Где твой дом?

«Будто птицу, меня ловят, — думала она. — Мама подкарауливает… Отец совсем не понимает меня. Или не хочет понимать? Да, конечно. Он умный, он понимает. Но делает вид, что не понимает. А Григорию Владимировичу я не нужна. Да, я ему не нужна. Иначе разве он мог бы не видеться со мной так долго?»

За все это время она видела его два раза. Один раз на собрании в клубе. Речь шла о поездках кружка самодеятельности в полевые бригады. Женя сидела в самом дальнем углу, слушала и не слышала, о чем говорит Григорий Владимирович, только видела его лицо, его светлые волнистые волосы, глаза. Она сидела с неподвижным лицом, изо всех сил стараясь скрыть волнение, внутри у нее все дрожало. А когда взгляд Арсеньева отыскал ее и глаза их встретились, Женя вспыхнула и опустила ресницы. Так и сидела с горящим лицом, ни на кого не глядя, — ей уже казалось, что все всё увидели и поняли и в душе посмеиваются над ней. Не дождавшись конца собрания, она тихонько вышла и убежала домой.

В другой раз Женя видела его только издали. Она возвращалась с птичника, а он мчался на велосипеде по дальней полевой дороге. Долго смотрела ему вслед, до тех пор смотрела, пока его выгоревшая солдатская гимнастерка, которую он почему-то любил, не скрылась среди молодых зарослей кукурузы.

«Если бы он знал, что я стою тут и смотрю на него!» — с тоской думала она. Но то, что хоть издали увидела его, сделало этот день праздником…

Теперь, когда стало больше свободного времени, можно было позаботиться о своей внешности. Женя попросила тетю Наташу сшить ей комбинезон.

— Знаешь, такой синенький сатиновый комбинезончик, чтобы со всякими кармашками, с молнией. Это очень красиво — на работу ходить. А то ну в чем же? В платьях — неудобно, в плохом — некрасиво, в хорошем — жалко. И холодно ночью. А штаны эти лыжные… Пфи!

— Тьфу на твои лыжные штаны. Безобразие одно.

— Вот и я говорю — одно безобразие. Я их не надену больше. Только людям на смех. А если бы комбинезончик — и тепло и красиво. Правда, тетя Наташечка?

— Конечно, правда.

— Значит, сошьешь?

— Да ладно уж. Женя вскочила:

— Ура! Бегу за сатином. Где мама?

— Вот она — мама, — важно сказала Елизавета Дмитриевна, входя на терраску из сада, — наконец-то и маму вспомнили. Очень хорошо, что ты дома, — пора поговорить по-человечески.

— Мама, ну подожди ты, все какие-то разговоры у тебя. Дай мне денег, я за сатином…

— И у меня и у отца к тебе разговор, — прервала Елизавета Дмитриевна. — Я бы и сама могла поговорить с тобой. Но я ведь для тебя не авторитет.

Отец был дома. Елизавета Дмитриевна позвала его, и Савелий Петрович, к удивлению Жени, без всяких отговорок оставил свои дела и вышел к ним на террасу.

— Э! Вот как — все в сборе, оказывается. В кои-то веки повидаешься наконец со своей семьей. Одним семья дышать не дает, а тут рад до смерти, если свою собственную дочку повстречаешь.

— Я пойду, — поднялась было Женя.

— Как это? — Мать решительно преградила ей дорогу. — Как это — пойду?

— Мне же в магазин нужно сбегать… Тетя Наташа…

— Опять — тетя Наташа. Ты, Наталья, кажется, ни о чем не думаешь и ничего не соображаешь.

— Да где уж мне! — Тетя Наташа махнула рукой. — Кабы соображала, давно бы меня здесь не было… Кваску принести? — обратилась она к Савелию Петровичу.

— Кваску, кваску, Наталья Дмитриевна, — Савелий Петрович, все еще потирая руки, ходил по террасе, — в такую жару кваску — ох, хорошо.

«Ну, чего тянут? — с тоской думала Женя. — Решили выяснять отношения, так выясняли бы».

Видно, эта же мысль томила и Савелия Петровича. Кроме того, его ждали дела.

— Так что же, дочка, — начал он, наливая в стакан квасу, — к чему же ты пришла в конце концов? Что думаешь делать, как жить?

Женя пожала плечами:

— Поработаю в совхозе… Поступлю на заочное. А года через два мы с Руфой…

— Опять с Руфой! — охнула Елизавета Дмитриевна. — Она хорошая девушка, но…

— …поедем учиться, — продолжала Женя. — Анна Федоровна сказала, если хорошо себя на работе зарекомендуем, то партийная организация поможет нам поступить в вуз.

— Так, — Савелий Петрович иронически усмехнулся, — Анна Федоровна и сюда вплелась. Ясно.

— Женя, — предупреждающе сказала Елизавета Дмитриевна, — имей в виду — ты потеряешь Пожарова. Он мне намекнул, что его жена-утятница не устраивает.

— Что?! — Женя вскочила, глаза у нее засверкали. — И этот еще тут? Так вот скажите ему, что я останусь утятницей. Да! Да! Останусь у-тят-ни-цей. Именно так я и решила. И прошу вас обоих — не упоминайте при мне его имени.

И вообще, я больше этих разговоров слушать не хочу и не стану.

И она быстрым, твердым шагом ушла с террасы. Забыв о сатине, побежала к Руфе.

Озеро встретило ее мирным сиянием воды и негромким утиным разговором. Тускло-зеленые камыши неподвижно склонялись к воде. Островок с березами и липами, отчетливо повторяясь в озере, проложил чуть не до самого берега свою прозрачную зеленоватую тень, в которой гасло слепящее полуденное солнце.

По берегу от кормушки к кормушке ходила Руфа. Утята, уже совсем беленькие, лишь с желтым оттенком на шейках, переваливаясь, спешили к кормушкам, смешно шлепая своими розовыми лапками. Руфа ласково разговаривала с ними: «Скорей, скорей, мои лапки. Скорей, скорей, мои ути. Вот какие они у меня стали умные! Вот какие они у меня стали большие!»

Женя чувствовала, как эта мирная тишина, и этот ласковый говор, и эти маленькие, доверчиво бегущие за Руфой уточки — все это, уже привычное, знакомое, успокаивает ее душу.

Руфа увидела Женю, остановилась. Она глядела на нее из-под голубого шарфика, тревожно приподняв выгоревшие на солнце брови.

— Ты чего? Случилось что-нибудь?

— Случилось, — ответила Женя. — Жених от меня отказался.

— Ну?! — весело удивилась Руфа. — Неужели у него до ума дошло?

— Руфа, подумай, ему, оказывается, утятницу не нужно. А я-то дура, я-то думала, что он и в самом деле меня любит. Еще жалела его иногда. А? Ты подумай!

Руфа откровенно смеялась и радовалась.

— Да чего же ты злишься? Это же счастье для тебя. Такой дурак у тебя столько времени на дороге стоял. Да что ты! Развеселись же.

Женя на секунду задумалась. Потом брови ее разгладились, и она принялась хохотать вместе с Руфой.

— Жених от твоей подруги отказался. Вот, Руфа, как моя жизнь-то начинается. Жених отказался. Ой, помираю…