Где живут счастливые?

Я не понимаю, что тут происходит? Ты уже давно должен был проводить гостя и лечь спать. У тебя завтра ответственный день. Что происходит?

Радистка Кэт вышла на связь, — обречённо сострил Володя. — Успокойся, иди спать, нам надо поговорить.

Поговорить им надо, за весь день не наговорились, — голос Таи крепчал, набирал силу.

Заткнись! — вдруг закричал Володька, - заткнись, или я тебе сейчас врежу. Целый день пасла меня, как скотину на лужайке. Я друга своего не имею права оставить ночевать, скажи — не имею права?

Воспитанные люди останавливаются в гостинице, они не злоупотребляют гостеприимством хозяев, тем более что хозяева сделали всё: и встретили, и стол накрыли...

Заткнись! Толян, не слушай эту дуру! Ей всё мало, понимаешь, Толян, ей всё мало...

Толя тяжело и виновато поднялся. Прошёл мимо Таи в прихожую, снял с вешалки ветровку.

Я уйду. У меня в Москве много знакомых.

Так будет лучше, — спокойно сказала Тая.
– Тем более что поймать такси нет никаких проблем.

Не уходи, Толян, — бросился к другу Володька.
– Не уходи, прошу тебя.

Толя был потрясен происходящим. Ему казалось, кончился какой-то надуманный спектакль и теперь смыт грим с лица, забыты длинные, складные монологи, актёры вернулись к своей жизни, которую нет смысла лакировать и домысливать. Какое некрасивое у Таи лицо. Она стояла перед Толей растрёпанная, глаза-щёлочки сверкали гневом. Выхватила взглядом бутылку коньяка на столе:

Коллекционный, - зашлась она в безобразной истерике. — Коллекционный коньяк, я его пять лет берегу, а ты... а вы выжрали его, как сапожники.

Заткнись, - ещё раз повторил Володька, но уже без злобы, обречённо.

А Толе ещё раз умоляюще шепнул:

Не уходи.

О, как хотелось Толе шарахнуть дверью, чтобы посыпалась с потолка престижная краска. Как хотелось ему сказать этой женщине, что она некрасива, безобразна, стара. Обидеть её, унизить - сквитаться. Но стоял рядом друг и преданно, по-собачьи смотрел в глаза:

Толян, не уходи, Толян...

Он понял, если сейчас уйдёт, может случиться всё, семейная ссора наберёт новые обороты, раздуется в страшный, непредсказуемый пожар. Володя не простит Тае унижения. Он должен остаться. Смириться с ситуацией. Но как?! Всё клокочет внутри. Его унизили. Остаться?! Остаться.

Тая, я никуда не уйду. Куда ты гонишь меня на ночь глядя? А если со мной что случится, ты будешь виновата. Мы с Володькой твоим много лет не виделись и первое, что я подумал, когда познакомился с тобой, какая у него красивая жена. Ты красивая, Тая...

Нет, уйдёшь! — Тая завизжала так громко, что Толя вздрогнул. — И заберёшь с собой свои дурацкие деревенские подарки, а с мужем своим я сама разберусь.

Я сейчас позвоню в милицию, — твёрдо и громко произнёс Толя. — И тебя заберут среди ночи в кутузку за нарушение общественного порядка. А мы с Володькой допьём остатки твоего коллекционного коньяка.

Он юродствовал. Но делал это во спасение Володьки. Понимал, что теперь уже деваться некуда, надо уйти из их дома победителем.

Давайте пить чай, — он стал искать по кухонным шкафчикам заварку. — Где в этом доме заварка? Или тоже коллекционная, не для простых смертных?

От Толиной неадекватности Володя притих и со страхом смотрел, как он хлопает дверцами. Присмирела и Тая. Она опомнилась, запахнула халат, провела по спутанным волосам ладонью.

Ты красивая, Тая, ты роскошная женщина, представляю тебя за рулём темно-синей Тойоты. У тебя будет темно-синяя Тойота, потому что тебе идёт синий цвет. А Володька у тебя самый лучший на свете муж. Он любит тебя, он как увидел тебя на приёме в посольстве, так и влюбился — на всю жизнь.

