здесь рядом, а как будто за непролазными горами. Хоть бы минуту уделил. Ан, нет. Буркнул и пошёл. Сухарь. А ведь любила, только вот за что? Психологи объясняют сей феномен: не было близости душ. Но это не верно. Её душа тянулась, просилась и рыдала. А его закрыла заслонку. Только кто его знает, может, он такой и есть… К своим целям и задачам не подпускал, а общих-то и не было, вернее он их ликвидировал. Возможно, появись они, занимались бы другими вещами, на противостояние не было времени. Хотя и было то оно то противостояние с одной стороны — его. А она только и мечтала об обратном. А он отдалялся всё дальше и дальше. Она ж ломала голову — может всё так потому, что он старше? Первые годы отчуждение между ними росло постепенно и как-то не очень заметно. По крайней мере, ей так казалось. Долго пыталась сопротивляться и старалась взмахнуть крылышками, хотелось полноценного семейного счастья. Но видно не суждено было… Обиженная на весь белый свет, подошла к зеркалу, постояла с закрытыми глазами, не решаясь посмотреть в этот откровенный кусок безразличного льда, и всё же открыла. Взглянула на себя и увидела совершенно расстроенную своим отражением женщину. Бледное лицо. Небольшой носик. Небольшой ротик. Небольшие глаза. Как водится у середнячков всего понемножку и ничего хорошего. Некогда голубые глаза приобрели плавающий оттенок, что-то среднее между серым и грязно — голубым. А волосы вообще пародия на молодёжную моду, полоса светлая полоса тёмная. Может, когда-то в свои 17–18 лет это лицо и было привлекательным, но сейчас почти в 40 на это отражение ни того, ни сего, тошно смотреть. Не удивительно, что Семён не взглянул. На что смотреть-то. Сплетничают, в последнее время, у него завелись романы с молодыми девчонками связистками. А что, вполне вероятно, мужик он привлекательный и габаритный. Девки теперь чем моложе, тем хитрее. Хотят иметь всё и зараз. А у неё, как говорится: лучшая часть жизни прошла, так может не стоит так дёргаться. Ведь прожила же с ним столько. Пойти покланяться, попросить переехать к ней… Одной тоже не сахар. У людей больше друг к другу претензий, да они живут. Ведь сколько примеров перед глазами и у всех одна и то же песня. Год, два, а если кому уж очень повезёт и все пять романтических, почти книжных отношений, а потом, как водится, покатила жизнь по ребристой дорожке… В общем, раскроет баба глаза, а перед ней сидит незнакомец. У кого пьёт, у другой бьёт, у третий налево гоняет. Не припоминается ни одного примера, чтоб от начала и до конца в цветах черёмухи купались, и ландыши корзинами до конца жизни дарил. А если есть, то очень редко. Наверное, эти немногие счастливцы, угодили как раз в судьбу и попали с первых стрел Амура своими половинками в одно целое. Но есть другой выход. Не ныть, не паниковать и не догонять отошедший от вокзала поезд. Никто не знает своей судьбы. Может случиться так, что он попадёт в аварию. А купив билет на новый, встретишься с чем-то иным. По крайней мере, есть шанс. Теперь она знает точно: чтобы быть счастливой женщине мало быть молодой, красивой, богатой или известной. Она должна любить и быть любимой. Знать-то знает, только с чем это блюдо есть…
Мужики без подсказки нашли приготовленный хозяйкой ужин, наелись, сложили посуду в раковину и, не прощаясь, ушли. «Так похоже на Долгова», — вскипела она и даже хотела тут же позвонить и рассказать всё, что она по этому поводу думает, но потом, посчитав до трёх и сделав три глубоких вздоха, как советуют специалисты по психиатрии в модных журналах, раздумала. «Достаточно того, что в раковину положили, — усмехнулась она сама себе, заливая грязь моющими средствами. — Не с чего себя накручивать. Вымою, руки не отсохнут. Так по мелочам распуститься и стресс можно запросто словить. Где-то читала, что только от нас самих зависит — быть стрессу или нет. Ведь не сам факт, а именно наше отношение к нему вызывает его. Как там советуют великие спецы: относись к жизни проще! Отлично! Я и без них это хорошо знаю, вот только как эту «простоту» наложить на совсем не простую жизнь?! Понятно, можно, конечно, болячку подвести под выражение: «Что не делается, — всё к лучшему» и у кого-то это возможно и получится, только я опять торможу. Как не крути, а выходит, что обманываю я себя сплошь и рядом. Чёрт с ним надо же как-то жить». Потом допоздна работала, ждала Даньку, который по всему видно провожал девчонку и вернулся позднее позднего. Было немного не по себе от того, что что-то тяжёлое и неприятное гнездилось внутри. Подумалось — устала, посплю и всё пройдёт. Но утром легче не стало. Сердце как будто ждало какого-то дурного известия или беды. Так уж устроены женщины, чуют за версту беду. Вставать приходилось ни свет ни заря, чтоб успеть приготовить свеженький завтрак для сына. Да в это утро и спать — то не хотелось. Справившись с завтраком, прокричала ему в комнату:- Данька, подъём! Ты слышишь? Он слышал, но вставать не хотелось. Хотя каждый раз мычал. — Сейчас…,- лишь для того чтоб Лена успокоилась. — Даня, бегом! «Счас, счас…» А вставать огурец мороженый не спешил: «Ещё минут пять…» — Не сейчас, а уже! — командовала Лена, наклоняясь над ним. — Минута и я иду за кружкой. Он, конечно, знал, что никакого поливания не будет… Этот диалог прокручивался каждый день и знаком был обоим до мелочей с небольшими поправками. Данька вскакивал, носясь на одной ноге пытался в считанные минуты успеть всё. Завтракал также подпрыгивая. Проводив утром сына, попробовала лечь, но ничего не получилось. Тогда заложила в машинку стирку и принялась за уборку. Надеясь, что отпустит, но страх не проходил, тяжёлый ком в груди не рассасывался. Позвонила сыну, проверить всё ли нормально, тот не довольно пробурчал. Мол, мать, что ты дурью маешься. Я вроде как бы и не маленький давно. Немного подумав, набрала номер Семёна. Услышав недовольное: «Да, что ты хотела?» — отключилась. Но он перезвонил сам. «Лен, нас разъединили, а может, нажал не на ту кнопку. Замотался. До обеда занимался докладными записками и отчётом, теперь все хотят знать как возможно то, что произошло. Представляешь? Как будто я до этого не доказывал по буквам, что нельзя, стучась во все двери. А теперь таскаюсь по следователям. Ночь придётся просидеть за работой. Ты же в курсе, что произошло. Извини, заболтался. Так что ты хотела?» «Просто нажала не ту кнопку», — воспользовалась она его подсказкой и отключилась. «Вроде со всеми всё нормально, что ж меня так забирает, надо принять контрастный душ, совсем расквасилась». Душ мало помог. Приехал и возился с компьютером Данька, а она всё не могла отделаться от тяжести в душе. И когда послышались за спиной шаги сына, резко развернулась на них:
— Даня, что?
Он смотрел не мигая, в глазах такая боль, что она, ещё не услышав слов, всё поняла: «Беда!»
— Папа разбился…
Неведомая сила подняла её.
— Нет, нет, — ноги подогнулись и Лена села на кончик кресла. Она видела, как у сына стали трястись руки и дёргаться голова. — Нет, нет…
В ней всё напряглось и враз отпустило. Тяжесть пропала, как будто душа готовилась и ждала именно это известие.
Данька смотрел прямо перед собой, на Лену, словно она могла что-то изменить…
— Где он?
— Мам, его больше нет. Совсем нет…
Мир покачался и рухнул. Лена обняла сына, и они долго стояли так, находясь в какой-то невесомости. В растерянности побродила по комнатам. Потом ещё сумела заставить себя принять душ, чтобы как-то прийти в себя. Затем дошлёпала, не вытираясь, до постели и уснула, не успев коснуться подушки. По-видимому организм, готовясь к тому, что долго отдыхать теперь не доведётся, включил защитные функции. Утром приходило много людей. Официальные и не официальные, друзья, соседи, сослуживцы и знакомые… Беда сразу стёрла время суток. Лену одолевала страшная слабость, хотелось просто лечь и забыться, не видеть, не слышать никого, авось пробуждение будет иным и всё само собой рассосётся превратившись в ошибку. Только обыкновенные житейские вопросы не давали ей это сделать. Реальность была беспощадной. Пришлось сходить с офицерами в его квартиру за парадной формой, которую они тут же забрали с собой в морг. Кто-то рассказал, что Семён не справился с управлением и врезался в столб, но Лена совершенно не помнила кто. Голова гудела и бунтовала. Сердце то щемило, то взрывалось, не смотря на выпитый флакон успокоительного. Кто-то даже обронил, что Долгов был как бы в стельку пьяный. Лена слушала и молчала. Ни переспрашивать, ни уточнять ничего не хотелось, да и совершенно не было сил. Машину водил он хорошо. Хотя всякое бывает. От ситуации говённой никто не застрахован. Пьяным быть ну никак не мог, она с ним разговаривала, и он собирался ехать ещё работать. Опять же за руль под градусами не имел привычки садиться. А что если всё просто. Это предупреждение, тем кто собирается открыть рот. Так сказать, продемонстрировали на мятежном полковнике серьёзность своих намерений. Запросто! Знал ли он, что его ожидает? Похоже так. Но надо подождать официальной экспертизы. Хотя, чтоб там не произошло — человека нет.