Где ты, маленький "Птиль"

Мы замерли; трудно сказать, что я чувствовал; что-то другое — не страх, тем более было еще и какое-то тупое спокойствие от нереальности происходящего.

И тут же мы с папой одновременно (он сильно сжал мне плечо) увидели, как черный круг их транца резко приблизился к нам, его темное поле в один в тот же почти момент перекрыло весь наш экран и стало, условно говоря, светлеть. Мы увидели, как их транец начал постепенно раскрываться по принципу расходящихся в стороны лепестков диафрагмы фотоаппарата. Перед нами было огромное, слабо освещенное пространство, в которое мы медленно вплывали и, вероятно, вплыли целиком, потому что услышали наконец мягкий звук и, переглянувшись, кивнули друг другу, мол, «все ясно: «диафрагма» сзади нас закрылась, нашего корабля нет в космосе, он просто внутри другого корабля. Схвачен. Капкан. Полная консервация.

Искусственные огни, которые проплывали мимо нас, задвигались быстрее.

— Что же это? — сказал папа. — Они увеличили свое торможение, приближая нас к тупику, этак мы влепимся!..

— Погляди на приборную доску! — кажется, крикнул я.

— Чертовщина! — сказал, помолчав, папа. — Они сами нами управляют! Бред! Мы же пошли медленнее! Н-да…

Наши скорости уже совсем почти сравнялись, и мы с папой почувствовали вдруг серию одновременных мягких толчков по корпусу «Птиля», а глаз искусственного света, еле плывший за нашим экраном бокового обзора, остановился.

— Надо полагать, нас подвесили, — сказал папа. — Висим как дитятко в колыбельке под деревцем. Система выбрасываемых пружин со всех сторон с магнитными присосками. Нас ждет минимум сто вариантов и, я думаю, ни одного хорошего.

— А мама как же? — сказал я. — Что же это?.. А, пап?!

— Вот именно. — Он тяжко так вздохнул. Потом: — Ну, будем ждать… Давай, черт побери, поедим! — вдруг громко и почти зло крикнул он. — Что же, из-за этих… голодными сидеть?

Мы начали есть довольно бойко, быстро как-то, торопливо, но потом эта торопливость сама собой кончилась, сменившись даже какой-то вялостью, и в этот момент мы услышали четкий, хотя и не сильный, удар в зоне выходного люка; папа тихо сказал:

— Приехали. Похоже — это лестница. Сейчас пожалуют.

И в эти секунды сердце мое вдруг запрыгало, затрепетало, потому что слова «иная цивилизация» соединились со словом «плен», но и немного этим словом оттеснились. Мы были в плену. И только странным было, каким-то неподходящим к случаю то, что в наш закрытый люк постучали, просто постучали, как соседи к соседям на Земле.

6

— Да, войдите, — усмехнувшись, сказал папа, встал и резко откинул фиксирующие люк замки. Быстро он вернулся на свое место и сел, а я и так сидел, замерев.

Медленно люк отворился. И медленно вошли они. Двое.

Мне трудно их описать, оба они очень похожи были на нас и при этом… как-то от нас отличались. Оба были высокого роста. Первый был с длинными седыми волосами и в плотно сидящей на голове шапочке, четырехугольной, так что одна из четырех плоскостей была как бы продолжением его лба, и по этой плоскости, мигая, перемещались возникающие и пропадающие светящиеся точки (я сразу решил, что это экран информации, которая попадает прямо в мозг, раз уж сам этот на экран и не смотрит). Второй был абсолютно лысым, гораздо моложе, но без специальной шапочки. Оба были не с желтой кожей, нет, скорее цвет их кожи можно было назвать золотистым. Да, вероятно, первый передавал ответные сигналы просто мысленно; я сначала подумал — с помощью маленького аппаратика, висящего у него на шее на ремешке, нечто вроде плеера, но такой же был и у Лысого, а ведь он был без шапочки. У обоих были, как бы это сказать, — орлиные носы, с явной горбинкой, и у каждого очень странная грудная клетка, не то чтобы как у культуриста или штангиста — раскачанная, а как-то явно выпирающая наружу прямо от горла. Они вошли и остановились.

Мы продолжали сидеть.

Вдруг Лысый схватил одной рукой за плечо того, в шапочке, а другой указал ему на лежащего на моих коленях Сириуса и сделал шаг назад. Второй не шелохнулся, но какая-то волна прошла по его лицу. Я встал и вынес Сириуса в хозяйственный отсек, закрыл дверь за ним и снова сел. Лысый кивнул мне. Тут же встал папа и молча, обогнув вошедших, захлопнул люк, но замки не защелкнул, тоже вернулся на место и сел.

— Встать, что ли? — сказал папа. — Как-то невежливо.

Он начал вставать, но я, нажав ладонью на его плечо, усадил его обратно, быстро сходил в хозяйственный отсек, принес два складных кресла, поставил их возле этих и снова сел рядом с папой, успев легонько хлопнуть себя по карману, где лежал мой лазер. Те, переглянувшись, сели, и почти сразу же Седоволосый заговорил, если, конечно, то, что мы услышали, можно было назвать речью: это было сочетание какого-то птичьего щебета, писков, щелканья, коротких гудочков, свистков, скрипов, шипения и так далее, и тому подобное. С какого-то момента я, взяв отправную точку (свист), начал быстро считать и насчитал восемнадцать различных оттенков (только явных) их языка.

— Толково говорит, — сказал папа. — Просто демонстрирует нам свой язык, тип языка, звучание.

Я кивнул. Седоволосый кончил говорить, а папа поднял руку вверх, как бы призывая его и второго к вниманию. После он заткнул пальцами уши и покачал головой, мол, мы не врубаемся, не понимаем. Седоволосый кивнул странно, что-то, что означали кивок или покачивание головой из стороны в сторону, было и у нас, и у них по смыслу одинаковым). Одновременно Седоволосый и второй встали и, снимая с шеи каждый свой «плеер» на ремешочке, подошли к нам, повесили их нам на шею, отодвинули боковые крышечки, вынули связанные с аппаратиками тонкие шнуры с какими-то присосочками и прижали их папе и мне к шее. Седоволосый заговорил, и мы услышали и его чириканье, и то, что шло из аппаратиков, — речь на русском языке.

— Говорите много. Устройство не слышало ваш язык много, будет говорить нам плохо. Оно… нужно учиться помнить.

— Если я верно понимаю, — сказал папа (и одновременно из аппаратика «полилась» папина речь на языке наших хозяев), — вы могли оставить аппараты на себе, подключить к себе присоски — эффект был бы тот же. — Он развил свою мысль.

«Что-то они тончат, — подумал я. — Столько было молчания, действий без слов, с Сириусом хотя бы. Выпендриваются, что ли?» И тут же подумал с опаской, что, может быть, аппаратик и мысли «переводит», но, глядя на них, почувствовал, что нет, не переводит. Нормально!

— Кто вы такие? — спросил Седоволосый.

— Почему вы испугались нашего кота? — сказал папа.

— Что такое «кот»? — спросил Седоволосый. — Аппарат переводит вашу речь, но не всегда находит смысловые аналогии. Мы не знаем, что такое «кот». Аппарат пока учится.

— Кот — это животное, которое сын унес, чтобы вы не боялись. Ведь страшно, да? — даже жестко как-то спросил папа.

Молодец папаня, подумал я снова, крепко он им врезал.

— Вы не ответили на вопрос, кто вы такие?

— Там, где мы живем, принято, чтобы в подобной ситуации вы назвали себя первыми. Здесь мы — хозяева, а вы — гости. Те переглянулись, и Седоволосый сказал:

— Я — капитан корабля. А это — мой помощник.

— А кто ведет корабль сейчас?

— Зто не так уж важно мне, я всегда могу это узнать. — Он показал рукой на этот свой «экран» на шапочке, по которому бегали, исчезая и появляясь, разноцветные огоньки. — Возможно, корабль сейчас идет сам.

— И куда он идет? — небрежно спросил папа. Ай да папаня!

— Мы возвращаемся на свою планету.

— А называется она как? — спросил папаня.

— Это вам не положено знать, — сказал Седоволосый.

— Если вы так хорошо отдаете себе в этом отчет, то почему задали такой вопрос нам? Откуда мы летим, вам тоже не положено знать. Или вы полагали, что мы дураки?

— Что это — «дураки»?

— Непереводимые слова. — Папа покрутил пальцем у виска.

— А это что значит? — спросил Седоволосый, повторяя папин жест у виска.

— Просто жест.