Генерал Скобелев. Казак Бакланов

— Не могу, ваше превосходительство. При всем к вам уважении.

— Почему же?

— Не нашего, казачьего, он сословия. Да к тому же еще и чужеродец. Свой, русский, не может быть казаком, а где уж болгарину! На этот счет покойный Матвей Иванович Платов — царство ему небесное — дал твердое указание.

— Какое же? Никогда о том не слышал.

— Дал, — утвердил полковник. — Когда он атаманствовал в Новом Черкасске, одно столичное лицо прислало ему письмо с просьбой причислить его чадо к казачьему войску. Так, мол, и так, на все готов молодец, чтобы служить в казачьем полку и впредь именоваться казаком.

— Ну и что же?

— Не дал Платов на то согласия. Описал этому важному чиновнику, что стать казаком, не живя на Дону, никак невозможно. Казаком нужно родиться, с детства унаследовать обычаи и привычки казачьего уклада. И не принял просьбу.

— Вечно вы, казаки, со своими причудами! — посетовал Михаил Дмитриевич.

Через несколько дней ему удалось договориться о мальчике с командиром егерского полка. Тот, недолго поразмыслив, дал согласие. Но тут сочувствием к судьбе Василя прониклась мать Скобелева Ольга Николаевна. С самого начала войны она прибыла от общества милосердия в Дунайскую армию. Здесь она взяла на себя заботу о раненых и находившихся в лазаретах солдатах. При ее участии производились закупки и распределение лекарств и всего необходимого для раненых и больных, нередко она выполняла роль сестры милосердия — помощника врача.

Узнав о мальчике, она загорелась желанием организовать в Болгарии приют для малолетних сирот, родители которых погибли от турецких варваров.

— Неужели здесь много таких детей? — спросил Михаил Дмитриевич.

— Конечно! Боюсь, что одного приюта будет мало.

— И когда же он будет открыт? До приютов ли сейчас?

— А почему же нет? — вопросила мать. — Благое дело нельзя откладывать в долгий ящик. Думаю, что не пройдет и полгода, как определим твоего Василя в приют. Доверься мне. При себе же не оставляй. Пусть лучше побудет в полку.

Вскоре Михаил Дмитриевич вместе с Василем направились в егерский полк.

Увидев генерала, командир полка бросился к нему, отдал по всем правилам рапорт.

— Вот привез пополнение. Хороший парнишка, добрый, отзывчивый и много переживший для своих лет.

— Все сделаем, Михаил Дмитриевич. Вырастим из него доброго солдата.

— Солдата сделать несложно. Нужно прежде всего воспитать из него человека.

— Само собой, — согласился полковник.

Вместе с мальчиком они прошли к штабу.

— Ну, Василь, будь счастлив! — генерал по-отцовски прижал его к груди.

— Тебя как звать-то? — спросил мальчика рыжеусый полковой писарь, раскрывая толстую книгу, где занесены рядовые и младшие чины.

— Василь, — ответил мальчик.

— Ага, стало быть, Василий. — Он обмакнул ручку в стеклянный пузырек с чернилами, снял с конца пера волосинку, записал имя. — Фамилию не спрашиваю, знаю.

И бойкий писарь вывел в графе округлыми буквами: Скобелев.

Так болгарский мальчик стал носить фамилию прославленного полководца.

На Константинополь

Поражение турецкой армии у Шейново вынуждало ее командование идти на перемирие. Еше ранее Порта через свои посольства просила европейские государства поддержать ее в переговорах, что стало известно всеведущим газетчикам. Но Англия уже и без того увидела близкую опасность ее интересам на Средиземном море. Планы России невозможно было скрыть, тем более, когда русская армия начала наступление на восток.

Уже 3 января подвижный и сильный отряд Гурко овладел Филиппополем с явным намерением развить успех по долине реки Марицы к Константинополю. Отряд Радецкого с авангардом, которым командовал Скобелев, наступал на стратегически важный Адрианополь или, как его называли турки, Эдирне. С овладением этого города открывался прямой путь к Константинополю.

