Генерал Краснов. Как стать генералом

В качестве испытательного полигона перед осуществлением реформы служила земельная реформа, проводимая русской администрацией в Дунайских княжествах после турецкой войны 1828–1829 гг. Императору Александру II досталось почти все готовым. Его комитет по крестьянскому вопросу стал 11-м за 40 лет. Предыдущие 10 были тайными, что их значимости отнюдь не уменьшает.

Восприятие Государя Николая I за страшилище — традиция Герцена и «Народной воли». Как убийство Александра II осчастливило террористов, так и воспитавший их Герцен был вне себя от радости от смерти Императора Николая I, отмечая шампанским эту «великую новость».

Они же лепили чудище из крепостничества, но и здесь ошибка — уход в крайности. Можно взять иллюстрацию из 1841 г., когда агроном Ф. Унгерн-Штернберг писал: «Напрасно стали бы заключать, глядя на гумна, заваленные хлебом, пожираемые временем и мышами, что наше сельское хозяйство цветет. Хлеба, точно, много; но это изобилие достигло крайности, и происходящая от этого малоценность главного произведения хозяйства до того доходит, что крестьянин, владеющий шестью десятинами казенной земли, с трудом только уплачивает казенную подать, ничтожную по сравнению с податью, взимаемой в других государствах, и притом сам имеет такое содержание, которого и самые пламенные патриоты не могут не находить дурным»[8]. — Очень показательный пример. Разностороннему рассмотрению проблемы поможет Н. Волков-Муромцев: «Я был воспитан считать крепостное право пятном позора на щите русского правительства. А тут вдруг бывшая крепостная мне говорила: «Вдруг всех выкинули на свои собственные средства. Это хорошо, графиня всем помогает, но многие этого не делают, только рады были от ответственности избавиться. Да графиня помогает и тем, которым не нужно, часто говорю ей: «Надувает вас Ерем», граф всегда разбирал, нужно или не нужно».

Стал думать. Крепостное право, ясно, было плохо. Не всякий помещик смотрел за своими крестьянами. Стал спорить. Но Ольга Семеновна разрушала мои возражения. Она соглашалась, что крепостное право было далеко от идеальной системы. Соглашалась, что не все помещики были, «как ее князь». Но отвечала: «Не выкидывают целую корзину грибов, оттого что в ней два-три гриба с червяками».

Читая позже историю того времени, я не раз вспоминал ее: для многих — таких, как Лорис-Меликов, великий князь Константин Николаевич, Милютин, это все была теория, они не думали о благосостоянии крестьян, лишь хотели показать себя либералами. Для большинства помещиков это было спасение. Времена переменились, ответственность помещиков за благосостояние крестьян по Павловским законам их разоряла, а тут само правительство пришло на помощь».

Уточнение приведенных данных и умозаключений требует отдельного труда, однако как частный пример, из которых следует составлять представление об эпохе, рассказ Волкова самодостаточен. Изумительные случаи из жизни рассказывали и революционеры. Е. К. Брешко-Брешковская проходила по делу 193-х вместе с Софьей Андреевной Ивановой (1856 г.р.) и не удержалась от рассказа о ее происхождении. Отец С. А. Ивановой был сыном богатых немцев, но бежал в Николаевскую Россию и юношей поступил в солдаты под фамилией Иванов. Он выслужился до капитана и нажил 8 сыновей и 3 дочери! Все сыновья пошли в кадетский корпус, а одна из дочерей попала в социалисты [7, с. 141]. Сколько бы ни находили случаев трагических, остается несомненным: упрощенные стандарты, по которым крепостное право только бесчеловечное, Крымская и Японская войны только позорные, а революция не иначе как неизбежная, далеки от исторических реалий и грубо подменяют Историю в угоду партийным догматам.

Ф. М. Достоевский писал о действительном значении раскрепощения:

«Эти учителя наши, европейцы-то, швейцары-то эти все благодетельные, научившие нас освобождать крестьян, они-то почему у себя там в Европе ничего не освободили, да не только с землей, а и просто в чем мать родила, и это повсеместно. Почему в Европе освобождение произошло не от владетелей, не от баронов, не от помещиков, а восстанием и бунтом, огнем и мечом и реками крови? А если освободили где без рек крови, то везде и повсеместно на пролетарских началах, в виде совершенных рабов. А мы-mo кричим, что научились освобождать у европейцев! «Окультурились, дескать, а перестали считать мужика за собаку и каналью». Ну а почему же во Франции, да и повсеместно в Европе, всякого пролетария, всякого ничего не имеющего работника — до сих пор считают за собаку и каналью, — и уж в этом, конечно, вы ас поспорите. Нет-с, освободили мы народ с землей не потому, что стали культурными европейцами, а потому, что осознали в себе русских людей с царем в голове»(«Дневник писателя», апрель 1876).

