Генерал Алексеев
Шрифт:
Без него не обходилось ни одно заседание Донского правительства. Атаман Каледин подчеркивал, что у него нет секретов от Михаила Васильевича. После его речи даже представитель крайних левых течений в донском правительстве почтительно назвал старого генерала Его Превосходительством.
Армия вышла из блокнота генерала Алексеева, армия выросла до тысячи штыков, армия — чудо, но у генерала нет бардов и есть только один Баян — полковник Лисовой, кропотливо подбирающий каждую черточку в жизни старого дедушки новой Русской армии.
А пока для освобожденной России генерал Алексеев — только “икона” в окне Освага (Осведомительное агентство, Отдел пропагандах. — В.Ц.)без
— Не слишком ли рано стали забывать генерала Алексеева? Приказываю повесить его портрет.
Следовательно, даже в окне Освага Алексеев — «икона», перед которой лампады зажигаются только приказом но армии…
Добровольческая армия родилась на Дону в ноябре 1917-го года, в декабре стала Корниловской, ибо 6 декабря прибыл в Новочеркасск Корнилов. 31 марта 1918 года стала Деникинской, но никогда и никто не звал ее по имени Верховного Руководителя — Алексеевской.
Говорят, что когда-то Алексеев, улыбаясь из-под густых нависших унтер-офицерских бровей умными глазами, сказал:
— Лавр Георгиевич забрал у меня все лавры и все Георгии.
Я помню те дни на Дону, когда армию, чтобы не дразнить демократических «гусей», звали скромно — Алексеевской организацией.
Так она и осталась Алексеевской организацией, обросши лаврами Корнилова, Деникина, Маркова и прочих славных.
Алексеев не водил армию, ее вел Корнилов, в авангарде шел Марков, в арьергарде — Богаевский, а Михаил Васильевич — слабый и немощный ехал в коляске. Но руководителем был все же он.
Кабинет министров весь помещался у него в голове.
Финансы, политика, дипломатия.
Ведь когда умер Алексеев, первая телеграмма, которая пришла из Екатеринодара, была с сообщением:
— Алексеева заменят генералы Драгомиров, Лукомский и по внешней политике — Нератов.
Трое вместо одного. Очевидно, хорошая голова была у этого генерала, скромно державшегося в тени, в тужурке защитного цвета. Не блистал, не блестел так и в истории — в тужурке защитного цвета.
Император, Гучков, Керенский, Корнилов, Каледин, Деникин — это все исторические вехи на пути биографии генерала Алексеева.
Для всех нужный и для многих — чужой.
При Императоре — его начальник штаба. Настолько ценный, что Император даже у фотографического аппарата, позируя для иллюстрированных журналов, уступает место над картой фронта Алексееву Алексеев объясняет, Император внимает.
И все-таки генерал не в моде: в переписке с Гучковым и Милюковым.
При Керенском тоже не в моде, и все-таки — не было военного конфликта, при котором не звали бы Алексеева.
И при Корнилове — Верховный Руководитель…
Русская дипломатия больше столетия была монопольной привилегией двух-трех полурусских фамилий. Русским дипломатом мог быть родовитый недоросль, если только у него был пробрит посреди головы. Оттого теперь так гладко и побриты наши границы. Там сбрили участок, здесь губернию.
И когда Россия перестала быть, дипломатом надо было делаться генералу Алексееву. Чтобы окончательно не побрили.
И дипломатом — в самые трудные моменты.
России нет, немцы на Урале, немцы на Дону. Добровольческая армия едва ли не в кольце, вся Россия — на перегоне от Кущевки до Екатеринодара.
В Ростове сидят искусители фон Лрмы, фон Кнеруэры и предлагают Алексееву снаряды, патроны. Только измени союзникам.
В Новочеркасске донской атаман Краснов патетически восклицает на Круге:
— Где они — эти союзники?
В донском штабе того времени самонадеянный генерал Денисов посмеивается над Добровольческой армией:
— Странствующие музыканты,
Посол
гетмана Скоропадского смеется еще злее:— Блуждающая почка.
Генерал Алексеев числится за контрразведкой.
И все-таки он обходит все скалы и рифы, и армия хранит политическую добродетель.
Дипломатический паркет особенно скользок, однако Алексеев, ходивший за славой пешком в солдатских сапогах, уводит армию от немецких соблазнителей, дьяволов, у которых соблазняющее яблоко зовется ориентацией.
Он умер, не дожил. Он сам говорил:
— Добровольческая армия — мое последнее дело на земле. Но и это дело заставило бы бухгалтера времен — историка
открыть ему текущий счет внимания и почтения».
В этой статье Севский, несколько утрируя демократичное происхождение и поведение Алексеева, в главном, безусловно, справедлив. Для Алексеева создание Добровольческой армии, как преемницы Русской армии, начало Белого движения являлось абсолютно естественным поступком. Он ни секунды не колебался в выборе «политических приоритетов», не задавался вопросом — «к кому идти», «за кем правда», оставаться ли «нейтральным». А формирование новой Русской армии в ноябре 1917 г. многим представлялось совершенно безнадежным делом. Когда в свое время императрица Александра Федоровна упрекала в переписке с супругом Алексеева за недостаток «души» во многих его поступках, то в создании Добровольческой армии, конечно, было именно проявление «души». Это был выбор от сердца, а не от ума. Хотя и без рассудка, без жесткой логики, без «бухгалтерского расчета» (в хорошем смысле слова) создавать новую армию — дело далеко не самое перспективное. Это — очевидно {106} .
Накануне выступления из Новочеркасска Алексеев решил распорядиться в отношении своей семьи. Генерал, видя всю неустроенность и опасность пребывания семьи вместе с ним, сожалел, что не оставил их в Смоленске или не перевез в Москву или Тверь, к своей родне. И все же теперь они вместе делили тяготы первых месяцев Добровольческой армии. Сын Николай, штаб-ротмистр гвардейских улан, вместе с ротмистром Шанроном дю Ларрэ состоял при генерале в качестве адъютанта. Лина Николаевна и дочери Клавдия и Вера работали в больнице «Белого Креста» и военном лазарете в Новочеркасске, помогая врачам-хирургам оперировать многочисленных раненых добровольцев. В середине января они выехали в станицу Мелиховскую, куда, по совету брата хозяев их съемной квартиры в городе, они отправились с фальшивыми паспортами. Предполагалось, что они останутся там до тех пор, как минует угроза со стороны красногвардейских отрядов. Однако вскоре они были вынуждены вернуться в Новочеркасск, где в небольшом доме на окраине прожили до начала казачьих восстаний на Дону (апрель 1918 г.) и возвращения Добровольческой армии {107} .
Перед отправкой на Кубань сын Алексеева приобрел для отца повозку-тачанку. На ней генерал перевозил часть добровольческой казны. Остальные деньги были распределены между «деньгоношами» — адъютантами, каждый из которых перевозил на груди специальные пакеты с бумажными купюрами. Примечательно, что одним из «деньгонош» был военнопленный немец из Дрездена, которому Алексеев полностью доверял. В воспоминаниях Деникина сохранилась яркая зарисовка первого дня похода: «Вот приехал ко мне на телеге генерал Алексеев, при нем — небольшой чемодан. В чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя — “деньгонош” — вся наша тощая казна, около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Бывший Верховный сам лично собирает и распределяет крохи армейского содержания. Не раз он со скорбной улыбкой говорил мне: — Плохо, Антон Иванович, не знаю, дотянем ли до конца похода».