Где живут счастливые?

– Кто на праздник к нам пришёл!

Пошла. Тихонечко, грациозно, переставляя ноги в белых сапожках, тряхнув кудряшками, в тёмное пятно зала, выхваченное ёлочным многоцветьем. Пошла... Праздник! Новый год! Светлое томление. И вот уже вдохнула устоявшийся запах гуталина, и вот уже бритые затылки обступили частоколом крошечную потешную девочку, маленькую красавицу из забытой детской книжки.

С тех пор многое подзабыла она в том новогоднем сценарии. Но густой запах гуталина, впечатанный в её осязание, стал символом Нового года, её праздника. И праздника тех, для кого вступала она в этот искрящийся прогуталиненный круг. Уголовников, малолетних правонарушителей. Зэков.

Здесь, в продуваемых ветром степях, где небольшая, но на «безрыбье» значительная гора милостиво разрешила окружить себя маленькому посёлку, обосновалась колония. Колючая проволока, вышки, серые однообразные корпуса. Зона. А за зоной — свобода. Клочок земли, по которому мелкой рябью дома сотрудников. Этот кусочек «свободы» густо населён. Колония большая, а поселок на отшибе, поэтому все здесь родившиеся и выросшие приобретают эту свободу себе в наследство. И Лариса Ивановна Соколова ее приобрела. И хоть грезила сказками, принцами да хрустальными башмачками, жизнь спокойно и бесстрастно подвела её к единственному решению - остаться здесь, чтобы жить, выучиться, выйти замуж, родить дочку. Каждое утро - скрип глухих засовов, пропуск в окошечко. В зону - из зоны. С работы - на работу. Будни, будни, праздник - как спичкой чиркнули, опять будни...

Давно её знаю. Конечно, не со снегурочки ной поры, но всё равно давно. Для меня работающие в зоне люди — пятижильные страдальцы, обречённые на ранний цинизм, толстокожесть. Иначе как выстоять здесь за колючей проволокой ограждения?

Больше у меня таких знакомых нет. Лариса единственный психолог в колонии для несовершеннолетних, с которой свела судьба. И я так до сих пор и не знаю, что входит в обязанности такого психолога. Ну, наверное, тестировать ребят, наверное, распространять среди них анонимные анкеты типа «раскаялся - не раскаялся, встал на путь исправления - не встал на путь исправления», наверное, проводить с ними индивидуальные беседы с глазу на глаз. Но Лариса как-то по-другому живёт здесь. Как-то по-другому мыслит и чувствует. Она в самой гуще «зэковской» жизни, она вписана в неё не случайной, а очень твердой, очень ясно прописанной строкой. Как-то, находясь в зоне, я попыталась провести эксперимент. Спросила одного, другого, третьего заключённого, кем работает Лариса Ивановна Соколова в колонии. Один плечами пожал: «Да я сюда попал, она уже тут была ». Другой вообще замахнулся: «Заместителем начальника колонии вроде». Третий сказал: «Не знаю», - дал совет заглянуть в личное дело. А четвёртый, тот не промах оказался: «Психолог, - возвестил радостно, - у неё на двери кабинета написано «психолог». А на мой вопрос, чем занимается психолог в колонии, выдал:

– Спектакли ставит.

О спектакле особый должен быть разговор. Спектакль действительно был. На прошлый Новый год. Лариса сама написала сценарий: судьба подростка после зоны. Она не стала закруглять в нём острые углы - как есть, так и есть, пожил немного по-человечески, и замотало парня - неразделённая любовь, нехватка денег, соблазны свободного мира... Пусть, пусть узнают себя, пусть размышляют, пусть пугаются, пусть готовятся к тому, что такая желанная для них здесь свобода - это и борьба, и разочарования, а ещё труд, страшный труд над собой. Пусть готовятся.

Сценарий ребята утвердили. Важно кивали головами на Ларисины вопросы, всё ли здесь по правде, а роли стали распределять, чуть не передрались. Торопились к новогоднему празднику, прогоняли сцены по сто раз, декорации сами из «сподручных средств» изобретали. Только какие у малолетнего зэка сподручные средства? Парадный берет да валенки, да фирменная курточка с биркой. А вот Лариса, та, конечно, снабдила декорациями все три действия спектакля. Ситцевый, почти неношенный халат, цигейковая дочкина шубка, мужнина кроличья шапка, скатерть в крупную зелёную клетку, а косметика! От тайваньских румян до французской туши для ресниц - гримировались мальчишки на совесть.

– Сижу в первом ряду и вдруг вижу, как герой спектакля чем-то бросается в другого героя спектакля. Разглядела! Моя любимая, моя старенькая плюшевая собака! А вечернее платье жены главаря банды из наших кухонных занавесок. Мама, мама...

– делится «наболевшим» дочка Ларисы Наташа.

Лариса и сама и играла в спектакле. Ту самую жену самого главного бандита. Непедагогично? Легко рассуждать, что педагогично, а что нет, в просторных кабинетах с видом на кремлёвскую набережную. А здесь, на маленьком кусочке земли, у подножия горы, в тысяче километрах от кремлёвской набережной, на клочке, обнесённом колючей в три ряда проволокой, надо жить. И жить по правде.

Я не написала ни одной рецензии на театральную постановку, я не шибко разбираюсь в премудростях режиссуры, но говорю с уверенностью: в том спектакле - в каждой сцене его, в каждой фразе, в декорациях из старых одеял и Ларисиных занавесок, из фанерных разрисованных щитов, в перепутанных фразах и подсказках громким шёпотом из-за занавеса - жила правда. И уж тогда-то, расхаживая по сцене в Ларисиных шарфах, бессовестно перевирая текст, мальчишки верили, что они вырвутся. Верили, что и свободу они так же одолеют, как одолеют свой срок, как одолеют страшный прокол в только начавшейся биографии.

Правда, потом, позже, спектакли как-то перестали работать. Интерес к ним пропал, заряд оптимизма поугас, ребята больше отшучивались, а то и избегали разговоров на эту тему. Лариса считает, что последнее время сюда попадают особенно морально изуродованные парни. Жизнь так прошлась по ним своим тяжёлым катком, что они, не успев побыть детьми, стали стариками - циничными, изуверившимися, слабыми. Таких спектаклем не разбудишь. Что делать? Её должность ещё никто пока не упразднил, и она каждое утро протягивает в окошко дежурной части свой пропуск и проходит - в зону. И опять будни, будни, как спичка чиркнет праздник, и опять будни...

Все привыкли, и сотрудники, и ребята, что она Снегурочка-завсегдатай. И хоть теперь дочка её, Наташа, много старше той девчушки в бантах и белых сапожках, а Снегурочка так и осталась её безоговорочным общественным поручением. Да и правда, если подумать, кого ещё отправить с Дедом Морозом к новогодней ёлке с подарками? Повариха несколько «нестройна», учительница литературы - бабушка двоих внуков и одной внучки, секретарша в канцелярии могла бы но у неё нет допуска в зону, да и боится: зэки, кто знает, что у них на уме...

И она в очередной раз пишет сценарий, вплетает в свои белокурые кудри синтетическую косу и — вокруг ёлки, водить хороводы в пропахшем гуталином и обвешанном серпантином клубе.

А ещё конкурс снежных фигур на зоновской территории. Вот уж где есть разгуляться неуёмной фантазии «нагулявшихся на свободе» любителей приключений! Со всех сторон таращат глаза удивительные создания: лопоухий щенок, очень ласковый и очень добрый, заяц в легкомысленном малиновом макинтоше, лошадь, очень смахивающая на медведя. Фигурки животных, узорчатые терема, герои популярных мультиков вылеплены из снега и разрисованы акварельными красками руками детей. Да так умело, так мастерски, что хочется спросить: они что, все в изостудии занимаются? Но я не задаю этот вопрос. И так всё ясно... Длинный ряд колючей проволоки, смотровая будка с неуклюжей фигурой часового в тулупе и валенках.

Долго, до самой весны держались снежные фигурки. Лариса особенно полюбила зайца с улыбкой до ушей. Всякий раз, входя в зону, она искала его глазами. Но пригрело солнышко, стал её любимец «сотоварищи» подтаивать.

А мы на следующую зиму давайте ледяной дворец, давайте? — Игорь Ромашкин стоит рядом и тоже смотрит с сожалением на подтаявшего зайца.

Игорь... да тебе же осталось... — говорит она растерянно. Он и сам уже вспомнил:

— Полгода. К августу домой. Жалко, — произносит он тихо и очень неожиданно для Ларисы и для себя самого.