Основной характеристикой, которую следует дать русским дворянам при восстановленном Самодержавии, будет: они разорялись. Они постоянно разорялись, если и была какая-то основная тенденция в «дворянской» (или помещичьей, как неуклюже и неодобрительно о ней пишут) России, то именно в этом, и ничто не могло остановить процесс. В 1850-е гг. в России числилось 103 тысячи дворян-помещиков, из них 41 % имел менее 20 крестьянских душ (ревизия 1859 г.). За 30 лет Царствования Николая I задолженность помещиков выросла в 4 раза и достигла 425 млн рублей [15]. Эта тенденция и сделала возможной передачу земель крестьянам. Выплата выкупных платежей за землю не остановила тенденцию разорения, согласно записке минфинансов 7 апреля 1897 г. [75], долги землевладельцев составляли:

У помещиков не оставалось выбора — только продавать свои земли.

И все это происходило постепенно, без революций и переворотов, согласно Достоевскому и выражению Государя Николая I в сентябре 1845 г.: «Я никогда не препятствую натуральному ходу вещей и, конечно, смело могу сказать, что мы осмотрительно идем вперед без крупных перемен или сильных переворотов. Этим Россия может похвалиться перед другими державами» [15].

Нет сомнений, что настоящие тенденции, определявшие монархическую политику, не имели никакой связи с личными желаниями обладания властью Милюкова или Сталина, и с объяснениями, которые оба давали Истории. Ни 1856-й, ни 1906-й не были поворотными — политический курс Русских Государей не ставил эксперименты, не собирался делать спринтерские броски ко всеобщему счастью — все социальные проблемы нельзя решить за год или за один президентский срок…

Давали о себе знать финансовые трудности. В 1881 г. госдолг превышал полтора миллиарда рублей (при госдоходе 653 млн), однако Александр III сократил сумму выкупных платежей для крестьян на 12 млн рублей, в 1882 г. учредил крестьянский банк, в 1887-м отменил учрежденную Петром I подушную подать (еще минус 70 миллионов ежегодно, 1 р 15 коп. — 2 р 60 коп. с носа собирали) — потери возмещал косвенными налогами, и в 1889-м достигнул сбалансированного бюджета. А отсюда уже недалеко до разработки аграрной политики Императора Николая II.

Забастовки и восстания 1905 г. не были обусловлены ухудшением экономического состояния: война вызвала повышение налогов всего на 5 %. В ноябре 1904 г. московские хлебопекарни подняли цены на фунт ржаного хлеба с 1/ ₄копейки аж до 1/ ₂копейки. Требуемый 8-часовой рабочий день втайне проектировался по поручению Государя еще с 1896 г., но не мог быть введен в силу экономических причин — обогнать время было нельзя, но власть делала все возможное в пределах, не нарушающих экономические законы — всякий антинаучный популизм дорого обходится стране.

Поэтому неудачная война и трехмиллиардный ущерб от анархии и поджогов не заставили пойти на реформы, а только усложнили задачу властям; стоит удивляться, каким запасом прочности обладала Российская Империя, чтобы после затрат на войну, на преодоление смуты, после потери лучших кадров, убитых террористами (за 1906–1909 гг. террористы убили 5 946 должностных лиц, есть более крупные цифры на этот счет) суметь достигнуть высот экономического развития — война и революция только снизила уровень достигнутого в «русском чуде».

Особое внимание надо обратить на значение Манифеста 17 октября 1905 г. Либералы с самого начала искажали и преувеличивали его смысл, одновременно считая его недостаточным для своих возжеланий власти. Манифест был обещанием выработать новый порядок избрания в Думу и даровать «незыблемые основы гражданской свободы», что и было сделано в издании новых Основных Законов Российской Империи 23 апреля 1906 г. Не Манифест, а Основные Законы определяли порядок управления Империей, права и обязанности российских подданных. Манифест 17 октября одинаково и Троцкий, и либералы назвали конституционным. Термин конституция имеет два смысла — 1) оно выступает как иностранное слово, по-русски означающее Основные Законы. Понятно, что в этом смысле конституция в России не появилась — она и до 1906 г. жила на твердых положениях Основных Законов. Зачем заменять их, как это сделано в Российской Федерации, а до этого в СССР, словом конституция — не понятно. 2) значение при конституционной монархии, когда единоличная Верховная власть уничтожается: монарх или не правит совсем или ему оставлена часть функций исполнительной власти (дуалистическая монархия). Ничего подобно в России не произошло, в начале первой главы о «О существе Верховной Самодержавной власти» установлено: «ИМПЕРАТОРУ Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает».При монархии Верховная власть принадлежит Государю — единоличному правителю. В республике — всему народу. Как власть народа в республике, так и власть Императора не может быть внешне ограничена, подконтрольна, разделена [80]. Этим Верховная власть отличается от власти управительной, которая как в монархии, так и в республике, разделяется на ветви исполнительной, законодательной и судебной властей. В конституционной монархии Верховной Власти нет вообще. 23 апреля 1906 г. не было ограничения Верховной власти (что означает ее упразднение), а установлено в ст. 7: «ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР осуществляет законодательную власть в единении с Государственным Советом и Государственною Думою».Следующие статьи со всей ясностью устанавливают порядок отношений между законодательной, исполнительной и Верховной властями: