Генерал Слащев-Крымский

Князь В.А. Оболенский характеризовал Орлова как георгиевского кавалера, известного своей невероятной физической силой, храбростью и полной порядочностью. Однако, по его же мнению, Орлов производил впечатление «человека, искренне угнетённого всем происходящим, но несколько легкомысленного и ограниченного — качества, особенно подчёркивавшиеся большой самоуверенностью и резкостью его суждений».

Примерно такого же мнения об Орлове был и Слащёв: «И вот капитан Орлов в Крыму возглавил группу, провозглашавшую борьбу с высшим комсоставом.

Капитан Орлов — кадровый офицер, неудачник, за время войны не подвинувшийся выше капитана, но со страшным самолюбием и самомнением. В тылу Добровольческой армии развилась мания формирования частей. Старый крымчанин Орлов взялся за это. В момент моего прибытия в Крым он уже имел «мандат» на формирование части».

В своей книге Яков Александрович называет «Орловщину» не иначе, как «движение партии «И.И.» («Испуганный интеллигент»)». В частности, он пишет:

«Орловщина зародилась не в Крыму — там она, благодаря Орлову, получила только своё название. Орловщина была результатом поведения старшего командного состава белых и появилась в Крыму после бегства от Орла и с предыдущими эвакуациями весною 1919 г. из Одессы и из Севастополя; она питалась ожиданием таковых в будущем при поражении…»

Надо сказать, что Орлов своими восстаниями и протестами доставил немало хлопот Белой армии. О нём злобно писали генералы Деникин и Врангель. Но нельзя забывать о том, что поставить на место этого наглого штабс-капитана мог только Яков Александрович Слащёв.

Например, в январе 1920 года, когда Орлов получил приказ Слащёва о выдвижении на фронт, штабс-капитан в день атаки красных на Тюп-Джанкой (совместно с князем Романовским и герцогом Лейхтенбергским) захватывает Симферополь. Он арестовывает коменданта, губернатора, а также начальника штаба войск Новороссии и начальника гражданской части.

Этот назревающий бунт подавляется Слащёвым достаточно просто. Он отправляет Орлову телеграмму следующего содержания: «Если не освободите арестованных, то взыщу я». Следом отправляет вторую: «Бывшему отряду Орлова построиться на площади у вокзала для моего осмотра». В результате мятежный офицер уходит из Симферополя. С ним остаются около 150 человек. Остальные 400 из его отряда, построившись у симферопольского вокзала, ожидают прибытия Слащёва.

Во второй раз Орлов вместо необходимого участия в боях, когда на фронте сложилось весьма критическое положение, покинул своё расположение и направился в Симферополь.

Вот как об этом пишет сам Яков Александрович:

«Орлов, узнав о собранных для неизвестной цели в Симферополе припасах, получил мой приказ сдать отряд, двинулся на Симферополь.

Прямо объявить о своих намерениях он не решился. Людям своим он заявил, что генерал Слащёв приказал двигаться на Симферополь, где начались беспорядки. Он был настолько военно безграмотен, что такой же приказ дал стоявшим около него танкам, но там сейчас же усомнились в том, чтобы я мог дать приказ танкам идти походным порядком на Симферополь, и донесли мне.

За Орловым была организована погоня сводным полком 9-й кавалерийской дивизии (400 шашек) с 8 конными орудиями и 100 шашками конвоя, с моим поездом и 2 бронепоездами, взятыми из Таганаша. Лётчики следили за движением Орлова. На фронте была уже победа».

Вспоминая подавление второго и последнего бунта Орлова, Слащёв напишет:

«Орловщина была уничтожена, но расцветала врангелевщина».

Глава девятая Последние бои. Эвакуация. Чужбина

1

В первых числах сентября на военном транспорте «Буг» генерал Слащёв прибыл в Ялту. Горожане встретили его шумными овациями, а представители городского самоуправления выразили своё уважение, единогласно избрав Якова Александровича почётным гражданином города Ялты. Также защитнику белого Крыма было отведено специальное помещение в Ливадии в Министерской даче, в которой ранее проживал министр императорского двора граф Фредерикс.

Место прекраснейшее, место курортное, место для настоящего отдыха — Ливадия — ещё не так давно была южной резиденцией российских императоров (с 1861 г.) и располагалась на берегу Чёрного моря всего в трёх километрах от Ялты. Дворец, в котором поселился Слащёв, представлял собой трёхэтажный особняк в стиле модерн, построенный в период между 1902–1916 гг. Здесь молодой генерал прожил всего около трёх недель, где начал свою работу над собранием материалов для истории защиты Крыма. В Ливадии Яков Александрович впервые начинает ворошить в памяти пока ещё самые свежие воспоминания, которые обязательно пригодятся. Очень скоро…

«Сдав должность Командира Второго Корпуса, я 5-го августа прибыл в Севастополь к Главному генералу Врангелю и подал ему рапорт:

4 августа 1920 г. Главкому

РАПОРТ

Считаю своим долгом более подробно донести Вам причины, вызвавшие мой рапорт об отставке. Они следующие:

1) Вы заняты общегосударственными вопросами и не в состоянии были уследить за всеми нитритами, создававшимися кругом Вас.

2) Вокруг Вас составилась компания, проводящая свои личные интересы и имеющая во главе генерала Коновалова.

3) Ваш Начальник Штаба генерал Шатилов, будучи человеком честным, но видимо, слабовольным, во всём подчинился злому гению Юга России — генералу Коновалову, который уже довёл генерала Боровского до Ак-Маная, а генерала Шиллинга до Одессы.

4) Участвовать в сознательной работе на погибель России не могу.

Вследствие действий генерала Коновалова, явилась последовательная работа по уничтожению Второго Корпуса и приведения его к лево-революционному знаменателю, точно так же, как и систематическое восстановление Вас против меня (факты: десантная операция не дала Вашей благодарности солдатам, а Первый Корпус их получил; производство начальника штаба Второго Корпуса в генерал-майоры отклонено за молодостью его выпуска из Академии, а годом моложе Коновалов и Егоров произведены; пополнение Корпуса задерживалось и мобилизационный район давался чуть ли не в полосе противника; награды частям были отклонены, а Первый Корпус их получил; мои ходатайства видеть Вас для личного доклада и для поднесения от Второго Корпуса плана обороны Крыма трижды отклонены).

Не есть ли это удар по самолюбию всего Корпуса?

Ещё хуже оказалось влияние Коновалова на ведение операций.

В то время как Вы лично обещали мне мой бронеавтомобильный отряд, 6 броневиков и колонну грузоавтомобилей (ввиду отсутствия железных дорог) 24 грузовика, я получил один лёгкий броневик с одним пулемётом и 6 грузовых машин; остальное всё было передано в другие корпуса, между тем как ещё до десантной операции от меня были взяты все транспорты.

Аэропланы на 200-вёрстный участок были даны в количестве одного исправного и одного неисправного.

Благодаря этому, погибли сотни лишних жизней. Участвовать в уничтожении моих людей не могу.

Коновалов по злому умыслу или по небрежности не прочитывал и не докладывал Вам моих донесений о группировке, чем ввёл в заблуждение о месте главного удара.

Чтобы окончательно подорвать дух Второго корпуса, моим заместителем назначен генерал Витковский, человек, заявивший в момент ухода Деникина, что если уйдёт Деникин — уйдёт и Витковский со всей Дроздовской дивизией.

Вы знаете, что я все силы принёс в жертву Родине; Вы знаете, что в момент ухода Деникина я первый поддержал Вас и сообщил Вам в Константинополь; Вы знаете, что говорилось у Вас в каюте и у меня в вагоне в 3 часа ночи, и поэтому гнусные интриги друг против друга должны были отпасть.

И вот, на основании всего вышеизложенного, я как подчинённый ходатайствую, как офицер у офицера прошу, а как русский у русского — требую назначения следствия над Штаглавом, Штакором 2 и надо мной по поводу Каховской операции 25 июля и 3 августа сего года.

Знаю, что Вы, как честный русский офицер, мне не откажете.

Слащёв.

Генерал Врангель на этот мой рапорт ответил, что я утрирую обстановку и что всякий суд надо мной и отставка моя вредна для дела».

Это было написано Яковом Александровичем в книге «Оборона и сдача Крыма». В другой книге «Крым, 1920» он лишь дополнит:

«С места мне было заявлено, что о моей отставке речи быть не может. Моя резкость в телеграммах ему и некоторая «странность» во взглядах на отношение союзников официально объяснялись только моим переутомлением и расстроенными нервами; я должен лечиться и потом опять приняться за дело. Все мои уверения, что я нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти, не приводили ни к чему. Мне даже было предложено ехать за границу лечиться, но я на это ответил, что «правительство при постоянно падающем рубле платить за меня не сможет, и я считаю это для себя неприемлемым, а у меня самого средств на такое лечение нет». Мы расстались враждебно, но с любезной улыбкой со стороны Врангеля.

Я знакомился с тылом, и во мне укрепилось кошмарное состояние внутреннего раздвоения и противоречий, продолжавшееся до самого падения Крыма, способное свести человека с ума. Действительно, если всякие «организации» давили на Врангеля, то они же давили на меня, доказывая неуместность вызванных мною трений, могущих повлечь за собой развал армии, торжество большевиков, падение Крыма и т. п. Одним словом, я находился в состоянии внутреннего разделения, переходя от отчаяния к надежде. Правда, налицо были французы, наличие которых противоречило идее «отечества», которой я руководствовался. Но всё-таки колебания то в ту, то в другую сторону были, и выхода никакого я не видел.

Опасность, и жестокая опасность со стороны красных была несомненная.

Врангель между тем мило мне улыбаясь и оказывая высшие знаки внимания публично, деятельно занялся вопросом дискредитирования меня в глазах всех как с точки зрения чести, так и с точки зрения военной.

Чтобы дискредитировать меня с точки зрения чести, было выдвинуто дело Шарова, который… жил в тюрьме очень хорошо и занимался писанием своих «исповедей», в которых искренно во всём сознавался, до убийства и ограбления казнённых включительно, но заявлял, что это делал он не только с моего ведома, но и по моему приказанию. Дело приняло настолько серьёзный оборот, что я получил записку от следователя по особо важным делам Гиршица о том, что я привлекаюсь в качестве обвиняемого по делу о злоупотреблениях чинов 2-го (бывший Крымского) армейского корпуса. Официальным поводом к привлечению меня к следствию послужило дело Протопопова, председателем суда над которым был обер-офицер, а должен был быть штаб-офицер, и потому Протопопов считался казнённым без суда, но и это не противоречило дисциплинарному уставу, так как открытая измена Протопопова была доказана. Конечно, мне казалось, что раньше, чем привлечь к ответственности, надо было бы хотя бы допросить, но дело генерала Сидорина минувшей весной показало, что от врангелевских судов можно было ожидать чего угодно. (…)

Дело становилось ясным: обвинить меня в грабежах с корыстной целью было слишком трудно, так как жил я крайне скромно и никогда не имел денег, хотя раньше обладал средствами, и не в пример прочим белым «знаменитостям» в заграничных банках на моё имя вкладов не было. Следовательно, сознательный грабёж с моей стороны был слишком неправдоподобен, но оставалась надежда забросать меня грязью, как пьяницу и окончательно ненормального человека, а моя ненормальность была Врангелю нужна для объяснения моих «странных взглядов»».

Всё это «расследование» заставило Слащёва заявить: «Тем не менее я предупреждаю, что если в этом деле не будут действовать честно и открыто, то я пойду на какой угодно скандал. Моё условие — гласность». А вскоре произошло следующее:

«…я получил записку от Гиршица, что моё дело выделено из дела Шарова. Через день Гиршиц заходит ко мне и очень скромно говорит, что я обвиняюсь не в превышении, а в бездействии власти, так как я не проверял деятельности Шарова; об основном деле надо мною — незаконном составе суда над Протопоповым — не было ни слова. Я тогда обратил внимание следователя на мои телеграммы о разрешении мне ревизовать Шарова и подчинить его мне и на отказ Ставки, если кто бездействовал, так это главное командование. После этого разговора я Гиршица не видел и о деле не слышал».

Таким образом, одно дело было отложено в сторону. Зато дела военные продолжали давать о себе знать.

* * *

В своём труде «Как сражалась революция» военный специалист Н.Е. Какурин, кампании 1920 года на Крымском фронте посвящает целую главу. Там он достаточно кратко, но ёмко отвечает на многие вопросы, раскрывающие историю поражения белых в Крыму. А начиналось всё с реорганизации Добровольческой армии: «Она была сведена им в три корпуса. Эта работа проходила в течение всего апреля и мая. Обстановка позволяла Врангелю затратить столь большой срок на подготовку к операциям. Советское командование в это время занято было уже в полной мере развернувшейся кампанией против поляков на Западном и Юго-Западном фронтах. Нараставшая в течение ранней весны 1920 г. активность белополяков на белорусском и украинском театрах помешала красному главному командованию привести в исполнение его первоначальное намерение — покончить сперва с Крымским фронтом, а затём всё внимание перенести на Польский фронт».