А ты знаешь, кем она работала в посольстве? Парикмахершей. Я пришёл стричься, она меня и оболванила на всю жизнь. — Володя говорил это уже без зла, а с иронией, грустно.

Парикмахерша — это замечательно, - подхватил Толя.
– Значит, ты знаешь цену красоте. Я художник, Тая, я тоже люблю всё красивое. У вас роскошный дом, но в нём человеку... плохо. Хоромы, хоромы, а плохо. Знаешь, почему?

Почему? — вдруг спросила она искренне.

В нём хозяйки нет. Попробуй быть хозяйкой, полюби тех, кто приходит в твой дом, а не эти английские обои и итальянскую сантехнику. Тая, прости пеня, Тая, но когда вы приедете к нам, моя Любушка испечёт пирог, а дети покажут свои пейзажи, а я угощу тебя своей фирменной, «коллекционной» «дедусёвкой», настоянной на травах. И ты поймёшь, что в моём доме хозяйка есть.

Он говорил тихо, вдохновенно, он уже не хотел унизить эту женщину. Он хотел её вразумить. Объяснить ей, что она запуталась в жизни, просмотрела в ней что-то очень главное. Произошла лукавая подмена ценностей и что не сам по себе евроремонт порочен, а порочно место, отведённое ему, ремонту, в Тайной жизни. Толя почувствовал себя здоровым, крепким, полным сил человеком рядом с немощными, озлобившимися супругами, чья любовь так и не набрала силу, не закалилась в жизненных боях, а измельчала, сошла на нет. Удивительно, но никакого унижения он уже не чувствовал. Его выгоняли на улицу, а он не ушёл. Унизился? Победил. Победил тайный гнев, Володькино самолюбие, свою гордыню.

Давайте спать. Уже очень поздно. Вернее, ещё очень рано.

...Тая ушла в спальню. А они с Володькой так и остались сидеть на кухне. Но уже не говорили, а только пили коньяк и смотрели, как серебрится московский рассвет в притихшем к утру небе.

...Тая вышла к ним с мешками под глазами, невыспавшаяся и смущённая.

Ты, Толя, меня прости, за вчерашнее.

— За сегодняшнее, — вставил Володя и они засмеялись.

И он ушёл из их роскошного дома и в маршрутке прикатил ко мне, невспавшийся и счастливый.

Кофе не помог ему. Через пару минут Толя уже вырубился и крепко спал на моём старом диване здоровым сном ничего не задолжавшего прошедшему дню человека.

ТИХИЙ ЧАС ДЛЯ АНГЕЛА

Платье висело в шкафу, вернее, даже не висело, а «стояло» навытяжку, каждой своей отутюженной складочкой проявляя готовность рвануть из тесного шкафа навстречу долгожданному празднику. Оно и куплено было к случаю. К встрече однокашников, выпускников второго медицинского института. Несколько лет не ходила Надежда Тимофеева на эти встречи — не складывалось. А тут решила: пойду. Если, конечно, ничего не помешает... Она знала, что может помешать, но гнала от себя чёрные мысли. И платье купила этим чёрным мыслям - назло. Назло чёрным мыслям белое платье. И мысли отступили как будто, и праздник уже совсем приблизился к её истосковавшемуся в буднях сердцу. А в самый канун встречи позвонили. Уже протягивая руку к телефонной трубке, она знала, что услышит. И услышала:

– Это дежурная сестра. Настенька умерла. Родителям уже сообщили.

Она отключила телефон, накинула на дверь цепочку и - заплакала. Нет, сначала ещё несколько минут продержалась, пока заталкивала своё белое платье, уже приготовленное для торжества, обратно в шкаф. Заталкивала торопливо, подальше от глаз, между серым повседневным костюмом и давно вышедшим из моды, но почти новым плащом. Теперь она его уже никогда не наденет, это платье. Отныне смерть Настеньки впечаталась в него, в его белый цвет. Как ругала её потом и, наверное, была права, давняя подруга по институту: