Где ты, маленький "Птиль"

— Долгой жизни! — сказал он, садясь на край высоких перил, и чуть тише добавил: — Передайте поклон Орику. — И тут же скользнул в полутьму, но не вниз, а вперед и вверх, как бы скользнул в небо. Несколько мощных взмахов крыльев — и его не стало.

Папа обнял меня за плечи.

— Это сон, Митяй, да? — сказал он.

— Сон, — сказал я. — Это не сон, пап. Если бы это был сон.

13

— Ей сорок лет, — сказал я папе.

— Кому? Пилли?! Этой… этой девушке — сорок?

— Да, они живут до двухсот, — сказал я. — Как боги.

Тут-то она и позвонила, причем сигнал шел сразу на три аппарата: на основной, домашний, и два маленьких коммуникатора, которые оставил нам Орик.

— Говорит уль Дмитрий, — важно сказал я.

— Это Пилли. Митя! Удобно мне подняться к вам?

— Пулей! — сказал я. — В темпе.

— Что?

— Как можно быстрее. Мы ждем вас.

Через минуту она была с нами. В другом уже платье, не цветастом в обтяжку, а более скромном, однотонном, с рукавами, как крылья у геллов. Боже, какая у нее была улыбка! Это еще нужно было себя уговаривать, что она — физик.

— Я поняла, почему должна подняться мигом, — сказала она. — Вы, конечно, голодны?

Папа пошел на провокацию:

— Как бедные моро, Пилли.

— Да, как бедные моро.

— А почему они голодны?

— Все зависит от того, хороша ли охота. А она несколько ограничена правительством. Простите. Ужин! — Она исчезла и быстро вернулась. — Не умирайте!

— Ваши рукава, как крылья у геллов, — сказал я. Она внимательно посмотрела на меня, изучающе:

— Вы были в городе? В подземном Тарнфиле? А?

— Да нет, — сказал папа. — Просто мы сели в нашу машину и покатались над Тарнфилом. Ну и покалякали с геллами.

— Я вам не верю, — ехидно, но очень мило произнесла Пилли.

— И правильно делаете, — сказал папа.

— Вот уж не думала, что земляне такие врунишки, — сказала Пилли. — Как вам геллы? Или гелл? Или гелла?

— Как? — сказал папа. — Это просто в голове не укладывается — вот как. На Земле этого нет. Мы с такой же завистью смотрим на птиц на Земле, как вы, бескрылые политоры, — на геллов. Теперь-то я понимаю, почему вы отказались от колесного транспорта, а все летаете, хоть и в метре от земли: глядите, мол, геллы, мы тоже не лыком шиты. Летаем!

— Не ехидничайте, — сказала Пилли.

— Здесь, знаете ли, не до ехидства, — сказал папа, глядя на Пилли, и она сразу же очень серьезно поглядела на него.

— Да, вы правы, — сказала она. — Но их судьба вроде в надежных руках, и те, кому хотелось бы до этих рук дотянуться…

— И ударить по ним… — сказал папа, — и освободить…

— Вряд ли сумеют дотянуться, — продолжила Пилли грустно, поняв, что каким-то образом мы уже успели узнать о наличии поля для геллов.

— Вероятно, и планирование, как политорское увлечение, — тоже вид неполноценности, желание не отстать от геллов.

— Возможно, — сказала Пилли. — Хотя это приятно само по себе. У меня высший разряд — я знаю, что говорю.

— Геллы умны, — сказал папа. — Я уверен, не стань они геллами-изгоями, а политорами-геллами, они бы благородно «не ощущали» своего превосходства.

— Ну да. А политоры еще больше страдали бы комплексами.

— Похоже, — сказал папа.

— К вашему сведению, — снова мило ехидничая, сказала Пилли, — очень многие политоры с радостью смирились бы с этой разницей и даже… — Понимаю, — сказал папа. — Но на них есть Горгонерр.

— Не мучайте меня, — сказала Пилли, устало опуская ресницы. — Это тяжелая тема. У полноценного разума отняли больше половины эмоций.

— Вам нравятся моро? — спросил папа.

— Нравятся. И очень. Очень. — Кстати, земляне и моро ближе друг другу: наш предок — обезьяна, а вы, Пилли, — птица, хоть и не гелла.

— Ах, вы об этом, — Пилли улыбнулась. — Да какое это имеет значение, если я — птица и вы — некая обезьяна легко общаемся с помощью этой вот штучки. Да и обезьян мы не видели, только слово слышали.

— Но моро кажутся вам чем-то бесконечно от вас далеким, ведь речь идет о развитии, а не о происхождении.

— Кое-кому плевать на развитие. Я одна из тех, кто может общаться с моро, не боясь их. Даже немного на их языке.

— А как относятся к этому ваши родители? — спросил папа.

— Они погибли в космокатастрофе.

— Простите, — сказал папа.

— Важнее, как может отнестись к этому Горгонерр, друг моих покойных родителей, — усмехнувшись, сказала она.

— А что плохого, если вы общаетесь с моро? — спросил папа.

— Моро — низшие, нецивилизованные. Если же они для меня разумные существа — неизвестно, куда заведут меня мои наклонности. Может быть, в оппозицию?

— Пилли! — сказал я. — Как бы ни сложилась наша с папой судьба, я бы очень хотел попробовать «планирование», побывать на море, в лесу, у племени моро.

— Постараемся, дитя, — сказала она.

— Отлично! — сказал я. — И еще я дико хотел бы посмотреть политорскую карту звездного неба, на Земле я увлекался астрономией. — Папа быстро взглянул на меня.

— Смешной ты, — сказала Пилли, — у нас же здесь есть свой… планетарий, — и добавила: — Не лень вам обоим встать?

Настоящие мужчины — мы сразу вскочили. Поманив рукой, Пилли повела нас на третий этаж дома, оттуда мы взлетели на лифте наверх. Пилли нажала кнопку, загорелся неяркий светильник, и она показала нам лестницу, которая по внешней стороне шахты лифта вела еще выше, и, пока мы поднимались по ней, Пилли сказала, что острие купола — не идеальная игла, но со срезом, и три последних метра иглы имеют поворотное устройство не по оси, но в разные стороны, шарнирное. Мы ступили на площадку — крышу шахты лифта, — и сразу же все стало ясно. Над нами, близко, была линза: мы стояли под телескопом.

— Любуйтесь, — сказала Пилли. — А я пойду приготовлю что-нибудь Орику, он голоден. — И она укатила вниз.

Обалдевшие, мы долго разглядывали политорское небо, постепенно вращая телескоп по кругу.

— Их спутники довольно редки, — сказал я.

— Тебе это важно знать?

— Очень. И нужен планетарий — полная картина неба. Каков контроль в их атмосфере и выше?

— Так? А дальше как?

— Не знаю. Я предполагаю, но не сглазить бы.

…Пилли что-то напевала и играла на ковре с Сириусом. Она, лежа, замирала, а потом легонько шевелила пальцами, и тогда Сириус пулей вылетал из укрытия, легонько зубами хватал палец Пилли и тут же отпускал.