Где-то на Северном Донце

Лейтенант садится, пожимает плечами:

— Пока ничего нового.

— Что, не нашли ту семейную пару?

— Нет. В тот день автобус дошел только до деревни Пьянкове, так как мост через реку оказался поврежденным. От Пьянково в сторону полустанка имеется всего три небольшие деревни, и мы сразу же побывали во всех трех.

— Ну и что?

— Как ни удивительно, ни у кого из жителей не гостили в те дни приезжие с детьми. Мы обошли все дома. Никто даже не видел людей с такими приметами.

— Странно. Ведь в той стороне других деревень нет, а если б они гостили в Пьянково или далее, то наверняка уехали бы рейсовым автобусом, — задумчиво басит генерал. — А начальник полустанка, случаем, фамилии не записал?

— Он сейчас в отпуске, но его бесполезно и спрашивать. В городе я обратился в привокзальный медпункт. Дежурной медсестре действительно позвонили с полустанка, чтобы встретили пострадавшего. Но в регистрационной книге фамилия не указана, так как начальник полустанка сам не знал ее. Не до расспросов было — времени оставалось в обрез.

— Так на вокзале пострадавшего, выходит, встретили? — оживляется генерал.

— Да, встретили, — огорченно машет рукой Галич. — Только не работники медпункта. Они слишком долго разыскивали носильщиков. А пострадавшего, по рассказу проводницы, встретили двое молодых мужчин, очевидно родственники.

— Невезение какое-то… — расстроенно бормочет Ковальчук. — Как по притче — одно к одному.

— Да, действительно невезение, — чувствуя себя виноватым неизвестно в чем, вздыхает Галич. — Ни дежурный автоинспектор, ни диспетчер стоянки такси не заметили в привокзальной толчее пострадавшего. Мы запросили все городские больницы о поступившем больном с рваной раной левой икры и травмой правой щиколотки — пока ничего положительного.

— Действительно, мало у вас утешительного. — Генерал опять сердито размахивает рукой, разгоняя табачный дым.

— Но я тут ни при чем, — обиженно покраснев, начинает оправдываться Галич. — Меня проверяли и признали, что сделано все возможное в сложившейся ситуации. Я работник молодой, потому просил, чтобы это дело передали кому-нибудь другому, поскольку…

— Еще чего! — продолжает сердиться Каратаев. — Вы сами-то верите в невиновность Малышкина?

— Да, он внушает мне доверие.

— Вот и ведите следствие до конца, коли внушает. — Генерал раздраженно сует окурок в пепельницу. — А то передадите дело какому-нибудь равнодушному чиновнику, тогда…

— Значит, вопрос об освобождении Малышкина пока отпадает, — скучным голосом резюмирует Ковальчук.

— Да. Санкцию на арест дал сам окружной прокурор, и его помощник не берется до приезда самого… — Галич беспомощно пожимает плечами.

— Попятно, — глухо ворчит Каратаев. И ему, и всем присутствующим в кабинете отлично известно, что помощник прокурора человек не только очень осторожный, но и педантичный, совершенно не способный нарушить субординацию.

— И еще есть одно обстоятельство, которое требует выяснения… — мнется Галич. — Вопрос пикантный, и я как-то не решался до сих пор касаться его…

— Что там еще? — настораживается генерал.

9

Поскольку заняться больше нечем, Петя Малышкин, как всегда, сидит у окошка, наблюдает за размеренной гарнизонной жизнью, и нет для него более желанного, нежели оказаться в гуще этой жизни. Никогда не подозревал он, что в неярких армейских буднях может быть столько заманчивого, привлекательного. На что угодно готов сменить Малышкин свое скучное обиталище — пусть то будет хоть мокрый окоп, хоть самый нелюбимый в городке пост у многолюдного штаба, хоть внеочередной наряд в солдатский туалет. Все-таки не нудное прозябание у этого осточертевшего окна.

С утра вызывал Малышкина сам «батя». У командира соединения забот, понятное дело, невпроворот, и долго разглагольствовать с рядовым Малышкиным ему было явно недосуг. Но все же уделил ему несколько минут. Правда, о деньгах генерал почему-то не спрашивал, а просто поинтересовался семьей, прохождением службы, взысканиями, которых, к взаимному удовлетворению, у Малышкина не оказалось. Нормальный получился разговор. И простился генерал вполне доброжелательно. По крайней мере, так показалось самому Малышкину.

Сейчас Малышкин пытается отгадать: что бы мог значить для него этот неожиданный вызов?

На улице распогодилось. Дождя нет. Все еще озорует шальной северный ветер, но облака поднялись выше, посветлели, поредели, и в частые полыньи меж ними то и дело проглядывает умытое, потеплевшее сентябрьское солнце.

На аллее возле плаца появляется знакомый лейтенант. Это Галич. Малышкину заранее известно, что следователь идет к нему. И действительно, вскоре дверь в камеру распахивается и на пороге возникает пухлолицый добряк Галич в своей необмятой, новенькой шинели и наползающей на уши великоватой фуражке. Галич здоровается с привычной улыбкой, но в этой улыбке есть нечто новое: не то неловкость, не то принужденность. Это заставляет Малышкина насторожиться.

Но разговор поначалу протекает в привычном русле. Малышкин уже в который раз рассказывает, как обшарили, на всякий случай, весь «газик», как заставил Шубина с Перехватовым обыскать себя, как ползали потом по грязи возле того пня у ели, втайне надеясь на безнадежное…

— Та-ак… — невесело констатирует Галич. — Значит, ничего дополнительно не припомнили… Ничего нового?

— Ничего, товарищ лейтенант.

— Та-ак… — Лейтенант что-то обдумывает, трет ладонью висок. — Та-ак… Имеется у меня один вопрос…

— Слушаю, — с готовностью откликается Малышкин.

— Та-ак… Некоторые ваши товарищи по роте утверждают, что у вас есть знакомая девушка в городе, что вы часто встречались, будто у вас вроде бы возникло, как это сказать… Что-то прочное, настоящее. Это так?

— А какое это имеет отношение к делу?! — вздрогнув, испуганно вскидывает голову Малышкин.

— Собственно, может не иметь никакого… — трудно подбирает слова Галич. — Но может и помочь… Как ее зовут?

— Какое отношение это имеет к делу? — весь преобразившись, Малышкин становится похожим на ощетинившегося ежа.

— Вы не встречались с ней перед отъездом?

— Какое это имеет отношение к делу? Зачем вы впутываете ее в эту историю? — почти кричит Малышкин, в нем уже нет прежней доверчивости, готовности отвечать.

— Пока сам не знаю, — с неожиданной для самого себя откровенностью признается Галич. — Все-таки как ее зовут? Кто она?

— Я не желаю разговаривать на такую тему! — Забыв о субординации и своем подследственном положении, Малышкин вскакивает с нар и начинает бегать по камере — четыре шага от окна до двери, четыре шага обратно. — Хоть что делайте со мной, но на такие вопросы я отвечать отказываюсь!