Константинополь — сердце древней Византии, чьи плодотворные токи проникли на Русь, неся силу разума и культуры. Но Константинополь являлся также ключом к Средиземному морю. Владеть этим городом — давняя мечта флотоводцев. Да только ли их! Город, словно магнит, притягивал нацеленные на него войска Дунайской армии.

«Нельзя допускать русских к проливу! Потребовать, чтобы они остановились!» — зашумела европейская пресса, обвиняя Россию в захватнических планах. Военная истерия нарастала. Перепуганное английское правительство громогласно заявило, что в случае, если русские войска займут проливы, Босфор и Дарданеллы, оно будет себя считать свободным в действиях по защите британских интересов в Средиземноморье. Все эти дни Михаил Дмитриевич пребывал в возвышенном, прямо-таки праздничном настроении. И отнюдь совсем не по причине наступления Нового, 1878 года. Волнение, даже отчаяние, какое он испытывал при переходе через Балканы, досадное опоздание со вступлением в сражение, а потом и понесенные немалые потери, сменилось после дела у Шейново непередаваемым, с трудом сдерживаемым чувством сладостного упоения достигнутой победой. Далеко не каждому смертному выпадало такое счастье.

— Вы, Михаил Дмитриевич, не просто генерал, — польстил художник Верещагин. — Вы — артист своего дела. Обещаю непременно написать картину сражения. И вы будете на ней в центре внимания.

— Ну уж, право, Василь Васильич, вы переоцениваете мои заслуги. Я делал все так, как сделал бы на моем месте здравомыслящий начальник.

Верещагин остался верен обещанию. По окончании войны он создал целый цикл картин, посвященных недавним военным событиям. В числе их была и картина «Скобелев под Шейновым». В начале 1880 года все картины о балканской войне были доставлены в Петербург и выставлены на обозрение в одном из богатых особняков на Фонтанке, у Семеновского моста. Народ валил на выставку тысячами.

Брат художника А. В. Верещагин вспоминал: «Здесь, на выставке, я нередко встречал Михаила Дмитриевича Скобелева. Он часто забегал полюбоваться на картину «Скобелев под Шейновым». Как известно, «белый генерал» изображен здесь скачущим на белом коне вдоль фронта солдат, причем срывает с головы своей фуражку и кричит им в привете: «Именем Отечества, именем государя, спасибо, братцы!» Скобелев каждый раз приходил в великий азарт от картины, и ежели при этом публики в зале было не особенно много, то бросался душить автора в своих объятиях. Я точно сейчас слышу, как он, обнимая брата, сначала мычит, а потом восклицает: «Василий Васильевич! Как я вас люблю!», а иногда в избытке чувств переходил на «ты» и кричал: «тебя люблю!»

Так на большом полотне выдающийся русский художник запечатлел момент одной из битв Балканской войны и ее героя…

Поздравил Скобелева с Новым годом и победой и великий князь Николай Николаевич.

— Вы достойно вели себя, — сказал он сухо, давая понять различие в положении.

Зато Федор Федорович Радецкий крепким объятием выразил искреннее расположение.

— Молодец, Михаил Дмитриевич! Истинный бог, молодец! Большое вам от всех шипкинцев спасибо. Рад, что имею таких боевых начальников под своим началом. Готовьтесь возглавить в наступлении авангард.

Это было наконец-то признанием его боевых заслуг, его таланта полководца. 4 января состоявший из кавалерии авангард отряда Гурко был передан в подчинение Скобелеву. Кроме 16-й пехотной дивизии, теперь в его распоряжении находилась бригада драгун, которой командовал генерал Краснов, и казачья бригада Чернозубова, состоявшая из 24-го и 30-го донских полков.

Памятуя приказ главнокомандующего о быстрейшем выходе к Адрианополю, а затем к Босфору, Скобелев предпринял форсированный марш-маневр. Того же требовал и генерал Гурко. Имея впереди казачьи полки и драгунскую бригаду, авангард, не задерживаясь в большом и красивом городе Филиппополе (Пловдив), устремился вслед за поспешно отходившей армией Сулейман-паши.